чной дряхлой старухой.

     Обещаемый всеми "оптимистами" рай на земле - худший вид  смерти: смерть
при жизни - такова  ведущая тема  Бесплодной  земли. Победить зло  можно  не
созданием  утопических  химер,  но  восстановив  цельность  добра,  то  есть
обратившись к его вечному источнику - Богу.

     Бесплодная   земля   -  это  поэтический  Улисс.  Герой   опустошенного
человечества  не ограничен  ни временем,  ни  пространством,  он  тысячелик:
Тирезий из Финикии, рыцарь Святого Грааля, шекспировский  Фердинанд,  Святой
Августин   и  Будда  одновременно.  Это  мифотворческая   поэзия.  Антология
сознания,  скажет  Сэлинджер. Поэт виртуозно создает  настроение  тоски (как
затем   Тарковский   в   Ностальгии),  фиксирует  многообразие   психических
состояний, передает иррациональные мотивы бытия.

     "Человечество безнадежно болеет, и лекарства от этой болезни нет". Нет,
лекарство есть: Бесплодная земля!

     В том и состоит успех поэмы: она предостерегает человечество от нас...

     Нарастающий хаос бряцающего оружием, ощерившегося войной мира не мог не
способствовать  постижению  его  сути  в  столь  ярких  проявлениях.  Утрата
ценностей  и иллюзий, рост духовного напряжения, упадок массового, торжество
рационального  вели век к самой  глубокой  мистике из когда-либо  подаренных
человечеству.  Уход  Элиота   в   мистику  вполне   закономерен:  надо  быть
бесчувственным  человеком,  ко  всему  безразличным,  чтобы перед  апофеозом
дурной рациональности не впасть в религиозный экстаз.

     Да, Бесплодная земля - острое ощущение убожества мира. Даже невнятность
и странность поэмы суть изобразительные средства, адекватные беспомощности и
унылости бытия.

     Толпа текла по Лондонскому мосту;
     Их было столько - я не думал,
     Чтоб стольких смерть могла сломить.
     Короткие не часто раздавались вздохи,
     И каждый под ноги себе смотрел.
     Текла на холм...

     Элиот виртуозно владел стихотворной техникой ассоциации, этим средством
обращения к подсознанию; именно оно позволи-

441

     ло ему проникнуть в суть зла и сделать явным глубоко затаенный душевный
надлом поколений, освободившихся от утопически-романтических иллюзий.

     В мерцаньи
     Изношенные напряженные лица
     Пустяком отвлеченные от пустяков
     Прихотливо лишенные выраженья
     Цепенеют в напыщенной вялости
     Люди и клочья бумаги в холодном ветре
     Который дует к началу и после конца
     Влетает в нечистые легкие
     И вылетает наружу. Ветер.
     Время между концом и началом.
     Извержение отлетающих душ.

     Главная  идея  Бесплодной  земли, если может  быть  таковая  у  Элиота,
продолжает  и  наследует  герантионову неизбежность  возмездия  за  растрату
жизни.    Разрозненная   конструктивистская   мозаика,   кинематографический
(Эйзенштейн!)  монтаж  сцен,  эпизодов, реминисценций вращается вокруг  темы
скитания-поиска.   Здесь   все  сосуществует:   реальность,   измышленность,
действительность,  воображение,  реалии,  яркие  зарисовки,  рациональность,
абсурд.


     Подтекстом, фоном  является легенда о Святом Граале, реконструированная
Джесси Уэстон.  Впрочем,  Элиот  использует и  другие версии, в  том числе -
вагнеровского Парсифаля. Грааль - и магический  талисман, снимающий заклятие
бесплодия,  и  связанный с  культом умирающего и  воскрешающего  бога  обряд
инициации, и чаша Христа, и...  тщетность избавления от недуга. Такова новая
интерпретация граалевскои легенды: момент насилия короля над хранительницами
чаши.  Уэстоновский  вариант  привлекает Элиота -  он  признается  в этом  в
примечаниях-мистификациях - архетипич-ностью,  то есть возможностью  вскрыть
богатства исчезнувшего сознания, скрыто содержащиеся в нашем.

     Кстати, а  зачем  ему понадобился  комментарий? Это была еще  одна дань
Данте, который в Vita Nova, впервые соединил поэзию и свои пояснения к ней.

