т советской границы...
   И куда? Куда бросить двести дивизии?
   Рамфоринх был сторонником прямых объяснен!!!:, поэтому я не стал
смягчать вопроса:
   - Я не верю в ваши симпатии к России, господин барон! Зачем вы мне дали
услышать вашу беседу с генералом?
   - Это не военная тайна! Некоторые наши диплол'аты уже намекнули
советским дипломатам, что войнч решена...
   - Зачем?
   - Если Сталин мобилизует армию и поставит ее у границы-у нас остается
возможность еще раз все взвесить,..
   - Генерал уверяет, что это облегчит разгром России...
   - Или Сталин решится на соглашение о разделе Британской империи...
   - Но войска сосредоточены на границе, они готовы к маршу...
   - У вас нет желания посмотреть, как начнется их марш?
   - С теми же задачами, что и во Франции? Зачем это вам?
   - Я сказал вам, что я воины не проиграю при любом исходе сражений... Но
чтобы не проиграть своей войны, я должен знать из первых рук, как
развернутся военные действия... О победе я узнаю без вас, а наше поражение
вы увидите раньше других...
   Это предложение было неожиданностью. Снестись с Центром я не имел
времени. Если бы передо мной стояли задачи, какие ставятся перед военным
разведчиком, лучшего варианта и желать было нечего. Но я был не военным
разведчиком, в мои задачи входило изучение обстановки в промышленных
кругах, их взаимоотношений с фашистской партией, политические планы
Гитлера.
   Отказаться? Объявить барону, что отъезд на фронт для меня нежелателен?
А может быть, он как раз и намерен удалить меня из Берлина, отдалить от
себя в момент военного столкновения? Тогда и здесь, в Берлине, он может
поставить меня в такие условия, что я не смогу получить какую-либо
информацию. В то же время, находясь около генерала, я могу составить
полное представление о реальной ударной силе немецкой армии. Правда,
Москва это узнает и без меня, военные специалисты установят все это точнее
и полнее. Мне же откроется настроение немецкого генералитета, их оценки
хода военных действий, и я смогу проследить за реакцией барона и его
коллег на ход военных действий.
   Я попытался все же отложить предложение барона деликатным намеком:
   - Мои выводы могут интересовать и Москву...
   - Свое поражение Москва увидит и без вас, не прогудит и свою победу...
А мне надо знать раньше Гитлера, раньше генерала, раньше всех, куда
клонятся чаши весов...
   14 нюня состоялось совещание высших генералов.
   Рам4'юринх не поставил меня в известность, о чем говорил на совещании
Гитлер. Я мог лишь догадываться, что отданы последние распоряжения, ибо
Рамфоринх предложил мне наутро выехать с генералом на границу.
   Генерал теперь командовал танковой группой, равной по ударной силе
танковой армии.
   В танковой группе генерала в трех танковых корпусах были объединены
десять дивизий со средствами артиллерийского и авиационного усиления. В
нее входили инженерные части и войска связи. Это было государство на
колесах, организация для моторизованного переселения народов. Все это
выглядело значительно внушительнее, чем во Франции, и я отметил для себя,
что в танковых дивизиях оказалось немало трофейных французских танков.
Французские партнеры "кружка друзей" постарались усилить Гитлера для
движения на Восток. Увеличился парк тяжелых танков. Я обратил внимание,
что изготовлены они на чешских заводах.
   Сила огневого удара группы огромна. Танки, самоходные орудия, подвижная
артиллерия всех калибров, у каждого солдата автомат, скорострельные
пулеметы, огнеметы, многоствольные минометы, танки, приспособленные для
форсирования рек под водой.
   Я понимал, когда танковая армада начнет движение, все мои сообщения об
ее движении не будут иметь никакой ценности.
   Я с трудом нашел возможности передать все, что видел, в Центр. Связь на
некоторое время обрывалась.
   Теперь трудно было представить, что какая-то сила могла бы
предотвратить войну. Солдаты ликовали, им казалось, что в нескольких
бросках от исходных позиций лежит страна, отданная им на разграбление, что
они безнаказанно пройдут по русской земле. Офицеры были деловиты,
торжественны. Генералы решительны.


