нно, чуть сгорбившись, не в силах, быть может, подавить в
себе опасения выстрела в спину, пошел к лесу.
   - Побежит или не побежит? - спросил, ни к кому не обращаясь, офицер, но
барон больше не проявил интереса к Рожкову. Он поманил к себе пальцем
веснушчатого солдатика.
   - А вы юноша? Кто вы?
   - Я из Засечья...
   - Сибирь?
   - Нет! Есть такая деревня за Рязанью...
   - Почему сдался в плен?
   - Я не сдавался! Я залег в окоп и дождался, когда ко мне подполз
танк... Рванул гранату у него под брюхом... Танк завис надо мной... Окоп
осыпался... Откопали, вот...
   - Это может быть правдой? - спросил барон у офицера.
   Офицер с готовностью ответил, что такие случаи известны в штабе группы
армий.
   Остался молодой человек в штатском.
   - Кто вы? - спросил я его.
   - Я секретарь райкома комсомола... - ответил он. - Нас было шестеро...
Мы подбили два танка, расстреляли машину с автоматчиками. Когда отходили в
лес, натолкнулись на засаду, пробивались в рукопашную, вот я и попался.
Зубами будем грызть немцев - так и передайте!
   Рамфоринх что-то шепнул офицеру и в раздумье подошел к машине.
   Шорох шагов в пыли. Мерный гул движения массы.
   Пропыленные лица, бурые бинты...
   Он постоял, глядя на колонну, и сел в машину.
   Свернули на большак. Барон молчал. Я раздумывал, как выговорить
возможность выехать с ним в Берлин.
   Что-то неуловимо изменилось в Рамфоринхе. Его парадоксы, его откровения
и тогда не были бравадой, когда он приоткрывал мне скрытую расстановку
фигур на европейской арене. Была в его словах и действиях несокрушимая
уверенность в незыблемости его силы. Показывая мне, своему противнику,
свою силу, свои ходы в игре, он даже наслаждался. Но что-то в нем
изменилось.
   И этот опрос пленных. Могли они ему в действительности что-то
подсказать? С какой жадностью он торопится заглянуть вперед. Молчание не
может быть бесконечным.
   Я терпеливо ждал и дождался. Уже совсем другим тоном он вдруг произнес:
   - Мы с вами сегодня заключили выгодную сделку.
   - Мы с вами? - переспросил я с подчеркнутым недоумением, на всякий
случай отстраняясь от того, что он попытается мне навязать.
   - Да, да... Я понимаю... Вы не догадались. Но вы референт моего
концерна. А я закупил для своих заводов вот эту партию военнопленных...
   Чтобы поддержать его разговорчивость, я похвалил его за деловитость.
   - Утром я совершил сделку с командованием...
   - Вы утверждали раньше, что русские не могут быть квалифицированными
рабочими в химической промышленности...
   - Мы расширяем наше дело. Начинаем строить новые заводы. На стройке
нужны землекопы, каменотесы и каменщики...
   - И велика ли партия?..
   Серые глазки Рамфоринха скользнули по моему лицу.
   - Пока невелика... Для пробы... А зачем вам это знать? Это входит в
круг ваших интересов?
   - Вперед не угадаешь, что может оказаться в круге моих интересов... Мне
сейчас очень хочется посмотреть на Берлин...
   - Что же вас может интересовать в Берлине? Связь?
   - Действительно, что может интересовать в Берлине?
   Все, что я вижу здесь, мгновенно меняется, и я никогда не успею за
событиями. Мне хочется посмотреть, как берлинцы восприняли войну,
послушать, что они думают о войне...
   - Понимаю! Вас интересует, не встанет ли на защиту страны социализма
рабочий класс Германии? Не встанет! Те, кто мог встать, в тюрьмах и
концлагерях.
   - Однако мне очень хочется побывать в Берлине...
   Хотя бы один-два дня погулять по городу...
   Рамфоринх не спешил отозваться.
   Опять долгое молчание.
   - Хорошо! - отрезал он. - Вы поедете со мной в Берлин... Я хотел бы,
чтобы в очень узком кругу моих коллег вы рассказали бы все, что видели
здесь, в России...
   - Я! С каких же позиций?
