- Подождите, гражданочка, мне поговорить с вами надо...
   Не останавливаясь, вздернув еще выше голову, она бросила мне на ходу:
   - Я с незнакомыми мужчинами не разговариваю!..
   И почему-то эти слова сняли с меня неловкость,  рассеялось  ощущение,
что я  совершаю  какую-то  глупость  и  все  это  вообще  происходит  по
недоразумению. Я взял ее под руку и сказал:
   - Я незнакомый мужчина из МУРа, так что поговорить придется.-  И  уже
манил к себе седенького прилизанного гардеробщика.
   Л она вдруг сделала неуловимое движение, струйкой воды скользнула  из
гладкой шубы и уже почти успела сбросить ее, но я крепко  держал  ее  за
локоть, так что номер не вышел: шуба повисла на правой руке женщины.
   - Очень я вас прошу, не устраивайте, пожалуйста, фокусов,  мне  будет
совестно  к  вам  применять  силу,-  сообщил  я  ей   и   повернулся   к
гардеробщику: - Эта женщина взяла чужую шубу, я вас прошу пройти со мной
к администратору...
   Сказал и сам пожалел, потому что старичка чуть удар не хватил. Краска
волнами заливала его лицо - он бледнел, синел, багровел, причитая тонким
голосом:
   - Душегубцы! Злодеи! Да нам за эту норку десять лет не  расплатиться!
Сволочь! А какая приличная с виду!..
   Он блажил, а я не знал, волочить ли мне мою красавицу или старика  на
руки брать.
   Но в этот момент из-за угла появился Жеглов, и я  понял,  что  его-то
проблемы все уже решены: завернув Ручечнику кисть правой руки  за  спину
болевым приемом, он в очень  быстром  темпе  гнал  его  перед  собой  по
коридору, не обращая внимания на крики и угрозы, что сейчас сюда приедет
городской прокурор и нас,  как  собак,  выгонят  со  службы  к  чертовой
матери... В левой руке  у  него  болталась  щегольская  трость,  бросить
которую он не решался - маскарад  поломается.  Картина  от  всего  этого
получалась совершенно и окончательно нелепая.
   Администратор, который раньше  не  хотел  давать  Жеглову  надлежащих
мест, проникся сейчас важностью нашей задачи. Он  метался  по  кабинету,
воздымал руки, грозил Ручечнику и его подруге ужасными карами, предлагал
всю необходимую помощь Жеглову, беспрерывно повторял:
   - Какой позор! Какой позор! Так осрамить нас перед иностранцами!
   Очень он мешал, и Жеглов, осмотревшись слегка, скомандовал:
   - Прошу всех посторонних на некоторое  время  оставить  кабинет!  Кто
понадобится - позову.
   Администратор, наверное, не привык, чтобы его  вот  так  бесцеремонно
выставляли из собственного кабинета,  и  не  чувствовал  он  себя  здесь
посторонним, но Жеглов уже внушил ему ощущение бесполезности спорить или
возражать. И, вздохнув, администратор вышел.
   - Пусть гардеробщики подождут, не отпускайте их! - крикнул ему  вслед
Жеглов, снял телефонную трубку, вызвал дежурную часть и  велел  пригнать
"фердинанд",-...Пусть Пасюк с  Тараскиным  едут  сюда  тоже,  им  сейчас
найдется работа.
   Одной рукой он держал трубку, а другой  перевернул  сумку  воровки  и
вытряхивал из нее на стол все, что там было.
   А я смотрел на соучастников - лица  у  них  были  отчужденные,  будто
полчаса назад не они шли под  руку,  тесно  прижимаясь  друг  к  другу,-
совсем незнакомые, чужие люди, испытывающие взаимную  неприязнь  оттого,
что свело их вместе противное случайное обстоятельство.