     М. Каули:

     Семистраничный  комментарий  к  "Бесплодной  земле",  в  котором  Элиот
демонстрирует свою  эрудицию и  прослеживает  елизаветинские или итальянские
источники  того,  что  нам  казалось самым для него заветным,  было для  нас
сильнодействующим лекарством.

442

     Джон Бишоп, выпускник Принстона, сказал мне, что  взялся за итальянский
с тем, чтобы  в полной мере оценить строки из Данте, перевод  которых  Элиот
дает в примечаниях.

     Мифологический  фон  необходим  Элиоту  как декорация безвременья - той
вечности, на подмостках которой  жизнь  проигрывает свои  фарсы. Но миф - не
только  фон,  но и способ контроля неконтролируемого -  современной истории.
Чтобы лучше понять хаос происходящего, нужно хорошо разглядеть его прах.

     Вообще  же  дух  поэмы непередаваем: ассоциации,  символы  погибают  от
дешифровки.  Комментарии   необходимы   лишь   как  нить  Ариадны:  без  нее
непосвященный сразу заблудится.




ПОЛЫЕ ЛЮДИ

     Все это распространенные
     Развлеченья, наркотики и сенсации -
     И так будет вечно, особенно во времена
     Народных бедствий и смут.
     Э. Томпсон

     Стало банальностью, промелькнувшей  и  на этих страницах, будто главной
темой Элиота была  смерть.  Это - абсурд: никто и никогда не  писал только о
жизни - о  правде жизни, - как это  делал Элиот. Ибо разве  боль - не  самое
жизненное  проявление   жизни?  Ибо  разве  гневный  вопль  протеста  против
общественного бесплодия - не жизнь?

     Не тяга к смерти; наоборот
     Нелепость бесплодного грустного времени
     Между концом и началом:
     Нелепость умирания. Нелепость
     Жизни для смерти.
     Нелепость любви, рождающей
     Для погребения. И умирающей
     Столь скоро. Нелепость времени,
     Вносящего в вечность ничто.
     Желание преодолеть
     Ограничение времени. И -
     Тщетность...

     Основная тема его поэзии -  не смерть, но скорбь. Тоска о человечности,
которая не утеряна, но которой еще  не было. Он и к религии обращается как к
прибежищу - последней надежде.

     Уже  в  Геронтионе   изображено  типичное  состояние  сознания,   нечто
аморфное, неопределенное, окарикатуренное

443

     обрывками идей, неразрешимыми мысленными противоречиями: все это  - для
передачи духовной судьбы поколения Геронтиона.

     Наша доблесть
     Порождает мерзость и грех. Наши бесстыдные
     преступления
     Вынуждают нас к добродетели.
     Это слезы стекают с проклятого иудина дерева.

     Великое  ничтожество  природы,   суини  эректус,  творит  свою  тщетную
историю,  где  все - ложь  и обман.  "Вдумайся"  Геронтиона  - ни  к кому не
обращенная  ирония,  риторика самоанализа,  который  тоже бесплоден. "Мы"  -
иллюзорно: оснований для общности нет. В истории все - "они". ("Мысли сухого
мозга" -  таков  безличный итог  жизни Геронтиона, безличного  "старикашки",
перед лицом смерти").

     Мысли сухого мозга во время засухи.

     Плюс  разброд  восприятия:  высокая  метафизика  и  скотство, любовь  и
смерть, шепотки бессмертия.

     Временами он стилизуется под пророка, вещающего о судном дне:

     Вот как кончится мир
     Вот как кончится мир
     Вот как кончится мир
     Не взрыв, но всхлип

     Так умрет воздух
     Так умрет земля
     Так умрут вода и огонь, -

     но  гораздо  чаще  и, чем  дальше -  тем больше,  он  размышляет  не  о
грядущем, а о вечном, неизменном, непреодолимом.

     Не взрыв, а всхлип... Стоп, здесь  что-то веберновское... вебер-новский
крик, стон... Экспрессия  великой поэзии  - как  парафраза к экспрессионизму
великой музыки.

     Интерпретация Полых  людей как  неверия в  человека, как  ощущения  его
пустоты, бессмысленности жизни, поэтизации смерти - вот уж абсурд! Неверие в
человека - это когда: "Велик наш край - он просто рай".

     Поэма  - предупреждение. Поэтический  Римский клуб.  Не навязчивая идея
гибели мира, не распад человеческой личности,

444

     а вопль  отчаяния, попытка обратить  внимание на  бодро идущих к своему
концу, то есть прежде всего - на нас...

