о. Все услуги. Только бы деньги были*. Потому и с чувством юмора -
плохо. И сам юмор - примитивный. Зато самодовольства - через край.
   "К нам подсаживается профессор антропософской медицины доктор Цукер,
ослепительно холеной внешности.
   - Что такое антропософская медицина? - игриво спрашиваем мы с Лолой
между мороженым и кофе и, в ужасе, слышим, что он начинает отвечать на
этот вопрос на полном серьезе. Он читает введение в курс, от которого кофе
перестает быть горячим, а мороженое - холодным, а в заключение требует
посещения всех его лекций и семинаров.
   - Это безумно интересно, - кисло говорим мы, когда его удается
остановить.
   - Вы с западниками поосторожней, - издеваются над нами однокупешники
Андрей и Леонид. - Они же дети. Они же все воспринимают всерьез."
   Эх, Арбатова! Это ты еще не видела представителя американской фирмы,
который, как ты выражаешься, "на полном серьезе" ("great problem")
рассказывает, какие сложности испытывает его фирма в связи с такой фразой
в руководстве для пользователей компьютерами: "если вы хотите продолжить
работу, нажмите любую клавишу (press any key)". С редким упорством
рассерженные американцы звонят, пишут, присылают факсы с одной и той же
претензией: я, мол, обследовал всю клавиатуру, каких только клавиш там нет
- и "Enter", и "Escape", и "Caps Lock", но вот клавиши с надписью "Any
Key" нету!.. А ты говоришь, "антропософская медицина"!
   "14-летняя Науми, крупная сексапильная девчушка, все время лежит под
кустом в объятиях Денси, иногда подходя к Елене и мяукая: "Ма, вытащи мне
занозу из пальца!", "Ма, меня кто-то укусил, подуй!"
   - Все голландские девочки начинают половую жизнь в этом возрасте, -
объясняет Елена. - Если это будет позже - появится комплекс
неполноценности. Я предпочитаю, чтоб это было у меня на глазах, и сама
покупаю ей противозачаточные средства.
   Она всегда знакомит меня со своими бой-френдами. Так спокойней. Если
родители делают вид, что они не знают, что их половозрелый ребенок имеет
партнера, это, как правило, кончается абортом".
   Конечно, трахаться и наши в 14-летнем возрасте могут. Дурацкое дело,
как справедливо говорит народная мудрость, - нехитрое. Но к маме с
просьбой на укус подуть не бегут и проблемы контрацепции решают сами. И
вообще: если половозрелый - это уже не ребенок. А если ребенок - это не
половозрелый.
   Это стадо недоразвитых "деятелей культуры", где взрослых нельзя
отличить от детей (так что даже ни у кого вопроса не возникает, что,
собственно, делает в "караване"
   14-летняя Науми - она что, тоже "деятель культуры"?), жрущих, пьющих и
совокупляющихся - прекрасный символ мещанского Запада эпохи
потребительского гедонизма. Буржуазное общество потому так легко
переварило "сексуальную революцию", что она позволила расширить рамки
мещанского потребления за счет секса, легализовать секс как товар -
вдобавок к движимости и недвижимости, еде и питью, доступному (то есть
примитивному) псевдоискусству. Это - классическая картина образа жизни
паразитического общества (вроде позднего Рима), то есть общества сытого и
безответственного. Когда в 1925 году Ортега-и-Гассет написал "Европа
вступает в эпоху ребячества", он именно это и имел в виду. Ребячество -
это именно сытость и безответственность, уверенность в том, что ты будешь
сыт и что за твое "невзрослое" поведение ты не будешь наказан. Разумеется,
при этом нельзя "покушаться на устои": поэтому "караванцы" (как называет
своих спутников Арбатова) "в своих кровных городах" и демонстрируют
"бесполость" - школьник ведь тоже в школе не стреляет из рогатки по
лягушкам и не лазит по соседским яблоням, а чинно сидит за партой,
отвечает уроки или поет псалмы. Это - правила игры. Если он будет вести
себя не так - его могут лишить гарантированной сытости. А сам он ни
добывать, ни готовить еду не умеет. Он несамостоятелен. В этом смысле
несамостоятельны, невзрослы, примитивны детским примитивизмом спутники
Арбатовой по "каравану деятелей культуры"*. Не случайно их пристрастие к
играм, притом играм примитивным - и детская уверенность, что все одинаково
могут в эти игры играть и всем это должно быть интересно.