   Из донесения в Центр:

   "Нападение подготовлено на последнюю декаду июня. Даже если Гитлер
попытается его отменить, неизбежны провокации вдоль всей границы.
Подготовлено движение войск на Ленинград, Минск и Киев. Ударная сила на
центральном направлении-танковые группы".
   21 июня генерал выехал с оперативной группой в передовые части на
границе. С наблюдательных пунктов можно было видеть в бинокль все, что
происходит в крепости Брест. Рано утром мы видели разводы караулов в
крепости под оркестр, потом начались спортивные игры, быть может, даже
состязания. К красноармейцам и командирам приехали гости. Шла тихая,
мирная жизнь, ничто не обнаруживало повышенной боевой готовности или хотя
бы какого-то беспокойства. В опергруппе имелась карта огневых точек и
дотов по берегу Западного Буга в районе крепости. Офицеры разведки помогли
нам в бинокль найти эти точки. Укрепления безлюдны. Войск не видно. В
траншеях не наблюдалось никакого движения. Генерал собрал опергруппу и
командиров частей.
   - Что означает это спокойствие? - поставил он вопрос.
   Один из командиров танковых полков ответил:
   - Нам непонятно это спокойствие. Мы даже думали, не отменил ли фюрер
наступление?
   - Нет! Не отменил, - твердо произнес генерал. - Мы должны быть готовы к
утру...
   Командир дивизии предложил отменить часовую артиллерийскую подготовку,
поскольку укрепления не заняты советскими войсками, можно было сэкономить
снаряды.
   Генерал задумался. Вообще он был реалистом, но каждое событие пытался
изображать как историческое.
   Война должна начаться с артиллерийского грома!
   - По каким целям? - переспросил полковник.
   - Цели не всегда те, что видны глазом. Те, кто тут же с нами вступит в
бой, должны ощутить, какая на них обрушилась сила! Это их деморализует...
Я помню танковую атаку в Ольнонском лесу. Французские танки опрокинули
наши отряды. Они были неуязвимы для нашей артиллерии и двигались сквозь
наш танковый строй.
   Но они сами прекратили атаку. Почему? Они не поверили в свой успех, не
поверили, что танковая рота может добиться эффекта. Как же так, немецкие
танки прошли сквозь Бельгию, форсировали Маас, прорвали фронт, и вдруг
танковая рота де Голля заставила их попятиться? Они не поверили в свои
силы! Поэтому я оставляю часовую артподготовку для демонстрации и
устрашения!
   Стрелки часов неумолимо двигались вперед.
   С ужасом и душевной болью я смотрел на то, что происходит на моем
восточном берегу, в моей стране.
   В реке купались детишки, маячили над кустами удочки рыболовов...
   Мы остались с генералом одни на наблюдательной вышке. Он был мрачен и
молчалив. Я не удержался и сказал ему:
   - Русские не собираются воевать... Это почти чудо, но обеспечена
внезапность!
   - Внезапность! Это очень сложные понятия в современной войне...
Внезапность - это удар по войскам, внезапность при ударе в пустоту теряет
свое значение. Мне было бы легче, если бы я видел укрепления,
ощетинившиеся ожиданием... Легче разрубить мечом железную кольчугу, чем
шелковую косынку!
   - Может быть, приказ о наступлении отменен?
   Генерал машинально посмотрел на часы. С раздражением махнул рукой:
   - не может быть отменен!
   В 3 часа 10 минут 22 июня генерал поднялся на наблюдательную вышку,
неподалеку от Бреста. Над рекой курился легкий туман.
   Загудела земля, и западный берег Буга вспыхнул сначала зарницами, а
потом разгорелся заревом. Началась артиллерийская подготовка из всех видов
артиллерийского оружия.
   Восточный берег Буга объяло пламя. Горели деревни, огненные купола
поднялись над лесом, сгустилась тьма.
   Дым и гарь заволокли окрестности, зарево не в силах было пробить черной
мглы.
   Когда кончилась артподготовка, в небе появились самолеты. Волна за
волной, волна за волной...
   В 4 часа 15 минут двинулись танки передовых частей.