     Мы полые люди,
     Мы чучела, а не люди

     Склоняемся вместе -
     Труха в голове,
     Бормочем вместе
     Тихо и сухо,
     Без чувства и сути,
     Как ветер в сухой траве
     Или крысы в груде
     Стекла и жести

     Нечто без формы, тени без цвета
     Мышцы без силы, жест без движенья...

     Каждое слово - о нас, каждая буква...

     Пятичастная  сюита -  так  критики называют эту поэму - явилась  как бы
завершающим аккордом к симфонии Бесплодной земли, в котором сконцентрированы
все ее мотивы и все поэтические находки.

     В  "Полых  людях"  мотив  прижизненной  смерти  реализуется  до  конца.
Знакомые  образы бесплодной земли: череп, кости, крысы, сухая трава, осколки
стекла, битый  камень, пустынные долины - вновь возникают в  сюите. Знакомое
смешение стилей,  уровней: в "Бесплодной  земле" джазовые ритмы сплетаются с
оперными партиями и хорами, здесь преобладает соединение nursery rhymes*  со
словами  католической  литургии. Короткие  рифмованные строки задают нервный
ритм,  в  то  время  как  отсутствие  строфических  вариаций,  преобладающая
равносложность,  равноударность  строк  в  сочетании с  множеством повторов,
параллельных зачинов, придаточных, приложений придают сюите монотонность, не
свойственную "Бесплодной земле". Монотонность эта подчеркивает мертвенность,
автоматизм  существования  "полых  людей".  Лишенные  человеческих  свойств,
"люди-чучела" встречают свой конец и конец мира не воплем ужаса, а хныканьем
(whimper).

     Для него путь любви пролегает через самоосуждение (Данте!); полым людям
это непостижимо: все,  на что они способны, - это совершать свой  неизменный
ритуал бессмысленно-холопского существования.

     * Побасенки (англ.).

445

     В  сущности, Учитель Бэббит возвращает нас  к извечной мудрости древних
схолархов  и   средневековых  мистиков  об  очищении  воли   безнадежностью,
покаянием и отречением  от вожделений:  в помыслах о небытии обрести надежду
на обновление жизни.

     И еще: слово и мир несовместимы: свет истины и тьма жизни...

     Встал против Слова немирный мир...

     Мотив  пустыни  -   реминисценция   на  тему  пророчеств   Иезекииля  и
Екклесиаста:

     Что там за корни в земле, что за ветви растут
     Из каменистой почвы? Этого, сын человека,
     Ты не скажешь, не угадаешь, ибо узнал лишь
     Груду поверженных образов там, где солнце палит,
     А мертвое дерево тени не даст...

     Вот мы  видим германский пейзаж, который сменяет пустыня, где Иезекиилю
и Исайе явились их пророческие видения, предвещающие запустение и прах. "Вот
Господь  опустошает  землю и  делает  ее бесплодною". А вот  прорицания  уже
сбылись - каменистая пустыня, усеянная сухими костьми...

     А вот виденье "толп, шагающих по кругу"...

     Призрачный город
     Толпы в буром тумане зимней зари,
     Лондонский мост на веку повидал столь многих...

     Вновь этот образ возникает  в  V части:  "Орды лица закутав  роятся/ По
бескрайним  степям". Элиот  усиливает его благодаря  аллюзиям  из Бодлера  и
Данте.  Фраза:  I  had  not  thought  death had  undone  so  many*  -  взята
непосредственно  из третьей песни  "Ада", в которой она  звучит  так: "Ужели
смерть,  столь  многих  истребила".  Следующая  строка:   Sighs,  short  and
infrequent,   were  exhaled  **  -   из  четвертой  песни.   Обратившись   к
"Божественной  Комедии",  уясняем   оттенки   особого  смысла   элиотовского
фрагмента. В песне третьей Данте вступает в преддверие Ада, где подвергаются
каре ненавистные ему "нерешительные" -  "Жалкие души, что  прожили, не зная/
Ни славы, ни позора смертных дел". "Вовек не живший, этот  жалкий люд" - вот
кто населяет и элиотовскую бесплодную землю.

     * Я не думаю, чтобы смерть истребила столь многих (англ.).
     ** Слышались вздохи, короткие и прерывистые (англ.).