   И с такими людьми Арбатова вынуждена мотаться по всей России, а затем и
Монголии. Понятно, они ее достали, и, как бывает у нашего человека (пусть
даже феминистки), когда его достают, у Арбатовой активизируется умственная
деятельность. Она возвышается до обобщения: "...ситуационный стандарт
среднеарифметического европейца почище любой совковой зомброванности.
   Они все время делают то, что принято, они даже шаблон ломают по
шаблону".
   Правильно говорил Пушкин: нет более увлекательного занятия, чем следить
за мыслью великого человека. Вот у Арбатовой: как соплеменники, так
"совки" и "зомби", а как западные придурки, так "ситуационный стандарт".
Красиво, научно, с тайным восхищением и едва не с придыханием. На язык
родных осин не переводится.
   И нечего списывать на "европейский менталитет" то, что на самом деле
является обычным мещанским эгоизмом, мещанской мелочностью, мещанской
скупостью, мещанским бессердечием. Европейцы, положим, разные бывают. Мой
друг из Мюнхена Генрих фон Айнзидель уж такой европеец - всем европейцам
европеец.
   Граф из младшей ветви Бисмарков. Депутат Бундестага. Но представить его
в этой компании пьяных недоумков-антропософов невозможно. И не потому что
граф. И не потому что депутат. А потому что личность, нормальный
порядочный человек, а не ублюдок. Кстати, Штейнера он тоже читал - в
ранней молодости. И никакого ущерба его умственным способностям и
нравственным качествам это не нанесло. Чего никак не скажешь о друзьях и
попутчиках Арбатовой.
   "... мы заходим в купе, в котором заняты две полки, и начинаем умолять
молодых людей поменяться с нами, потому что им ведь все равно, они
съехались со всего мира, а мы - одна компания. Но они холодно отвечают,
что "это есть наша проблема", и им неохота двигаться с места. Сначала мы
теряемся, потом, посовещавшись, начинаем их грубо подкупать, дарим
какие-то буклеты, Лола Звонарева, зам главного советско-американского
журнала "Вместе", просит их дать интервью. Архитектор Андрей Кафтанов и
писатель Леня Бахнов обещают перенести вещи этих сопляков, и они, наконец,
с большой неохотой сдаются. А в соседнем вагоне в это же время Лена
Гремина, угрохавшая массу времени на французских актеров, униженно просит
этих самых актеров поменяться, а они вежливо отвечают: "Мы уже сели, и нас
все устраивает". И тогда Лена, везшая на себе огромную долю работы
московского каравана, выбегает в тамбур и начинает рыдать, потому как слаб
русский человек против западного менталитета".
   А вот так вам и надо, дорогие Мария Арбатова, Лола Звонарева, Лена
Гремина и прочие. Нечего пресмыкаться перед обывателем.
   "В нашем купе Анита ... Она час рассказывает о том, что ее
миссионерская задача - вымыть весь мир, что она периодически и
демонстрирует со щеткой и тряпкой на улицах Амстердама. Однако это не
мешает ей, запрыгивая каждые пять минут на свою верхнюю полку, топтать
простыню Лены грязными походными ботинками. Утолив просветительские
потребности, Анита торжественно объявляет, что сейчас будет поить Лену
своим чаем, что для Аниты щедрость неслыханная. Она приносит два стакана
кипятка, достает пакетик травного чая, опускает его в свой стакан и,
убедившись, что он отдал все, перекладывает его в стакан Лены. Мы еле
сдерживаем хихиканье... Мы завариваем чай, но стаканов только два, и
приходится взять чашку Аниты... Увидев собственную чашку, оскверненную
русской заваркой, Анита кричит по-немецки об уважении к собственности,
матерится по-голландски, выворачивает содержимое чашки прямо на стол,
прячет чашку в рюкзак, прыгает на свою верхнюю полку, не разуваясь, и
отворачивается к стене. Мы, онемев, наблюдаем, как коричневые ручейки
расползаются по столу".
   Все правильно. Поведение Аниты - вполне естественное: и правда, совсем
обнаглели туземцы, пользуясь численным перевесом и отсутствием голландской
колониальной администрации и войск. На Яве в XIX веке вы бы небось
чашку-то у голландки не схватили и свой поганый чай туда бы налить не
осмелились. Как говорил один литературный герой, "за такие вещи у нас в
Миксо-Лидии..."