   Жеглов рассматривал какой-то пропуск или удостоверение,  выпавшее  из
сумки, потом опять набрал номер и сказал:
   - Это снова Жеглов. Ну-ка, браток, запроси  в  адресном  установочные
сведения  на  Волокушину  Светлану  Петровну,  двадцать   первого   года
рождения. А может быть, двадцать второго - я ее не  крестил,  а  она  со
мной еще не  откровенничала.  Ну,  привет.  справочку  дайте  Тараскину,
побыстрее шевелитесь. Ага...
   Положил трубку и сел в кресло  администратора  -  большущее,  красиво
изогнутое,  обитое  полосатым  коричневым  шелком,-  и  по   тому,   как
лениво-хищно потянулся в этом кресле Жеглов, я  видел,  что  кресло  ему
нравится. Честно  говоря,  Жеглов  и  впрямь  хорошо  выглядел  за  этим
огромным красным  столом  в  дорогом  старинном  кресле.  Потянулся  он,
погулял комьями мышц на плечах, будто разминался после короткой  схватки
с Ручечником, весело заулыбался и сказал:
   - Ну-с, дорогие мои граждане уголовнички, приступим к нашим играм?
   И Ручечник, и Волокушина даже не посмотрели на него, а  ему  хоть  бы
хны - видно было, что совсем его не обижает воровское пренебрежение,-  и
он, быстро выбив пальцами дробь на полированном столе, как на  барабане,
спросил:
   - Вы мне разрешите раскрыть вам одну маленькую служебную тайну?
   Ручечник и его распрекрасная дама и бровью не шевельнули, но  Жеглова
это, наверное, устраивало, поскольку он  по-прежнему  дружелюбно,  почти
по-товарищески, продолжил разговор:
   - Молчание - знак согласия. Так, по-моему, говорится? Значитца, очень
я вам признателен за то, что вы согласились  меня  выслушать.  В  первую
очередь это касается  вас,  гражданочка  Волокушина,  или  как  вас  там
по-настоящему? Жаль, что я не художник, а то бы я с вас картины писал...
   Волокушина зло усмехнулась уголком рта, но особого испуга я в ней  не
заметил. А Жеглов разливался соловьем:
   - Рисовать не сподобил меня  создатель,  а  одарил  он  меня  умением
угадывать всякие маленькие людские тайны. И одну такую тайну  из  вашего
прошлого, не очень давнего, я вам поведаю...
   Они одновременно подняли на Жеглова глаза, и это понятно - тайн у них
из не очень давнего прошлого было предостаточно.
   -  Когда  замечательный  молодец  Петр   Ручников   уговаривал   вас,
Волокушина, совершить с  ним  первый  вынос,  вы,  как  всякая  женщина,
естественно, сильно боялись, плакали и говорили, что  никогда  этого  не
делали. А он отвечал, что все  раньше  никогда  этого  не  делали,  надо
просто попробовать,  и  вы  убедитесь,  до  чего  это  легко  и  просто,
поскольку вам и делать-то нечего - главное в его умении взять номерок  у
фраера ушастого. Вы это помните, Волокушина?
   Жеглов заглядывал ей в глаза добро  и  заботливо,  как  исповедник  -
заблудшей овце, а она упорно отворачивалась от  его  взгляда,  и  только
мочки ушей начали наливаться тяжелым багровым цветом.
   - Значит, помните,- удовлетворенно вздохнул Жеглов.- Но вы ему еще не
совсем верили, и он  вам  даже  Уголовный  кодекс  показывал,  доходчиво
объяснял, что за кражу личной собственности полагается трешник - это  уж
в самом пиковом случае, а с его мастерством да с вашей красотой и случая
такого никогда быть не может. И однажды уговорил...
   - Тебе бы, мент, не картины, а книжки писать,- сказал  неожиданно  из
своего угла Ручечник, тяжело двигая нижней челюстью.
   А Жеглов будто забыл про Ручечника. Журчал его баритончик над ухом  у
Волокушиной, и слушала она его все внимательнее.