   Они выползли из укрытий в предполье и на полном ходу устремились к
реке. Впереди шли танки для переправы под водой. Они ушли в воду и через
пятнадцать минут появились на том берегу. Инженерные войска начали
наводить понтоны.
   В седьмом часу утра генерал счел возможным переправиться на восточный
берег. Начали приходить донесения, что "сопротивление противника везде
подавлено".
   Он не потерял чувства юмора.
   - Сопротивление? Кто им здесь сопротивлялся?
   Наверное, эта фраза предназначалась не мне, а барону, но я заметил, что
ему доставляло интерес быть со мной более откровенным, чем со своими
офицерами.
   Два бронетранспортера, несколько специальных машин повышенной
проходимости, два танка охраны и бронемашина генерала двинулись в глубь
советской земли.
   По донесениям из частей прорыва мы ехали по земле, где "было подавлено
сопротивление противника".
   Дорога пролегала деревней и лесом.
   Деревня медленно догорала, не осталось ни одной избы, все было перерыто
воронками от снарядов, месиво головешек, битого кирпича, домашней рухляди,
которую не брал огонь. Но на дороге и другие следы. Два обгоревших
немецких танка. Генерал остановился возле них.
   Вышел из бронемашины. При нем извлекли сгоревших танкистов. Очевидцев
гибели этих двух бронированных чудовищ не было.
   Генерал осмотрел танки и спросил:
   - Что случилось? На танках нет следов от снарядов! Если бы это было в
деревне, я понял бы так, что они сами наскочили на огонь... Как их сожгли?
   Но никто ничего объяснить не мог.
   В лесу на повороте дороги мы наткнулись на обгорелый бронетранспортер.
Возле транспортера вразброс лежали трупы немецких автоматчиков.
   Здесь уже можно было обнаружить следы боя. И не в зоне укреплений.
Генерал обошел поляну. Мы насчитали тридцать немецких трупов, генерал
отыскал в кустах труп советского пограничника. Он лежал, уронив голована
щиток пулемета "максим".
   - Славная смерть! - сказал генерал. - Но не один же он сжег
бронетранспортер?
   Генерал остановил колонну. Автоматчики по сигналу офицера охраны
попрыгали из бронетранспортера и окружили поляну. Из бронемашины вышел
генерал.
   Сопровождающие подошли к бронетранспортеру.
   Двое в штатском. Я и немецкий писатель.
   В руке у него тут же появился блокнот и серебряный карандашик-нацелился
записывать изречения генерала.
   Ни от снаряда, ни от ручной гранаты бронетранспортер повреждений не
имел. Специалисты сразу же установили, что гореть начала краска, а затем
уже огонь охватил бензобак.
   Автоматчики все до одного были обнаружены на поляне. Полный расчет
бронетранспортера.
   Генерал помалкивал, писателю нечего было занести серебряным
карандашиком в записную книжку с золотым обрезом и символическим орлом на
обложке.
   Доложили, что в кустах обнаружен станковый пулемет. Коробки с
расстрелянными лентами. От пулемета тянулся по траве кровавый след. Офицер
охраны посоветовал генералу уйти в танк. Генерал отказался.
   Да и чего опасаться? По дороге проходили немецкие танки и автомашины
моторизованной пехоты, тянулась тяжелая артиллерия. На карте стояли
отметки, что передовые танковые отряды углубились далеко от этой поляны.
   Кровавый след привел автоматчиков к бронетранспортеру. Он протянулся
мимо машины в двух шагах и свернул к лесу. В лесу нашли пулеметчика.
Пограничник. Рядовой. Военный врач штаба группы насчитал у него тридцать
пулевых ранений. Стало быть, из последних сил, истекая кровью, он, положив
немецких автоматчиков, подполз к бронетранспортеру, зажег его и уполз в
лес... Тут и настигла его смерть,
   Подошел генерал. За ним поспешил писатель.
   - Пишите! - сказал ему генерал. - Славная смерть!
   - Вы хотите, чтобы я прославил героизм противника? - спросил писатель.
   Генерал был мрачен, под вызывающей холодностью он прятал свою ярость,
свое беспокойство. Oн искал выхода для своего гнева и обрушил его на
гитлеровского любимца с серебряным карандашиком.
   - Не опасайтесь отнять славу у немецкого солдата.