   Мария Арбатова жалуется: "...
   деловитость, с которой наши милые спутники оговаривали каждую свою
валютную копеечку, деловитость, с которой они, взяв рулон туалетной
бумаги, брели через весь вагон в туалет, рассуждая о евразийстве;
нудность, с которой они выясняли, во сколько, куда и зачем прибывают;
неестественное отсутствие игры и игривости во всем путешествии, которое в
принципе было игрой; отсутствие иронического расстояния между говоримым и
ощущаемым, являющего для нас театральную сложность и прелесть бытийного
подтекста, сводили с ума". Какие, однако, драматурги нервные пошли! Как на
западные денежки по всей стране кататься - так они тут как тут, а как под
клиентом не суетиться - так им, видите ли, тяжело и неинтересно...
   В Монголии, впрочем, Арбатовой и другим драматургам дали понять, кто
они и где их место. "Мы распаковываемся на ночлег и с интересом
обнаруживаем, что только у нас, русских, нет ни спальных мешков, ни теплых
вещей. А климат, извините, резко континентальный, днем плюс тридцать,
ночью - пар изо рта.
   - Это непонятно, - говорит голубоглазый режиссер Елле, - перед
караваном каждому дали подробную инструкцию, - и он достает огромный,
шикарно изданный талмуд, в котором с немецкой обстоятельностью и с
картинками изложены особенности всего путешествия и список необходимых
вещей. Ну, спасибо, Урсик! Ну, позаботился! Неужели нельзя было в Москве
сказать ровно одну фразу:
   спать будете на голой земле!"
   "... Лена ложится в углу палатки и говорит:
   - Я не знаю, что со мной, но, кажется, я умираю. Со мной никогда такого
не было, наверное, какая-нибудь тропическая лихорадка!
   У нее сильный жар."
   "- Ричард, быстро возьми фонарь у Елле и дай мне, - говорю я.
   - Зачем?
   - У Лены проблемы. Она больна.
   - Но это ее проблемы.
   - Встать и быстро достань мне фонарь.
   - Нет. Ты не дослушала меня. Я устал. Я хочу спать. Я сплю.
   Наощупь я ползу в сторону Лены, стараясь никого не задеть. Я не могу
объяснить спящему Елле в полной темноте, что мне нужно. Я не знаю слова
"фонарь" по-английски. Я выбираюсь наружу из палатки и при свете звезд
вижу, что недалеко от палатки лежит Лена, уткнувшись лицом в землю. Я
трясу ее, но она без сознания. Ищу пульс и от страха не могу найти, так же
как не могу вспомнить, как делается искусственное дыхание. Я поднимаю лицо
и будто сверху вижу черную крону равнодушных гор, заросшую цветами долину,
игрушечную палатку посередине и двух крохотных беспомощных молодых женщин,
валяющихся в мокрой траве в домашних халатах! Я думаю, что в общем так не
бывает, что это кошмарный сон или дурное кино, снятое нарочито страшно. Я
трясу ее за плечи, и она стонет, и тогда у меня проходит приступ немоты и
я ору: "Миша! Миша!" И вопль разлетается и множится в акустике ущелья, и
Миша выпрыгивает из палатки, потом приносит одеяло, и мы перекладываем ее
на одеяло, и она еще долго не может встать, потому это сильный солнечный
удар на фоне упавшего гемоглобина и нервного истощения. И она говорит:
   - Ребята, как страшно пахнут земля и трава, когда падаешь в них лицом!
Это запах смерти! Как страшно, ребята!
   И никто из собирателей ягод не просыпается. Запад снабдил их другой
нервной организацией".
   Небольшое воспоминание.
   Спецпсихбольница. Большая наблюдательная палата, куда помещаются вновь
прибывшие - пока не раскидают по камерам-палатам. Контингент: "политпсихи"
(основные категории:
   политзеки - преимущественно социалисты и марксисты - и так называемые
правдоискатели: те, кто либо поссорился с местной номенклатурой, либо
пытался разоблачать ее злоупотребления), уголовники (либо натуральные
маньяки, либо "косящие" под них) и какие-то совсем загадочные, забитые,
заколотые нейролептиками хроники (на местном жаргоне - "чушки").