   - С этого момента возникло преступное сообщество, именуемое в  законе
шайкой, которая с большим успехом начала бомбить фраеров.  Я  уже  велел
подобрать материалы по кражам в Третьяковской галерее, в  зимнем  театре
"Эрмитаж", в филармонии в Ленинграде и все прочие песни и рассказы  -  с
этим мы позже  будем  разбираться.  Но  сегодня  вышла  у  вас  промашка
совершенно ужасная, и дело даже не в том, что мы сегодня вас заловили...
   - А сегодня что, постный день? - подал голос Ручечник.
   - Да нет, день-то, как все будни, скоромный. А вот номерок ты не  тот
ляпнул...
   - Это как же? - прищурился на него Ручечник.
   - Вещь-то вы взяли у жены английского  дипломата.  И  по  действующим
соглашениям, стоимость  норковой  шубки  тысчонок  под  сто  -  всего-то
навсего  -  должен  был  бы  им  выплатить  Большой   театр,   то   есть
государственное учреждение. Ты, Ручечник, усекаешь, про что я толкую?
   - Указ "семь - восемь" мне шьешь...- ни на миг не задумался Ручечник.
   Жеглов выскочил из своего роскошного  кресла  и  воздел  руки  вверх,
совсем как недавно это делал здесь администратор:
   - Я шью? При чем здесь я? Поглядел бы ты на себя со стороны -  ты  бы
увидел, что Указ от  седьмого  августа,  то,  что  ты  "семь  -  восемь"
называешь, уже у тебя  на  лбу  напечатан!  -  Сделал  паузу  и  грустно
добавил: - И у подруги твоей Волокушиной тем паче! По десятке  на  жало!
По десятке!
   Лицо у Волокушиной уже не было неподвижно-каменным, как у  мраморного
бюста полуголой богини, что стоял в углу кабинета на высокой  деревянной
тумбе. Она испуганно переводила взгляд с  Жеглова  на  Ручечника,  потом
снова смотрела  на  спокойное  доброжелательное  жегловское  лицо.  Глеб
сочувственно цокал языком, грустно качал головой,  и  весь  вид  у  него
сейчас был такой: ай-ай-ай, какая  беда  приключилась  с  вами,  дорогая
гражданочка  Волокушина!  А  она  снова  всматривалась  в  серые   глаза
Ручечника, надеясь, что засмеется  он,  достанет  из  кармана  Уголовный
кодекс и так же быстро, весело и ловко, как в рачгоьооах с ней, объяснит
Жеглову, что ничего тот в законах  не  смыслит,  что  все  там  написано
по-другому и уж коли вышла такая проруха, то так тому и быть,  свои  три
годика он уж  отсидит,  а  с  нее-то  и  вообще  спрос  невелик  -  так,
пособница, пустяками занималась...
   Но Ручечник на нее совсем не смотрел, а  вглядывался  он  пристально,
тяжело  в  сокрушенного  их  горем  капитана  Жеглова  и  что-то  быстро
прикидывал.  Долго  тянулось  это  молчание,  пока  Ручечник   медленно,
врастяжку не спросил:
   - А тебе-то какая забота про нас думать? Ты чего от нас хочешь?
   - Помощи. Советов. Указаний,- коротко и спокойно сказал Жеглов.
   - Не понял...- хрипло бормотнул Ручечник.
   - Чего непонятного? Я с вами был откровенен. Геперь хочу, чтобы ты со
мной пооткровенничал про дружка твоего Фокса...- Жеглов  говорил  легко,
без нажима, даже весело, и так это звучало, будто пустяковее не  было  у
него на сегодня дел.
   - Клал я на твою откровенность! - так же легко казал Ручечник.
   Жеглов блеснул своими ослепительными зубами:
   - Невоспитанный ты  человек.  Ручников.  Прошу  тебя  выражаться  при
женщинах прилично, а  не  то  я  тебя  очень  сильно  обижу.  Огорчу  до
невозможности!