446

     А вот - столь часто  повторяющийся у Элиота мотив поруганной  Филомелы,
напоминающий  о  вечном  и  тяжком преступлении  против  женщины: вульгарные
"леди" за столиком дешевого  паба, обсуждающие незадачливое  поведение своей
товарки:

     Стыдись, говорю я, ты стала развалиной.
     (А ей всего тридцать один).
     - А что я могу, - говорит она и мрачнеет, -
     Это все от таблеток, тех самых, ну чтобы...
     (У нее уже пятеро, чуть не загнулась от Джорджа).

     А вот мотив Тристана и Изольды:  где ты сейчас, моя  ирландская дева? -
взгляд назад;  непосильность любви,  фарс гадания ряженой Созострис - "Скажи
мне,  Господи,  кончину  мою  и  число  дней  моих"  -  сатира  на  демонизм
новоявленных прорицателей истории...

     Цитации,   аллюзии,  реминисценции  поэт  использует  отнюдь   не   как
доказательство нищеты современного поэтического словаря и не для того, чтобы
устами   почивших   поэтов   восславить    прошлое.    Элиот    не   столько
противопоставляет времена, сколько смещает их. К литературным заимствованиям
он прибегнул с той же целью, с какой обратился к мифу. Маттисен  справедливо
охарактеризовал  это  обращение  как  "стремление  проникнуть  в самую  суть
развертывающейся  в жизни человеческой борьбы между переплетающимися друг  с
другом  добром  и  злом,  тем  самым  проникая к  основным  силам,  движущим
человеческой природой".

     И  если   призывы  Будды  и   Св.  Августина,  метаморфозы  Филомелы  и
присутствие в поэме Тиресия:

     А я, Тиресий, знаю наперед
     Все, что бывает при таком визите...

     - в трактовке  Элиота  подчеркивают неизменную животность и низменность
человеческой  природы,  с  которой  приходится  постоянно  вести  борьбу, то
упоминание Карфагена,  битвы при  Милах символизирует извечность агрессий  и
войн,  "дурную  бесконечность"   круговорота  истории.  Поэтому  не  следует
удивляться трансформации  снующих и спешащих  клерков (этих живых механизмов
огромной машины - бизнеса) в сонм мертвых душ,  обитающих в преддверии  Ада,
не  следует  недоумевать,  почему,  обращаясь  к  одному  из  них, Стетсону,
лирический  герой  восклицает: "Стой, ты был  на  моем корабле  при Милах!".
Казалось, куда уместно напомнить о встрече на Сомме или под Верденом. Но для
Элиота это различие несущественно. Вот почему в последней, пятой части поэмы
"Что

447



     сказал  Гром"  в  один  ряд  выстраиваются  уже  погибшие  и  умирающие
цивилизации:

     Рушатся башни
     Иерусалим Афины Александрия
     Вена Лондон
     Призрачный...

     Но способны ли люди прислушаться к предостережениям? Способны ли  выйти
из  тюрем  собственных  душ? Может  ли поэт  повлиять на смысл  жизни  полых
людей?..

     Нет, все это непередаваемо... Это надо читать... Но чтобы  это  читать,
надо, как минимум, не быть полыми людьми на бесплодной земле.

ПРОШУ ЗАКАНЧИВАТЬ: ПОРА
     Добрночи, Билл. Добрночи, Лу. Добрночи, Мей,
     Добрночи. Угу. Добрночи.











ПРИРОДА ПОЭЗИИ

     И  разве  в   Бесплодной  земле  и  Полых  людях  Элиот  не  подтвердил
социальность поэзии? И разве он не говорил о том, что значимость и весомость
поэта  определяется его связью  с другими? - "Он не поддается  изолированной
оценке. Вы должны по контрасту поместить его в компании мертвых". И разве не
он  восстал, как восстают  революционеры,  против бездушной власти традиции,
мертвых  догм  и  закостенелых представлений? И разве  не  этот  закоренелый
элитарист говорил: "Поэзия народа черпает  свою жизнь из народной  речи  и в
свою  очередь дает ей жизнь. Она  представляет высочайшую точку ее сознания,
ее величайшую силу и самую тонкую ее чувствительность"?

