Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
, коль скоро это был наш
с ней секрет, - ты сможешь рассказывать какие угодно истории и не будешь
ничьим рабом.
Я и сейчас вижу, как она стоит передо мной в своем обычном черном
платье с седыми, забранными в пучок волосами и счастливо улыбается, очень
довольная тем, что мы все так хорошо придумали.
- Но хочу дать тебе один совет, - добавила бабушка, убрав коробку. -
Когда ты вырастешь и будешь, как все мужчины и как твой бедный дед
когда-то, ухаживать за женщинами, - не торопись с выбором. Помни, твое
наследство должно достаться только той, которая напоследок закроет тебе
глаза".
ТОЛЕДО (6)
Морис умолк, грустно глядя на свой стакан. Его рассказ растрогал всех
собравшихся у стола - даже тех, кто слышал его лишь в моем переводе.
Но вот Малютка Лю наклонилась к уху Китаезы-Деньгам-Угрозы и что-то ему
сказала. Тот мягко спросил:
- Быть может, мой благороднейший противник соблаговолит указать место,
где теперь находится содержимое коробок из-под сахара?
- В банке. Разумеется, в швейцарском.
Чжу Ян обратил глаза-щелки к своей верной подруге. Та в знак согласия
опустила нескончаемые накладные ресницы.
- Прекрасно, - проговорил он, - сыграем на наследство вашей
достопочтенной бережливейшей бабушки.
И он пододвинул старый носок с жемчугом к середине стола.
Морис первым взял карту. Я стояла у него за спиной, и сердце чуть не
выпрыгнуло у меня из груди, когда я увидела у него в руках бубновый туз. С
видом победителя он бросил карту на стол перед Чжу Яном. Зрители загудели,
а Вирджиния Косентино, не удержавшись, захлопала в ладоши и вслух выразила
свою радость. Лишь китаец и китаянка смотрели бесстрастно. Чжу Ян
осторожно положил карту поверх карты Мориса.
Мы взглянули - туз пик.
- Свара! - впервые за все время игры произнес китаец.
И снова каждый вытянул по карте. Я опять заглянула Морису через плечо,
и по нашим лицам все поняли, что ему не повезло. Он с досадой бросил
семерку, генерал покрыл ее десяткой.
Чжу Ян не стал терять времени на выражение бесплодных соболезнований и
всякие там китайские церемонии. Он вытащил из кармана кителя блокнот и
ручку.
Дождь между тем перестал. Было совсем светло, и я увидела, как Морис,
совершенно уничтоженный, начинает писать долговую расписку.
Я не могла на это смотреть и крикнула:
- Нет! Подождите! Француз не все еще проиграл!
Я сорвала с головы шапочку и с вызовом, со слезами на глазах стала
надвигаться на бритоголового генерала.
- У него еще есть я!
Невозможно описать овладевшее всеми замешательство. Вирджиния
Косентино, не в силах выговорить ни слова, в ужасе схватила меня за руку.
Морис вскочил, желая удержать меня. Яростно вырвавшись, я взглянула
китайцу в глаза. Откинувшись на спинку стула и положив руки на стол, он
процедил:
- Не нуждаюсь!
Я кинулась к аптечному шкафу. Достала оттуда и бросила на стол семь
бельевых прищепок. Обычных деревянных прищепок - когда-то я сняла их с
веревки за кухней, где сушили белье. Что можно сотворить с этими семью
прищепками - даже и не спрашивайте, все равно не скажу.
Замешательство сменилось у зрителей испугом. Только Морис снова уселся,
подперев голову руками, и Малютка Лю опять принялась нашептывать что-то на
ухо своему другу. Пока она говорила, устремленные на меня глаза
Китаезы-Деньгам-Угрозы сужались все сильнее, пока не превратились в две
черные полоски на каменно-неподвижном лице.
В конце концов Чжу Ян сгреб обеими руками прищепки и, ни слова не
говоря, пододвинул их на середину стола.
Я снова стояла за спиной Мориса, судорожно вцепившись в его плечо. Я
чувствовала, как мало-помалу к нему возвращается мужество и плечи у него
расправляются. Воцарилась такая тишина, что слышно было, как над рисовыми
полями кричат птицы.
В колоде оставалось всего четыре карты. Китаец хотел было перетасовать
отыгранные и присоединить их к колоде, но Морис, что сидел понурившись,
поднял ладонь и остановил его.