   - Ты меня и так уже обидел! - хмыкнул Ручечник.- Ты  объясни,  мне-то
какой резон с тобой откровенничать?
   - Полный резон. Ты мне интересные слова шепнешь, а я вешаю  на  место
шубу.
   Махнем?
   Ручечник сидел на стуле, опустив руки  меж  колен,  и  долго,  тяжело
думал. Потом поднял голову:
   - Ничего я тебе не скажу. Не  купишь  ты  меня  на  такой  номер.  По
зекалам твоим волчьим вижу - подлянка. Так что я лучше помолчу, здоровее
буду...
   - Здоровее не будешь,-  заверил  Жеглов.-  Снимешь  свой  заграничный
костюмчик, наденешь телогреечку - и на лесосеку, в солнечный Коми!
   - Может  быть,-  пожал  плечами  Ручечник.-  Только  лучше  в  клифту
лагерном на лесосеке, чем в костюмчике у Фокса на пере!
   Жеглов встал, сложил руки на груди и стоял, покачиваясь  с  пятки  на
носок, внимательно глядя на Ручечника; и  длилось  это  довольно  долго,
пока Ручечник не выдержал и тонко, с подвизгом, крикнул:
   - Ну что пялишься! Я вор в законе, корешей не продавал, да и тебя  не
побоюсь!
   Жеглов помолчал, потом задумчиво сказал:
   - Я вот как раз сейчас и  думаю  о  том,  что  ты  закона  опасаешься
меньше, чем своих  дружков  бандюг.  Пожалуй,  правильно  будет  тебя...
отпустить.
   От неожиданности даже я чуть не вякнул, а Ручечник спросил медленно:
   - То есть... как?
   - Как, как! Обычно. На свободу. Никто ведь не видел, как ты номерок у
англичанина увел, а с шубой задержана  Волокушина  -  тебя  ведь  там  и
поблизости не было. Так что мы ее будем  судить,  а  ты  иди  себе.  Иди
спокойно...
   - А я?! - закричала Волокушина.
   - Вы, милая моя, будете отвечать по всей  строгости  закона,-  развел
руками Жеглов.- А приятеля вашего, Светлана Петровна, мы  отпустим.  Ты,
Ручечник, свободен. Пошел вон отсюда...
   - Но я не хотела! Я  не  виновата!  Я  думала...-  забилась  в  вопле
Волокушина.
   - Иди, Ручечник, иди, не свети здесь. Ты нам мешаешь,-  сказал  резко
Жеглов, и Ручечник вялой, скованной походкой двинулся к выходу, все  еще
не веря в то, что ему разрешили уйти.
   - Шарапов, проводи его на улицу,- кивнул мне  Жеглов  и  еле  слышно,
одними губами, добавил: До автобуса...
   Я вытолкнул Ручечника  в  коридор,  и  он  все  еще  двигался  сонным
заплетающимся шагом, но  не  прошли  мы  и  половины  коридора,  как  он
повернулся ко мне:
   - Спасибо, я дорогу знаю...
   - Да нет уж,- засмеялся я.- Со мной будет надежнее.
   Мы прошли несколько шагов, и я ему доверительно сказал:
   - Через день-другой поймаем мы Фокса, вот он  порадуется,  что  взяли
тебя за руку, поговорили о нем немного и сразу отпустили,  а  подельщицу
посадили...
   - Я вам, суки лягавые, ничего не говорил! - заорал Ручечник.
   - Не говорил, так скажешь,- пообещал я и увидел,  что  навстречу  мне
идут Пасюк и Тараскин.- Вот вам особо ценный фрукт.
   - Это что за персонаж? - поинтересовался Тараскин.
   - Настоящий уголовный кореш. Он Фокса сдавать не хочет, ножа от  него
словить опасается, а женщину, которую втравил в уголовщину,  оставил  за
себя отдуваться.
   - Парень гвоздь - сам в стену лезет,- ухмыльнулся  Тараскин.-  Что  с
ним делать?