     Поэзия -  не средство для излияния чувств,  говорил он, - напротив, это
способ бегства от них; поэзия - отнюдь не средство выражения своей личности;
напротив, это способ  бегства от  личности. Ратуя за безличную поэзию, Элиот
требовал  установить  ценность  poetry  as  poetry. He  выражать  чувство, а
создавать поэтические формулы душевных  состояний, не упрощать, а  усложнять
переживание,  не  примитивизировать  форму,  а  делать   ее   изысканной   и
утонченной.

448


     Разрушая   викторианскую  эстетику,   он   видел   в  поэзии   средство
освобождения  от  эмоций.  Он не  верил в  восторженность,  возникающую  при
соприкосновении с прекрасным,  и презирал  рефлексию  как таковую: "Когда мы
чего-либо не знаем, мы всегда пытаемся заменить мысль  переживанием". В  чем
же  причина  его недоверия  к проявлению  чувств?  Распад чувствительности -
результат не столько позитивистского духа  времени, сколько веры в поэта как
медиума,  способного  выразить  надличное  и сверхиндивидуальное. Такой поэт
призван не передавать свои  впечатления,  а должен стремиться к  уничтожению
личностного  в  процессе  творчества  -   ради  возвышения  и   объективации
произведения искусства.

     Зачем Элиоту понадобилась деперсонализация творчества? Вслед за Реми де
Гурмоном он искал не преходящее, а исконное, традиционное, вечное, да и саму
традицию  воспринимал не как  уход от действительности, а  как  вневременную
действительность, в которой "прошлое - это современное".

     Мы  с  удовольствием останавливаемся на свойствах поэта, отличающих его
от  предшественников.  Мы  пытаемся найти то, что может быть выделено  и чем
можно наслаждаться.  Если же мы  подходим  к  анализу  творчества  поэта без
подобной установки, мы нередко обнаруживаем, что все лучшее и индивидуальное
в  нем оказывается именно тем,  в чем с особой силой  проявляется бессмертие
ушедших поэтов, его предшественников.

     Значение  традиции  исключительно  велико.  Ее  нельзя унаследовать, но
можно   выработать   упорным  трудом.   Это  предполагает  наличие  у  поэта
исторического  чутья,  которое  обязательно  для  всех,  кто  хочет остаться
поэтом,  достигнув  двадцатипятилетнего возраста.  А развитие  исторического
чутья требует ощущения не  только того, что прошлое  прошло, но и того,  что
оно  присутствует  в настоящем. Историческое  чутье заставляет поэта  писать
так,  как  видит жизнь  современность,  и  так, как если  бы вся  литература
Европы,  начиная с  Гомера, продолжала жить  одновременно.  Писателя  делает
традиционным...  историческое  чутье.  И  именно  оно  вынуждает  его  остро
чувствовать и сознавать свое место в истории, переживать свою современность.

     Впрочем, элиотовская "деперсонализация" поэзии, отказ  от личностности,
субъективности, осуждение индивидуального начала - сильно преувеличены. Дело
в  том,  что продолжая  флоберовскую  традицию в  эстетике, следуя философии
Брэдли,    главным    принципом    которой   была    "самореализация   через
самопожертвование", Элиот  видел прогресс художника в степени самоотречения.
Как и  Брэдли, он считал, что сознание невозможно отделить от  сознаваемого,
что нет чистой субъективности, а есть "моменты опыта", в которых сплавляется
воедино "все, что

449

     мы чувствуем, делаем и являем собой". Это не отрицание индивидуальности
-  это  требование  подняться  над   ней,  стать  "голосом  бытия".  Это  не
"деперсонализация"  -  это отказ от  сентиментальности, риторства,  торговли
эмоциями.

     Есть  два вида безличности:  один  доступен простому  умелому  мастеру,
второй достигается лишь зрелым  поэтом.  Безличность  второго типа состоит в
том,  что  поэт,  исходя  из  концентрированного личного  опыта  оказывается
способным выразить  всеобщую  правду,  сохраняя специфические  черты  своего
опыта, создать общий символ.

     Элиот полагал, что патетика в поэзии  -  знак творческой  немощи.  Поэт
лишен  права  на декламации, ибо  они  несовместимы с  мудростью.  Поэзия  -
суверенная область художественного творчества, в которой "всплескам эмоций",
экстазам самоупоения или  проповедям мудрец  обязан  противопоставить  новые
перспективы  видения мира, выявить его глубинные  измерения. Поэзия - особый
тип    художественного    мышления