Все мускулы у него напряглись, когда он сказал:
- Сперва ты. Твой черед!
Китаец взял карту, Морис тоже и взглянул на нее снизу, не
переворачивая, так что я ее не видела. Китаец выложил десятку. Все затаили
дыхание.
Но Морис, вместо того чтобы открыть свою карту, положил ее рубашкой
вверх.
- Моя старше, - произнес он тихо и не без некоторой жестокости, глядя
на своего противника. - Я отыграл наследство, но ты, если хочешь, тяни
еще. Иду ва-банк! Ставлю все против всего.
В колоде теперь оставались только две карты. Слушая, что ему
нашептывала Малютка Лю, Чжу Ян несколько раз кивал в ответ. А после
произнес:
- Мой высокочтимый противник, надеюсь, отдает себе отчет в серьезности
сказанного? Я не ослышался, было произнесено "Все против всего"?
- Нет, ты не ослышался, - ответил Морис.
Тогда Чжу Ян вытащил правой рукой из рукава что-то длинное, блеснувшее
черным лаком. Прежде чем положить это что-то между собой и Морисом на
стол, он раскрыл его, и мы увидели лезвие бритвы.
Все инстинктивно отпрянули - все, кроме меня. Я еще не поняла, в чем
дело, и по-прежнему держалась за плечо Мориса.
- Все против всего, - медленно проговорил Чжу Ян. - Деньги, радости
плоти, ничтожная наша жизнь - что это в сравнении с красотой игры?
Я взмолилась:
- Нет-нет! Только не это!
Но меня оттащили от Мориса. Он кивнул мне - мол, не беспокойся. Щелкнув
ногтем по рубашке своей карты, он сказал:
- Ты стал что-то уж слишком разговорчивым, генерал. Чего ждешь? Играй!
Китаец протянул руку и, немного помедлив, взял полагавшуюся ему карту.
С непроницаемым лицом какое-то время смотрел на нее, затем положил на
стол. Ему достался пиковый валет.
Теперь все взгляды были устремлены на Мориса, но и его лицо оставалось
непроницаемым. Казалось, он смотрит в глаза своей судьбе. А что, если он
сблефовал? Все мы задавали себе только этот вопрос. Чжу Ян и Малютка Лю не
сомневались, что так оно и есть. Морис щелчком перевернул карту: червонная
дама!
На радостях все бросились обниматься. Сержант Уилкинсон заиграл на
гармонике буги-вуги. Вирджиния Косентино пошла отплясывать с одним из
наших. Я пустилась в пляс с британцем.
Морис по-прежнему сидел, подперев рукой подбородок. Его гавайская
рубаха почернела от пота. Генерал Чжу Ян молча поднялся из-за стола. Надел
на голову фуражку, забрал бритву и удалился своим обычным размеренным
шагом. Лишь минуту помедлил он у входа в палатку, вдыхая свежий утренний
воздух, а затем исчез.
Никто так и не узнал, что сталось с Китаезой-Деньгам-Угрозой. Может
быть, он покончил с собой, может быть, нет. Однако у нас в Бирме, в дельте
Иравади, говорили, что именно он выдал беглого француза.
Последнее, что осталось у меня в памяти от той кошмарной ночи, - это
неподвижно стоящая перед столом Малютка Лю. В своем шелковом платье с
глубоким вырезом она стояла выпрямившись, устремив загадочный взгляд
огромных глаз на Мориса, и посасывала длинный мундштук, словно бы
безучастная ко всему на свете.
ТОЛЕДО (7)
В последующие дни никто уже нам не говорил о возвращении на родину.
Каких только слухов ни ходило по госпиталю, каждый старался что-то узнать
по своим каналам, но прошла целая неделя, потом вторая, а о нас, казалось,
забыли начисто, вот разве что медсестры, и я в том числе, получили анкеты
для желающих остаться на сверхсрочную.
Из нас всех одна только Падди пожелала остаться в Военно-морских силах.
У нее не было ни семьи, ни дружка. Как-то разоткровенничавшись со мной,
она рассказала, что однажды плавала на минном тральщике и за все три
недели после Гуадалканала ни одному из экипажа ни разу не помешали такие
мелочи, как пластинка на зубах или несоразмерная задница. Потом я получила
от нее открытку со штемпелем одной из оккупационных частей в Токио с одной
только фразой: "Погрязла в соблазнах".