   - С позиций стороннего наблюдателя. С ваших позиций! Как видели начало
войны. Мои коллеги не замешаны в массовом сумасшествии...
   Гости Рамфоринха собрались в горной резиденции.
   В кабинете с гобеленом, на котором парил доисторический ящер.
   Когда я вошел, они сидели живописной группой возле письменного стола.
Каждый, я это предугадывал, был личностью в своей империи. Рамфоринх мне
их не представил поименно. Некоторых я узнал, их лица иногда мелькали на
фотографиях в газетах в разделах светской хроники. Иные и на эту
известность не претендовали, предпочитая оставаться в тени, довольствуясь
необъятной властью, сосредоточенной в их руках.
   Один был в форме СС, с высокими знаками различия.
   Он представлял здесь один из стальных концернов. Люди пожилые. Самому
младшему - за пятьдесят с лишком. Они сдержанно потягивали коньяк, курили
сигары.
   Рамфоринх объявил, что я готов любезно поделиться с ними впечатлениями
о первых боях в России.
   Я рассказал им, с каким восторгом солдаты переступили через советскую
границу, однако не умолчал о сомнениях генерала относительно внезапности
нападения.
   Не упустил я случая нарисовать им картину боя на лесной поляне, где
пограничник отдал свою жизнь за несколько десятков немецких автоматчиков,
вспомнил о танковом ударе под Пружанами и о том, как генерал дважды
ввязывался в мелкие стычки в тылу немецких войск.
   Слушали меня молча и довольно бесстрастно, ничем не выражая своего
впечатления.
   - Потери, потери, потери... - так я выразил свою мысль хозяевам рурской
промышленности.
   Один из них задал вопрос:
   - Не замечается ли разочарование у солдат?
   Я должен был ответить правду.
   - Нет! Солдаты все еще надеются, что вот-вот начнется развал русского
фронта, как и во Франции...
   - А он начнется? - бросил бригаденфюрер СС.
   Рамфоринх опередил меня.
   - Я попробую сам ответить на этот вопрос. - Он нажал кнопку на столе, и
в кабинет ввели красноармейца из рязанского села Засечье, веснушчатого
паренька лет девятнадцати. На нем была все та же пропыленная, выгоревшая и
прогорклая от пота и солнца гимнастерка.
   На ногах тяжелые солдатские сапоги. Ежиком стриженные волосы.
   - Солдат Артюхин... Из Рязани...
   Артюхин повторил свой короткий рассказ о поединке с танком.
   - Жажда самопожертвования? - спросил господин из "Рейнметалл Берзиг АГ".
   - Если вы так поняли, - заметил я, - стало быть, я плохо перевел...
Солдат Артюхин был уверен, что выйдет победителем из поединка с танком. Он
утверждает, что все дело в ловкости и в позиции.
   Сейчас же последовал вопрос от кого-то из гостей, а был ли случаи,
чтобы этот солдат победил танк?
   Артюхин ответил, что ему удалось поджечь два танка. И он объяснил, как
это делалось. А генерал недоумевал, почему он встречал обгоревшие танки
без следов повреждения гранатой или снарядом. От Артюхина я впервые узнал,
что против танков применяются бутылки с горючей смесью.
   - Два танка... И еще один... Три танка! - констатировал Рамфоринх. -
Один солдат и три танка... Этот солдатик беспокоит меня! Для того чтобы
танк вступал в бой, нужно сначала добыть руду... Надо затем выплавить
металл, пустить его под прессы, обработать и превратить в механизмы и,
наконец, эти механизмы собрать... Затем этот танк надо вооружить,
заправить горючим и посадить в него несколько человек экипажа...
   И, оказывается, достаточно против танка такого вот солдатика!
   Артюхина увели. Рамфоринх отпустил и меня. Гости остались совещаться...
   На другой день из Берлина я послал донесение в Центр с описанием этой
встречи и с подробным рассказом об изменениях в настроении генерала. Я
настоятельно просил установить со мной оперативную связь на советской
территории.

   * * *

   Что могло изменить совещание в кабинете Рам4юринха? Собрались частные
лица, выслушали русского пленного, мое осторожное сообщение и разъехались
по своим резиденциями. Но я убежден, что солдатик из-под Рязани сыграл в
истории войны предначертанную ему роль.