   Вдруг одного из вновь прибывших начинает "заворачивать".
"Заворачивание" - это когда под воздействием слоновьих доз нейролептиков у
человека развивается генерализованная жесточайшая тоническая судорога:
жертву карательной медицины начинает как бы закручивать вокруг собственной
оси - голову вывертывает лицом назад, корпус выворачивает в поясничном
отделе, руки и ноги - в суставах, глаза вылезают из орбит, язык - изо рта.
Может отпустить само, а может кончиться переломом позвоночника в шейном
отделе или смертью от удушья.
   Какое-то мгновение мы все тупо смотрим на эту картину, затем все, не
сговариваясь, бросаемся к двери и начинаем орать: "Тут человеку плохо!",
"Тут парня заворачивает!", "Человек умирает!", "Врача!", "Палачи!", "Суки
позорные!"
   Вообще-то говоря, так вести себя не положено. И слов таких кричать не
надо. Вообще-то говоря, за это можно поплатиться. И все это знают. Но ведь
парень загнуться может...
   Влетают двое санитаров-садистов, жлобы под два метра в армейской форме
под белыми халатами. Еще несколько таких же стерегут вход. То, что я их
называю "санитары-садисты" - это не преувеличение. Чуть что - бьют ногой в
пах или по почкам. Любимое дело.
   - ... твою мать! - говорит один, едва взглянув на судорожного. -
Заворачивает! Давай каталку! - орет он в проход. - Вызывай дежурного!
   Но дежурный врач - офицер-гебешник - уже тут.
   - Тьфу, б...! - комментирует он. - Не понос, так золотуха! Когда же вы
все передохнете?
   Кажется, ну вот и оставь этого парня в покое, раз хочешь, чтобы мы все
передохли. "Завернется" - и конец ему.
   Но парня быстро увозят. На "сук позорных" санитары-садисты - ноль
внимания.
   - Да успокойтесь вы! - говорят они нам.
   - Все будет нормально. Первый раз, что ли?
   И действительно, вскоре парня привозят.
   Судорога снята. Ничего не сломано.
   Дежурный врач перед уходом дает наставление:
   - На воскресенье я тебе дозу отменил. В книге дежурств запись сделал. В
понедельник твой лечащий придет - во всем разберется. И не хрена терпеть
было, дурак! Почувствовал, что начинает заворачивать - сразу ори. Шею же
мог сломать!
   Вот так. А ведь этот врач - палач палачом. Представитель карательной
медицины. Можно смело расстреливать за одно место работы.
   А вы говорите: "новая нравственность, скрепленная Штайнером"...
 
   * * *
 
   Обыватель, подобно крысе и таракану, замечателен приспособляемостью.
Может носить любую маску. И для того, чтобы выяснить, что это - лишь
маска, нужен момент экзистенции.
   Вот простодушная Арбатова попыталась было привлечь к "борьбе за права
человека" одного из своих западных попутчиков - некоего "Герольда Хефнера,
лидера баварской партии зеленых", еще и депутата Бундестага. Как у других
участников каравана - маска "антропософов", так у этого - маска
"правозащитника".
   Но когда доходит до дела, ведет себя обыватель так, как ему полагается:
демонстрирует эгоизм и трусость:
   "- Я очень устал. Я не знаю, кто такие чеченцы и при чем тут партия
зеленых..."
   Но наши дамы, Арбатова и Звонарева, все еще думают по простоте, что
дело не в трусости, а в "западном менталитете".
   "- Вероятно, мы перепутали, нам сказали, что вы известный борец за
права человека, - говорит Лола надменно."
   Бедные Арбатова со Звонаревой! Они еще ничего не понимают. Они не
понимают, что в Баварии быть "зеленым" и "правозащитником" безопасно и не
хлопотно. Это роль. Можно быть бакалейщиком, а можно - правозащитником.
Бакалейщиком даже хуже: не дай бог продать кому испорченный товар -
отравится и подаст на тебя в суд. А бороться за права каких-нибудь
индонезийских политзаключенных - что же в этом опасного? Бавария от
Индонезии далеко, да и плевать Сухарто хотел на эту их "борьбу"...