   - Если я сообщу, что один русский убил тридцать немецких солдат, то...
   - То вы этим покажете, с каким противником, с каким опасным и трудным
противником пришлось встретиться немецкому солдату! И если мы побеждаем
такого противника...
   - Да, но тогда у немецкого читателя возникнет вопрос, когда же мы
войдем в Москву?
   - Когда - это не вопрос! - опять оборвал генерал писателя.
   - Нет - это вопрос! - откликнулся писатель. - Рейхсфюрер, направляя
меня в вашу группу, высказал уверенность, что это произойдет на восьмой
день войны...
   Имеет ли смысл при таких условиях говорить о героизме противника... Я
не успею по этому поводу изложить свои рассуждения, как в газеты придет
сообщение о падении Москвы...
   Спорить с рейхсфюрсром, даже заочно, генерал не пожелал.
   Он направился к бронемашине, но по дороге, через плечо, все же счел
возможным бросить несколько слов писателю:
   - Я все же советую вам сфотогра4)ировать это поле боя...
   Генерал направился к командирскому танку.
   Лесная дорога исполосована гусеницами, по обочинам повалены деревья,
изрыты кусты, трава опалена выхлопами газов.
   Неширокая речка. На карте она обозначена как рубеж, который был
преодолен еще на рассвете. На карте значилось, что мостик через речку
охраняется немецким патрулем.
   Охраны не оказалось. Впереди маячили ракитные кустики, шел глубокий
след по лугу к броду. Танки свернули к броду, бронетранспортер с
автоматчиками на мостик.
   Я с писателем сидел в бронемашине, замыкающей подвижную группу
генерала. Самая удобная позиция для обозрения всего, что произошло около
мостика.
   Из ракитника по бронетранспортеру кто-то открыл пулеметный огонь. Затем
вспышка на бронетранспортере, и по его бронированным бокам побежало
змеистое пламя: рухнул мостик, бронетранспортер носом провалился в речку,
взорвалась ручная граната.
   Командирский танк круто развернулся на месте и открыл ответный
пулеметный огонь. Генералу, командующему танковой группы, пришлось самому
вступить в бой и отбиваться от нападения.
   Два танка двинулись к мостику, автоматчики выпрыгнули из второго
бронетранспортера и залегли цепью.
   Цепи подняли в атаку два офицера охраны и тут же упали, скошенные из
кустов пулеметной очередью.
   По кустам била танковая пушка.
   Из бронемашины было видно, как вдоль берега, укрыкаясь между ракитами,
отступали к лесу пограничники.
   За ними вдогонку пустился второй танк. Взрыв. И танк закрутился на
месте. Ручная граната порвала ему гусеницу.
   Пограничники отошли в лес. Оттуда открыли огонь из пулемета.
Автоматчики опять залегли.
   Командирский танк перенес пушечный огонь на опушку леса.
   Пулемет замолчал. Командирский танк зацепил второй танк на буксир, и
вся группа двинулась вперед.
   Мы провожали передовые отряды танковой дивизии прорыва несколько
километров. Вся ударная сила армейской танковой группы пришлась по мирным
деревням и селам. Горели сосновые леса. Из Бреста доносилась
артиллерийская канонада. Крепость сопротивлялась. Но генерал и не
предполагал атаковать ее танками,он ожидал подхода тяжелых гаубиц и
мортир, а также пехотных частей.
   В седьмом часу вечера мы вернулись на командный пункт. В штабе царило
оживление, если не сказать, ликование. К генералу рвались с донесениями.
   Я не понимал, что происходит. Я мог предположить, что главные силы
Красной Армии специально, с умыслом, оттянуты от границы, чтобы встретить
врага на марше, но где же советские истребители, где бомбардировщики, -
почему они разрешают свободно двигаться танковым колоннам? Я мог
предположить, что главные силы Красной Армии готовятся встретить врага на
укрепленных еще до войны оборонительных рубежах, но авиация уже должна
действовать против танков и против немецких самолетов. Можно было с ума
сойти от недоумения и отчаяния.
   Нельзя же было втайне сосредоточить три группы армян на границе, нельзя
было не видеть, куда устремляется гитлеровская армия. Мне было известно,
что тогда же, зкогда Рамфюрннх объявил мне о восточном походе, такого рода
предупреждения поступили в советское посольство в Берлине.