Сама я, пока мне не доставили мой личный "соблазн" на носилках, думала,
что вернусь во Флориду, разыщу Бесси Дункан, свою подружку с "Пандоры", и
мы снова заведем какое-то дело. Например, можно на мои сбережения и
пособие по демобилизации приобрести в кредит славную яхточку и вывозить
туристов на ловлю крупной рыбы в открытое море. Или, скажем, открыть
погребок с кубинской музыкой, или издавать газету частных объявлений, или
торговать на пляже горячими сосисками. Теперь я уже и не знала, что буду
делать.
Не могу же я уехать в Америку и бросить Мориса на произвол судьбы. И
что будет с этим французом, если мы все внезапно снимемся с места? Я
задала этот вопрос доктору Кирби, несмотря на его явно выраженное желание
ничего не слышать и не видеть. Как-никак француз вверен нашим заботам, и
разве не наш долг взять его с собой?
- Французы репатриируются в Индокитай. Если его и следует куда-то
отправлять, то только в Сайгон.
А потом, увидев, что я опустила голову и чуть не плачу, вспылил и
заорал, в гневе сметая со стола бумаги:
- Черт вас подери! Я хоть раз за всю эту проклятую войну вмешался в
ваши дела?! Да усыпите его, мумифицируйте, разрежьте на куски, спрячьте в
сумочку, оденьте курсантом, медсестрой, обезьяной, наконец! Но, когда мы
поедем, я не должен ничего об этом знать!
В тот же вечер в "Карлейле" я составила подробный план, как переправить
Мориса в Америку. Шрамы у него на груди не очень-то походили на следы
ранений, но ничего, кто их там будет рассматривать? Фамилия его будет
Маккина, как у меня, имя - Джереми, так что любой мой документ, где стоит
только начальная буква моего имени, вполне подойдет. Вот он и станет
бравым американским санитаром, получившим ранение во время отступления
японцев. Я могу даже наложить ему на левую ногу гипс и поставить не нем
тысячу подписей и пожеланий, какие ставят обычно товарищи по госпиталю.
- Ничто и никогда не происходит как задумано! - твердил Морис. - Оставь
мою ногу в покое. Я пока не научился бегать на одной.
ТОЛЕДО (8)
Пришли за ним в середине сентября, в воскресенье.
В этот день он пожелал, чтобы я, несмотря на жару, нарядилась в полную
летнюю форму американского морского флота. Я стала наряжаться и думаю, что
все поймут меня правильно. Принесла в палатку мешок с барахлом и стала
одеваться. Пока одевалась, он стоял ко мне спиной. Больше года я
обходилась без нейлоновых чулок, резинок, пояса, без этой нашей идиотской
пилотки, а теперь, не пожалев себя, напялила даже галстук.
Налюбовавшись, нацеловавшись, ощупав, обласкав, измяв, освободив от
белого кителя и малейшего самолюбия, он пожелал меня стоящей в туфлях и
нагнувшейся к столику из тикового дерева, который в этот день неожиданно
оказался заставлен лекарствами, и пузырьки зазвенели в такт моим вздохам.
Я закрыла глаза и уже была на пороге райского блаженства, как вдруг Морис
резко прервал наше занятие. Ах, как это было бесчеловечно, и я уже
взмолилась о продолжении, но он зажал мне рукою рот. Тогда и я услыхала
то, что слышал он: к нашей палатке на полном газу мчался автомобиль.
Не знаю уж как, но я мгновенно одернула юбку и была уже у двери, когда
раздался скрежет тормозов и машина остановилась. Прежде чем выйти
навстречу прибывшим, я кое-как застегнула рубашку.
Перед палаткой стоял "джип" с лотарингским крестом на флажке. Из него
спрыгнул на землю здоровенный французский полковник. С ним были еще двое,
водитель и капрал, все трое в полевой форме.
Полковник бросил каску на сиденье и направился ко мне. Он был седой, с
грубыми чертами лица. Осанкой он походил бы на Джона Уэйна, если бы Джон
Уэйн мог уродиться злым. По его взгляду я поняла: от него не ускользнуло,
что я занималась совсем не служебными делами. И немудрено: щеки мои
пылали, волосы растрепались, галстук сбился на сторону.