   - Отведи его в "фердинанд" и подожди нас - мы скоро  все  придем.  На
обыск поедем, к ним домой...
   -  Меня  отпустили!  -  заблажил  Ручечник.-  Не  имеешь  права  меня
задерживать - тебе старший приказал!
   - Иди, иди, не рассуждай,- сказал Тараскин.- Твое место в буфэте!
   Я вернулся назад,  в  кабинет  администратора,  и  в  этот  момент  в
полутемных  коридорах  загорелся  пригашенный   свет,   зашумели   люди,
зашаркали  подошвами,  засуетились  вокруг  -  это   окончилось   первое
действие, антракт. Вот те на! Мне показалось, что минули часы -  столько
всякого напроисходило с нами,- а там только одно действие протанцевали.
   Жеглов устроился на ручке кресла,  в  котором  сидела  Волокушина,  и
голос у него был такой, будто они в парке на скамеечке про жизнь  и  про
чувства свои высокие беседуют.
   - Светлана Петровна, вы мне глубоко симпатичны, только поэтому я веду
с вами эти занудные разговоры. Вы поймите, что проще всего мне  было  бы
отправить вас сейчас в тюрьму, а  дней  через  двадцать  ваше  дело  уже
кувыркалось бы в суде. Вы ведь не маленькая, сами понимаете, что с  того
момента, как вас предал Ручечник, нам и доказывать  нечего  -  задержали
вас в манто, пять свидетелей, "Встать, суд идет!".
   Дальше  как  в  песне:  "И  вот  опять  передо  мной  параша,  вышка,
часовой..."
   - Чего же вы от  меня  хотите?  -  спрашивала  она,  и  все  ее  лицо
расплывалось, текло, слоилось от обильных слез. И  все  равно  она  была
ужасно красивая, может быть, даже сейчас, несчастная и заплаканная,  она
была еще лучше.
   - Чтобы вы сами себе помогли в суде, а путь для этого  у  вас  только
один.
   Абсолютно чистосердечным раскаянием,  рассказом  обо  всем,  что  вас
связывало с позорным прошлым, вы расчистите себе дорогу к новой жизни...
   В общем-то Жеглов объяснял правильно, но меня удивляло,  что  он  все
это проповедует больно уж красиво, в таких возвышенных тонах, и я  никак
не мог сообразить, то ли у него на  это  есть  расчет  какой-то,  то  ли
просто не может удержаться, чтобы не погарцевать  маленько  перед  очень
привлекательной женщиной, пускай хоть и воровкой.
   - Я расскажу обо всех... обо всех...- Она явно не решалась выговорить
"кражах" и все подыскивала какое-нибудь  подходящее,  не  такое  ужасное
слово.- Обо всех случаях, когда мы брали... чужое...
   - Верю! - вскочил с ручки кресла Жеглов.- Верю, что вы многое  поняли
и сможете пройти через этот отрезок вашей жизни, как через ужасный  сон.
Но для начала у меня к вам вопрос  -  я  хочу  еще  раз  проверить  вашу
искренность.
   - Пожалуйста, спрашивайте!
   - Вы ведь не единожды вместе с Ручечником встречали Фокса? Когда  это
было последний раз?
   - Мне кажется, это было дня три назад. Или четыре.
   - Где?
   - В коммерческом ресторане "Савой".
   - Фокс был один?
   - Нет, с Аней...
   - Кто назначал встречу в "Савое"? Ручников? Или Фокс?
   - Фокс. Я это точно знаю. Ручников говорил с ним по телефону.
   - А кто кому звонил?
   - Фокс ко мне домой позвонил, и я слышала, что Ручников его  спросил:
"Где встретимся?"
   - А сколько раз вы видели Фокса?
   Она пожала плечами:
   - Точно я не помню, но, наверное, раз пять... Они ведь с Петром вроде
дружков.
   Жеглов наклонился к ней вплотную и спросил задушевно:
   - Светлана Петровна, а может быть, делишки у них есть общие?