   Наступление немецких войск продолжалось. Танки достигли реки Березины.
Стрела танкового удара нацелилась на Могилев, а генерал не находил
успокоения.
   - Где русские, где их главные силы?.. - вопрошал он сам себя вслух. - Я
не люблю двигаться в настороженную пустоту... Не города нам нужны, а
сражения, сражения и только сражения...
   К ночи в штаб группы поступило сообщение авиационной разведки о том,
что части Красной Армии накапливаются в районах Смоленска, Орши и Могилева.
   Генерал сделал отметки на карте и задумался.
   Шел десятый день войны...
   На десятый день на Западе танки генерала мчались, почти не встречая
сопротивления к побережью Ла-Манша. Впереди был Дюнкерк.
   Десятый день войны, позади Минск, войска движутся на Могилев, на
Смоленск, на их пути новый заслон, в тылу не прекращаются бои
юго-восточнее Белостока и Гродно. Десять дней сражается белостокская
группировка, отрезанная от тылов. Окружение?
   Генерала нервируют бои в тылу, он поучает своих офицеров:
   - Окружением обеспечивается полное уничтожение противника. Бои не
утихают и нисколько не спадает их напряжение. Мы несем потери. Если бы мы
оттеснили эту группировку-наши потерн были бы меньшими...
   Просторный зал Несвижского замка Радзивилла успели переоборудовать. Зал
обставили мебелью, полы застелили коврами. Но генерал был равнодушен к
излишествам в походной жизни. Он был человеком одной идеи, честолюбие
превышало все иные страсти. В войне он искал славу полководца.
   Ковер глушил его шаги. Он ходил вдоль зала и сам себе отвечал на
мрачные мысли.
   - Мы делаем ставку на распад в тылу у противника.
   Вперед и только вперед! Только вперед, не думая о неприятностях в тылу.
Вперед, пока не подтянуты из глубины все силы противника. Или начнется
крушение большевистского режима, или... Или мы получим затяжную войну!
   2 июля генералу не удалось двинуть свои силы вперед. Сопротивление
окруженной группировки Красной Армии в районе Белостока всерьез
встревожило высшее командование. Из танковой группы были отозваны
несколько дивизий и введены в развернувшееся сражение с окруженцами.
Головная дивизия танковой группы достигла Березины под Борисовом. Генерал
ожидал сообщений о форсировании Березины.
   3 июля с Березины, из-под Борисова, пришли тревожные сигналы по радио.
Это было похоже на сигнал "SOS".
   Текста радиограммы я не видел, генерал объявил офицерам, что "русские
сильно контратакуют!". Он тут же приказал подать ему танк и выехал на
Березину в сопровождении офицеров штаба.
   Мы мчались к Борисову, к месту разгорающегося сражения.
   По дороге, когда мы остановились на командном пункте корпуса, генералу
сообщили, что под Борисовом контратакуют русские танки, поддержанные
авиацией.
   Я впервые услышал, что в атаку двинулись тяжелые танки, вспомнил, как
два танка прошили под Слонимом насквозь немецкую оборону.
   Из-под Борисова неслись тревожные радиодепеши:
   "Русские танки неуязвимы".
   Генерал приказал выставить против них французские танки. К Борисову
были тут же стянуты все силы воздушного флота, обеспечивающие группу армий
"Центр".
   Генерал требовал беспрестанно, чтобы был подбит хотя бы один русский
танк и отбуксирован в тыл.
   Продвижение через Березину в районе Борисова было приостановлено,
немецкие части попятились, а генерал спешно снял часть войск с кольца
окружения. Встречиым ударом окруженные проткнули немецкую оборону, и в
коридор устремились советские войска. Надежды на полное уничтожение
окруженной группировки у высшего немецкого командования рухнули. На
Березину пришлось стягивать две танковые группы, главную ударную силу всей
группы армий "Центр".
   Донесения с места боя шли очень противоречивые.
   Командиры танковых подразделений сообщали, что их атакуют крупные силы
русских, равные чуть ли не танковой армии. Авиаразведка доносила, что в
районе Борисова действует всего лишь дивизия.
   На командный пункт к генералу прибуксировали советский подбитый танк.