   Но дамы влекут Хефнера в какую-то редакцию "левой газеты "Выбор"", дабы
он там что-то сказал (очевидно, для того, чтобы ОМОН потом отдельно
"вломил" чеченцам за эту публикацию в "Выборе"): "...мы тащим унылого
Хефнера по ночным улицам, и он озирается так, словно мы собираемся его
убить или изнасиловать в кировских кустах".
   Чему Арбатова так удивляется - непонятно. То, что обыватель - эгоист и
трус, любой дурак знает.
   Результат - речь Хефнера в редакции:
   "- Я ничего не знаю. Я ничего не видел.
   Меня сюда привели силой... Я очень устал и очень хочу спать".
   Показательна реакция Арбатовой на этот праздник трусости. "...по нашим
совковым представлениям борец за права человека должен выглядеть
по-другому, как бы он ни устал и сколько бы девушек его ни ждало дома". Эк
далеко, оказывается, можно зайти в самоуничижении и добровольном признании
себя "дикарем"!
   Далась Арбатовой эта бронированная камера - то есть, в нашем случае,
"совок"! А ведь "совковое" представление о том, каким должен быть борец за
права человека, - это как раз верное представление. Чем повесть Арбатовой
интересна - это тем, что наша феминистка в ней постоянно занимается
саморазоблачениями. Просто учебник морального стриптиза.
   Гордон Лонсдейл вспоминал как-то о своей встрече с одним таким
по-щенячьи влюбленным в английских колонизаторов студентом-индийцем,
уроженцем страны, в которой от организованного британцами голода умерло за
время колониального владычества до 90 миллионов человек.
   - Они принесли в Индию культуру, - говорил этот индус о британцах, хотя
в Индии уже существовала развитая цивилизация в те дни, когда
бесписьменные германские племена англов и саксов бродили по диким лесам и
про Британские острова и слыхом не слыхивали.
   Лонсдейл осторожно напомнил студенту о восстании сипаев.
   - Темные народные массы не понимали, какие блага несут им английские
друзья, - суконным языком Михаила Андреевича Суслова ответил студент-индус.
   Вот такие интересные ассоциации вызываются размышлениями Арбатовой. Как
там говорил Ленин? - "раб, который оправдывает и приукрашивает свое
рабство..."
   Что ж, Арбатова, ты сама себе выбрала друзей. Когда тебя привлекали к
общественной (оппозиционной)
   деятельности, ты отнекивалась и прикрывалась Монтенем*. Вот и
результат: даже "видный правозащитник" в твоем окружении - и тот
обыватель, эгоист и трус, да еще и маловдохновляющей внешности:
   "красавчик с нервными глазами молодого политика, в которых, как в
счетчике такси, все время бегут циферки". Правильно. С кем поведешься.
Зиглинда Хофман с сияющим лучистым взглядом и внешностью Элен Бгрнстин из
"Alice Doesn't Live Here Any More" в том 1992 году еще досиживала
последние годы своего 15-летнего срока в тюрьме в Кгльне. А Рольф Хайслер
- высоколобый бородатый красавец с кинематографической внешностью Иеремии
Джонсона и спокойным глубоким взглядом умных глаз - до сих пор сидит в
тюрьме во Франкентхале (у него срок пожизненный)...
   А тебе, Арбатова, только и остается сетовать ближе к концу своей
повести: "легко распознавая отечественное хамство, в импортном мы все
время предполагаем неведомые нам душевные сложности". Какая глубина мысли,
основанная на "тяжком пути познания". Просто Ларошфуко в юбке! Хотя мне
интересно, кто это "мы"? Если Арбатова ведет речь о собственных
прозрениях, пусть так прямо и пишет. Народ России ее на "коллективное
прозрение"
   наверняка не уполномочивал.
   А что касается хамства - см. полностью цитату из Ленина...
   С другой стороны, прозрениями, основанными на горьком опыте, повесть
Арбатовой и ценна. "Нас, как всегда, купили за бусы и зеркало. Кто-то
сделает себе на этом караване генеральские антропософские погоны, кто-то -
мешок денег, кто-то - политическую карьеру. А мы зато увидим собственную
страну и Монголию!" Вот так. Феминистки - они народ прямой и открытый.
Значит, сознает Арбатова, что купили, значит, сознает, что продалась.
   Однако. Если за "бусы и зеркало" да за поездку в Монголию оказалась
Арбатова готова продаться этой толпе сытых убогих сексуально озабоченных
мещан, представляю себе, что он