   - Нет-нет, я уверена, что Ручников ни с кем никаких дел не имеет.  Он
мне всегда говорил, что у него специальность ювелирная и компаний ему не
надо...
   - А Аня, она всегда с Фоксом бывает?
   Я смотрел на Жеглова - очень хорошо он допрашивал, в его вопросах  не
было  угловатой  протокольной  жесткости,  он  давил  ее  очень   мягко,
настырно, словно любознательный сосед-сплетник в домашнем  разговоре  за
стаканом чая, и сыпались вопросы безостановочно, вроде  бессистемно,  но
таким образом, что она сосредоточиться не успевала.
   - Аня? - переспросила Волокушина.- Кажется, всегда. Она ему жена. Или
полюбовница, точно уж не могу сказать.
   - А где живут они?
   Волокушина руки прижала к груди:
   - Честное слово, не знаю!
   - Она блатная? - быстро и жестко спросил Жеглов.
   - Нет, она похожа на приличную женщину...- удивилась Волокушина, и  я
видел, что Жеглов усмехнулся  уголком  рта:  по  тону  Волокушиной  было
очевидно, что она и себя считает безусловно приличной женщиной.
   - Они при вас разговаривали о своих делах? - поинтересовался Жеглов.
   - Ну как-то  так,  между  прочим.  Они  вообще  о  своих  делах  мало
говорили. Но и от нас вроде бы не таились...
   - Понятно...- протянул Жеглов.- Понятно... А чем Аня занимается?
   - По-моему, она на железной дороге работает.
   - На железной дороге?  -  Жеглов  вцепился  в  нее  бульдогом.-  Кем?
Стрелочницей?
   Проводницей? Кочегаром?
   - Нет, что вы! Она как-то говорила - я не  придала  этому  значения,-
про  вагон-ресторан.  Может  быть,  она  официанткой  работает?  Или  на
кухне?..
   - На кухне, на кухне, на  кухне...-  быстро  повторял  Жеглов,  потом
поднял на меня взгляд,  через  голову  Волокушиной  спросил:  -  Володя,
смекаешь?
   - Продукты с базы и магазина,- кивнул я.
   -  Это  ведь   Эльдорадо,   Клондайк,   золотые   россыпи   -   через
вагон-ресторан пропустить такую тьму продовольствия  -  покачал  головой
Жеглов, потом  поднял  тяжелый  взгляд  на  Волокушину  и  сказал  очень
внушительно:  -  А  теперь   вспоминайте,   Светлана   Петровна,   очень
старательно, изо всех сил припоминайте - от этого, может быть, вся  ваша
судьба зависит... Как они связывались - Ручников с Фоксом?
   В глазах у Волокушиной  была  затравленность  насмерть  перепуганного
животного.
   Жеглов,  с  его  плавными  движениями,  мягкими  жестами,  вкрадчивым
голосом, приковывал к себе ее внимание, как удав, и, если бы из дырки  в
полу вдруг вылетел Змей Горыныч, наверное, он не привел бы  ее  в  такой
ужас.
   - Ручников звонил пару раз к Ане по  телефону,-  срывающимся  голосом
говорила Волокушина.- Но обычно Фокс сам звонил ко мне домой...
   -  Так,   хорошо,-   мотнул   головой   Жеглов.-   Давайте,   давайте
припоминайте: о чем говорил Ручников с Аней по телефону?
   - Я не уверена, но мне кажется, что он с ней и не разговаривал...
   - А как же?
   - Он говорил, один раз я  это  точно  слышала:  "Передайте  Ане,  что
звонил Ручников".- И я видел, что Жеглов добился от нее искренности, она
сейчас наверняка говорила правду.
   - И что, Аня перезванивала вам после этого? - Жеглов стоял около нее,
и я все ждал, когда он поставит свой хромовый сапожок на перекладину  ее
стула, но он удержался, а может, это было излишним - он уже достиг с ней
контакта.
   - Нет, после это