Впервые я услышал наименование Т-34. Откуда немцы установили его
маркировку, я не знаю, но дело не в маркировке. Танк приволокли с
оборванными гусеницами.
   Генерал приказал поставить противотанковую батарею, зенитные орудия и
три танка T-IV, а также тяжелый французский танк Б на спешно оборудованном
полигоне. Мотористы сняли мощность мотора Т-34 и танк выставили, как
мишень перед батареями.
   Генерал сам бил по нему из противотанковых пушек.
   Все до одного выпущенные им снаряды попали в цель.
   На лобовой броне остались лишь отметины.
   - Установить уязвимые места этого танка, доставить танк в Германию в
распоряжение верховного командования! - приказал генерал.
   Вечером, когда выдалась минута остаться нам наедине, генерал спросил
меня:
   - Зачем приезжал барон?
   - Удостовериться, что в одном пункте план кампании исполнен, - ответил
я осторожно.
   - Я слышал, что он допрашивал пленных... Вы были у него переводчиком?..
   - Я не назвал бы это допросом... Скорее, это была беседа.
   - Я не знал, что вы в совершенстве владеете русским языком. Это делает
честь барону! Он умеет выбирать себе помощников. Что его интересовало?
   - По его вопросам об этом можно было только догадываться.
   - Мои опасения подтвердились. Русские вводят в бой тяжелые танки... Это
серьезно...
   - Их должно быть очень мало.
   - Никто из нас этого подсчитать не может! Сегодня выступил по радио
Сталин!
   Это было для меня новостью, никто из штабных офицеров об этом ничего не
знал.
   - У меня нет еще перевода, есть радиоперехват на русском языке. Вы
могли бы мне перевести его выступление?..
   Генерал протянул мне папку. Несколько страничек машинописного текста, я
сразу охватил его глазами и чуть помедлил с переводом, вникая в смысл
текста.
   В тексте много ошибок, без знаков препинания, хаотически расставлены
большие буквы.
   Перевести текст и в таком виде, конечно, не составляло труда. Досадовал
я, что не слышал голоса. После войны мне рассказывали те, кто слышали, что
голос у Сталина пошатывался от волнения, что он пил воду и вода булькала в
стакане. Сталин обрисовал опасность, надвинувшуюся на Советский Союз,
провозглашая народную войну во всем ее объеме, призвал оставлять
захватчикам выжженную землю. Война не на жизнь, а на смерть... Знать бы
мне заранее, я сумел бы утром настроить радиоприемник. По тексту я понял,
что страна мобилизуется, что впереди еще ожидают нас тяжелые потери, но
Москва смотрит с уверенностью в будущее.
   Мне очень трудно было следить за тем, что происходит на других участках
фронта. Обстоятельства вынуждали меня быть осторожным, я не задавал лишних
вопросов, а со мной никто не делился планами высшего командования. Но я
знал, что под Ленинградом идет не все так, как планировалось, что город не
взят, а где-то в районе Пскова продвижение застопорилось, совсем
незначительными оказались по сравнению с намеченным успехи под Киевом.
Генерал как-то обмолвился:
   - Наш старый друг фон Клейст как бы не оставил мне обнаженным правый
фланг...
   Фланг обнажался, фон Клейст никак не мог пробиться к Киеву.
   Генерал и его командиры корпусов и дивизий рвались вперед, ожидая, что
в глубине сопротивление Красной Армии ослабнет, но бои не утихали ни на
одном из участков продвижения. И с каждым днем стрелки на карте,
отмечающие пройденное расстояние, становились короче и короче. Генерал на
ходу производил перегруппировку войск, высшее командование на этот раз,
как и во Франции, начало склоняться к совместным действиям полевых и
танковых армий, опасаясь, что танковый прорыв может привести к катастрофе.
9 июля к генералу приехал командующий группы армий."Центр" фельдмаршал
Клюге и потребовал прекращения подготовки наступления на Смоленск до
подхода пехотных дивизий.
   Но, видимо, опять незримо вмешались те силы, что стояли за спиной
генерала и барона. Инерция успехов на Западе еще держала в плену всю армию.