   Пожары, расстрелянные колонны беженцев на дорогах... Если бы немцы
вошли в пустые, безлюдные деревни, я бы предположил, что их ждут в глубине
обороны. Но почему же не эвакуировано мирное население?
   Вот тебе еще одно испытание, разведчик! Искать утешения было не у кого.
   Офицеры ликовали, солдаты веселились, все это было нестерпимо, но
генерал мрачнел час от часа.
   - Я не люблю пустоту! - отвечал он на восторженные доклады командиров
корпусов, дивизии и офицеров штаба. - Где танки? Где русские танки? -
вопрошал он у подчиненных, словно они были виновны в том, что не встретили
русских танков.
   Сообщение о первом столкновении с русскими танками пришло только к
вечеру. Бой развернулся под Пружанамп.
   К Пружанам успели подтянуться значительные силы.
   Бесперебойно и беспрепятственно работали все мосты и переправы через
Западный Буг, и по ним непрерывным потоком двигались войска. До темноты
шли волнами самолеты на восток, тяжело груженные бомбами. Генерал требовал
донесений, и самых подробных, о первом танковом бое.
   Ночью пришло донесение, что Пружаны заняты, что бой закончен
уничтожением русских танков.
   Он не скрывал своей радости.
   На другой день утром командный пункт танковой группы был переброшен в
Пружаны, и я получил возможность осмотреть поле боя с нашими танками.
   Ремонтники очищали поле боя, растаскивая на тросах немецкие танки и
русские БТ-7. Наши танкисты, не имея возможности огнем своих пушек
поразить немецкий танк, шли на таран. То там, то здесь торчали остовы
немецких бронетранспортеров. Они не боялись этих наших танков: их T-III и
T-IV были сделаны из более крепкой брони, ее не пробивали пушки БТ-7.
Генерал боялся, что "у русских окажутся тяжелые танки".
   Командир дивизии, к которому мы прибыли на командный пункт, сиял от
восторга.
   - Вперед! Вперед! - встретил он генерала многозначительным возгласом.
   - Через три дня в Минске, и кампания окончена! Даже ранее, чем
предполагали в генеральном штабе! - ликовал он.
   Генерал расстелил карту и провел карандашом черную жирную черту от
Белостока на юго-восток, уперев се в левый фланг своей группы.
   - Следите за левым флангом! Мне не ясно, что там происходит.
   К вечеру второго дня бои завязались по всей полосе наступления танковой
группы, отовсюду доносили о потерях. Причем потери к вечеру значительно
возросли, с правого фланга пришла паническая сводка о тяжелых боях, о
непрерывных контратаках русских.
   На ночь генералу освободили и очистили уцелевшую избу в глухой
белорусской деревеньке.
   Из красного угла, освещенного автомобильными лампочками, мрачно глядели
почерневшие от времени и лампадной гари лики святых. Посреди
избы-сколоченный из грубых досок стол, вдоль стены-лавка. За стеной и на
потолке скреблись не то мыши, не то крупные жукидровосеки.
   Дико выглядели на полу и на специальных подставках телефонные аппараты
и рация генерала в этой избе.
   Он расстелил карту, склонился над ней, изучая нанесенную на ней
обстановку в штабе. Обернулся к офицерам:
   - Обращаю ваше внимание! За два дня по горным дорогам в Арденнах, где
приходилось растягивать колонну в цепочку, мы прошли без всяких потерь. А
здесь не прекращаются атаки русских... Мы нисколько не продвинулись
справа... А завтра или послезавтра у нас начнется неприятность слева...
   Утром 24 июня, на третий день войны, генерал с опергруппой двинулся за
передовыми частями. На этот раз oн ехал в танке, за ним следовали два
танка охраны, бронемашины с офицерами, в бронетранспортереавтоматчики.
   Не успели отъехать и десяти километров от командного пункта, как
вступили в бой. Немецкую пехоту теснили с дороги. Пограничники и
красноармейцы обстреляли танк и подбили транспортер. Автоматчики
попытались контратаковать, но залегли под их огнем. Генерал развернул свой
танк, а