- Полковник Котиньяк, - представился француз.
Голос у него был грубый - такой же грубый, как и его вторжение в
частную жизнь людей.
- Простите, господин полковник. Я на секунду задремала.
Резким движением он прихлопнул на щеке комара. Мое времяпрепровождение
занимало его не больше, чем жизнь бедной букашки.
- Я уполномочен арестовать человека, находящегося в этой палатке.
- Арестовать? Это невозможно, полковник! - воскликнула я.
И, не помня себя от страха, раскинула руки, преграждая ему путь. К
счастью, дверь из полотна и пластика захлопнулась за моей спиной, так что
я продолжала уже более близким к уставному тоном:
- Абсолютно невозможно, господин полковник. Больной в коматозном
состоянии.
- Ну и что?
Он отстранил мою руку, упорно желая войти. Я заслонила собой проход, не
уступая.
- Полковник! Прошу вас, дайте ему хоть умереть спокойно! Мы уже
отчаялись его спасти. Он тает с каждым днем.
Я опять возвысила голос, но на этот раз для того, чтобы Морис меня
слышал. Двое остальных тоже вылезли из "джипа" и теперь стояли чуть
поодаль. Вид у них был глуповатый.
- Я хочу на него посмотреть, - спокойно ответил полковник, -
посторонитесь, мисс. Это приказ!
- Я подчиняюсь приказам только главного врача Кирби. Пошлите за ним!
Он бесцеремонно оттолкнул меня и вошел.
Простыня доходила Морису до подбородка. Он лежал, неподвижно
вытянувшись на кровати, под москитником. При взгляде на его лицо с
закрытыми глазами становилось ясно: человек этот давно уже соборовался и
причастился. Дыхание его напоминало предсмертный хрип. Над головой висела
капельница, конец трубки исчезал под простыней. Я опять преградила
полковнику путь:
- Теперь вы все видите сами, безжалостный вы человек! Немедленно
уходите, прошу вас.
Время шло, а он все смотрел на умирающего, и я видела, как его
ненависть сменилась злорадством. Наконец он развернулся и вышел вон. Я
последовала за ним, поспешно закрыв дверь.
Полковник прихлопнул еще одного несчастного комара и проговорил глухо,
не глядя в мою сторону, как бы про себя:
- Чудовище! Наконец-то он мне попался! Я преодолел тысячи километров,
потратил пять лет своей жизни на то, чтобы его разыскать. Я, присягавший
маршалу Петену, из-за него даже стал голлистом! Но теперь он от меня не
уйдет!
Взглянув на меня, он прибавил:
- Мы приедем за ним завтра на рассвете. Даже если его придется нести к
стенке в бессознательном состоянии, я все равно прикажу стрелять!
Он подошел к "джипу". У меня от ужаса подкашивались ноги, лицо
закрывали распустившиеся волосы. Я спросила:
- Ну почему? Почему вы так ожесточились, господин полковник?
Он подал знак своим спутникам занять места в машине и ответил мне
тихим, хриплым от ярости голосом:
- Хотите знать почему? Во Франции этот негодяй в праздник изнасиловал и
убил юную девушку!
Полковник закрыл лицо руками, не в силах совладать с нахлынувшими
чувствами.
- Юная, восемнадцатилетняя девушка... чистая... Накануне вечером... она
согласилась стать моей женой!.. - Вот все, что он смог выговорить.
Даже Джон Уэйн способен плакать - я видела, как слеза сползла по его
щеке. Молодой солдат, сидевший за рулем, вдруг сказал неожиданно теплым,
сочувственным тоном:
- Ну-ну, господин полковник, не надо доводить себя до такого!
Полковник Котиньяк отер лицо рукавом. Сделав над собой усилие, он сухо
кивнул мне и прибавил голосом человека, привыкшего командовать:
- А ну, застегнитесь! Терпеть не могу расхристанных лейтенантов!
Сел в "джип", и они уехали. Я застегнула китель сикось-накось. Я опять
не знала, чему мне верить. Как сомнамбула вошла в палатку, закрыла дверь.
Все еще находясь под впечатлением от услышанного, я смотрела на Мориса
невидящими глазами. Подойдя к столику, машинально задрала юбку и приняла
позу, в которой меня застал приезд этого страшного человека.