   10 июля танковые дивизии в нескольких местах форсировали Днепр, но
взломать оборону не смогли. Они лишь просачивались сквозь боевые порядки
Красной Армии. 13 июля на командный пункт пришла радиограмма из-под Орши,
что русские применили какую-то сверхмощную артиллерийскую установку,
которая несколькими залпами уничтожила больше пехотного полка и сожгла
несколько десятков танков. Несколько залпов этой установки задержали
наступление на всем участке.
   Я тогда еще не знал, что это реактивные минометные установки, которые
русские солдаты назвали ласково "катюша".
   16 июля немецкие танки ворвались в Смоленск. Для пропаганды немецкого
оружия факт, конечно, знаменательный. Но генерал подсчитал дни и часы. И
получилось, что за шесть дней его войска реально продвигались лишь по
двадцать километров в сутки, устилая дороги трупами, оставляя у себя в
тылу факелы горящих танков.
   - Мы превосходим русских по всем видам вооружения вдвое! В чем дело? -
вопрошал генерала фельдмаршал фон Клюге. - Где ваши скорости продвижения?
   Генерал ответил:
   - Мы не во Франции, господин фельдмаршал!
   Генерал пытался прорваться на Дорогобуж, чтобы замкнуть кольцо вокруг
тех частей Красной Армия, которые сражались восточнее Смоленска. Но
продвижение отмечалось только на малозначащих участках фронта.
   Было похоже, что фронт стабилизируется. Дивизии доносили об огромных
потерях, поступали известия о сосредоточении нескольких русских армий по
линии Новгород-Северский, западнее Брянска, Ельня, Осташков.
   Генерал попросил подкрепить его пехотными частями. Он усматривал в этом
признаки перехода от маневренной войны к позиционной. Ох, как ему этого не
хотелось, всякая задержка, всякий намек на стабилизацию фронта выводили
его из себя. Но все его усилия двинуться вперед наталкивались на
непробиваемую оборону. Он пытался хотя бы на каком-нибудь участке двинуть
вперед танки.
   23 июля на танковую группу обрушился контрудар из Рославля, немцы не
успели отбить атаки и вернуть достигнутых ранее рубежей, как 24 июля, на
другой день, под ударами Красной Армии фронт попятился под Смоленском.
   Несколько дней шли изнуряющие бои под Смоленском, и 27 июля войска
Красной Армии ворвались в город.
   - И все-таки только вперед! Только в движении вперед наше спасение! -
восклицал генерал у себя в штабе.
   Я написал Рамфоринху записку:


   "Господин барон!

   В первые дни я никак не мог вывести заключения по интересующему вас
вопросу. И немецкий солдат есть солдат, а не чудо, и когда его бьют, он
бежит и впадает в панику даже при численном превосходстве и при
превосходстве в технической оснащенности. Я вижу, как надвигаются призраки
сражений, когда немецкое превосходство исчезнет..."


   Советские войска вторично оставили Смоленск, генерал выехал в штаб
группы армий, надеясь получить приказ наступать на Москву, но получил он
иной приказ.
   Его главные силы приказано было завернуть на Гомель, круто на юг.
   На Гомель-это означало, что танковая группа отклоняется от главного
направления и возвращается по касательной назад и опять же с боями. На
Ельнинском выступе немцы были атакованы столь активно, что им пришлось
срочно снимать дивизии с других участков фронта.
   Однако бои на Ельнинском выступе еще не очень обеспокоили генерала, в
большей степени его встревожил приказ повернуть на Гомель. Он сохранял
надежду, что вмешается Рамфоринх и другие его покровители из числа хозяев
Германии, и приказ будет отменен.
   Но до генерала дошло, что Гитлер пересмотрел его доктрину и считает,
что крупные охватывающие операции танковыми клиньями не оправдали себя,
что в России главной задачей должно быть полное уничтожсние русских войск,
что этого можно достигнуть только созданием небольших котлов, ибо на
борьбу с крупными окруженными группировками приходится отвлекать большие
силы, и это может кончиться катастрофой.
   23 июля он получил директиву от высшего командования в дополнение к
плану "Барбаросса". Он ознакомил с пей офицеров штаба, побывала она и у
меня в руках.

   Вот этот документ:


   "Решение о дальнейшем развитии операций исходит из предположения, что
после того как в соответствии с планом стратегического развертывания будет
до