Морис вновь прижался ко мне сзади, поцеловал в шею, стал ласкать мне
груди, но чувствовалось, что и ему не по себе.
- Ты все слышал? - спросила я.
- Он лжет. Ты прекрасно знаешь, что я никого не насиловал и не убивал.
Все это гнуснейшая судебная ошибка.
- Да я не о том. Тебе нельзя оставаться здесь ни минуты.
Я почувствовала, как он входит в меня, и не могла сдержать стона.
- Там на дворе стоит санитарная машина. Сможешь достать от нее ключи?
- Конечно.
Пузырьки на столе мало-помалу снова стали ритмично позвякивать. Он
шепнул:
- Сможешь бежать со мной, прямо сейчас?
- Одного я тебя никуда не пущу!
- Я даже не знаю, куда бежать!
Я хотела было ответить, что мы поедем по направлению к Мандалаю,
попробуем перейти китайскую границу, что в Шанхае у меня есть знакомый -
очень ловкий американец, но я так ослабела, что шепнула только:
- А я знаю...
- Вот и прекрасно.
Когда мне стало совсем хорошо, он подхватил меня, чтобы я не упала, но,
поскольку хорошо было и ему, а его подхватить было некому, мы оба
оказались на полу - вместе с пузырьками, потому что столик опрокинулся. Я
лежала снизу, он сверху. Как это получилось, что я развернулась к нему
лицом? Форменные рубашка с юбкой превратились в мятые тряпки... В этом
хаосе мы и достигли рая. Нет, ни за какие блага мира не отпущу его одного.
Я была совсем мокрая и разделась догола. Не до любви, как положено, а
после. Когда я скатала поехавшие чулки в комок и стала засовывать их в
карман, откуда недавно достала, он обратил внимание на бирку - "Quee of
the Heart" - "Дама червей" Его это позабавило: как-никак именно червонная
дама победила в игре с Чжу Яном, и вдобавок он когда-то отдыхал в пансионе
с таким же названием. После всех наших акробатических номеров мы улеглись
в постель. Я прижималась к нему все теснее и теснее. Он спросил:
- И чулки вам тоже выдает Морфлот?
- О Господи! Нет, конечно. Вернее, скажем так, не всегда.
Я кивнула в сторону семи, может, шести, башен, составленных из
деревянных ящиков. Все это время они стояли в углу палатки.
- Эти ящики битком набиты чулками. Но проходят как сухое молоко.
Он приподнялся, чтобы получше их разглядеть. Вскочил, чтобы их
потрогать. И когда я наконец открыла один из них, потакая его фетишистским
наклонностям, он запустил туда обе руки и принялся копаться в его
содержимом.
Зная Мориса - а я изучала его с такой вдумчивой нежностью, с какой не
изучала еще никого, - я при одном только взгляде на его горящие глаза
поняла, что лучше мне было смолчать.
- Черт побери! - воскликнул он. - А ты знаешь, что они ценятся на вес
золота?
В сумерках я принесла из барака свою сумку. Там лежало по смене белья,
ему и мне, и с десяток всяческих пропусков с печатью нашей части.
ТОЛЕДО (9)
Красть трудно только в первый раз. Я пригнала санитарную машину от
"Дельмонико", где она стояла, к "Карлейлю", и мы загрузили ее ящиками с
нейлоновыми чулками. Морис вынес порядочно, но и я от него не отставала. И
хотя оба мы были в халатах на голое тело, от нас прямо-таки пар валил.
Потом я села за руль. Притормозила возле кухни и попросила у Большого
Генри, нашего чернокожего шеф-повара, провианта дня на два. Сказала, что
еду за больным в Аракан. Он показал мне, где у него коробки с сухим
пайком:
- Берите, что хотите, мисс милочка Толедо. Кому это сейчас нужно?
Загрузив коробки в багажник, я заглянула под навес, который считался у
нас гаражом, и с помощью Мориса в кромешной тьме наполнила несколько
канистр бензином. Потом Морис снова спрятался за ящиками с надписью
"Milk", набитыми чулками.
На выезде из госпиталя нас остановил часовой - рыжий Барри Ноулан,
ирландских кровей, как и я. Все почему-то считали, что я шотландского
происхождения. Но это не так. Когда моему отцу было двенадцать, он еще
разгуливал в клетчатых гетрах по улицам Лимерика.
Ба