обранные в кулак со
всех участков фронта, они прошли за три дня.
   29 октября передовые отряды головного танкового корпуса подошли
вплотную к Туле. До городской черты оставалось четыре километра. Командир
корпуса подтянул вторые эшелоны и бросил танки на штурм города.
   Генерал распорядился заготовить донесение о взятии Тулы и решил выехать
на фронт к передовым отрядам.
   Второе донесение из-под Тулы им было получено в дороге. Командир
корпуса сообщал, что его танки на окраине города встречены шквальным огнем
зенитных батарей, а с флангов выдвинулись русские танки и довершили удар.
Пришлось попятиться. Командир корпуса заключал свое донесение
соображениями о невозможности взять Тулу штурмом. Он предлагал фланговый
марш с востока.
   Генерал остановился в Черни, по рации он получил сообщения разведки,
что справа на его правый фланг выдвигаются какие-то новые русские силы.
   Части танковой группы наткнулись в районе Теплое на свежие части
Красной Армии. Завязались встречные бои. Имея на фланге такого рода
угрозу, генерал отложил штурм Тулы. Забегая вперед, замечу, что бои под
Теплым продолжались с переменным успехом десять дней. И только сняв танки
из-под Тулы, генерал смог потеснить части Красной Армии.
   В ночь с 3 на 4 ноября ударили морозы, сковали землю. Танки получили
возможность широкого маневра, генерал приободрился. Оживилось и
командование группой армий. К генералу на его командный пункт приехал
фельдмаршал фон Бок, чтобы поторопить танковую группу с наступательными
действиями.
   А из Теплого шли донесения, что наступают русские.
   Генерал показал эти донесения фельдмаршалу. Но фельдмаршала не
интересовали такие мелочи, его мысль была устремлена к далеким и большим
целям. Его радовал мороз, замерзшие дороги, возможность для танков
широкого маневра.
   Генерал побывал на передовом наблюдательном пункте под Тулой. 6 ноября
вернулся в штаб и созвал оперативную группу. Он был мрачен и
неразговорчив. Выслушаз донесения, попросил оставить его одного. Меня
задержал.
   - Боюсь, что вам придется вылететь к барону в Берлин... Настал и ваш
час! От Тулы до Москвы сто восемьдесят километров, а мы ие можем пройти до
города четырех километров...
   - Нужны подкрепления? - спросил я лишь для того, чтобы не молчать.
   Генерал поморщился.
   - Нужны еще три или четыре такие же танковые армин... Я боюсь, что там,
в Берлине, не очень-то понимают, что здесь происходит... Читать одно, а
видеть своими глазами-другое... Такое впечатление, что у русских расчет
был привести наши армии к столице и здесь, в глубине, бросить в бой
решающие резервы!
   - Кутузов сознательно сдал Москву без боя французам и выиграл войну
одним сражением, после которого ОТСТУПИЛ...
   - Это я знаю... Но он нигде не обмолвился, что умышленно сдаст Москву,
и оставит нас по этому поводу в неизвестности. Он не мог объявить об
умысле! А может ли Сталин объявить своим близким о таком умысле?
   Мог А!! он сказать своим генералам и помощникам, что враг будет
остановлен лишь под Москвой. Но если так, то почему же он не вывел войска
из-под Киева? Завтра мы с вами послушаем радио...
   8 десять часов 7 ноября из приемника донесся перезвон московских
курантов, начался парад на Красной площади.
   Генерал тут же соединился по телефону с фельдмаршалом авиации
Ритхофеном.
   - Вы третий, кто мне звонит! - раздались раскаты фельдмаршальского
голоса. - На подступах к Москве идут воздушные бои... Это все, что я могу
сделать... В город прорваться невозможно!
   На другом конце послышались гудки отбоя.
   9 ноября головной корпус, все еще пытавшийся пробиться в Тулу, вынужден
был перейти к обороне. Из Тулы началось наступление частей Красной Армии.
Это уже были не контратаки местного значения.
   12 ноября начальник штаба армии привез из Орши, где проходило совещание
всех командующих армиями группы "Центр", приказ на осеннее наступление.
Танковой армии предписывалось развивать успех в направлении на Горький.
   Генерал тут же прикинул на карте расстояние до Горького. Получилось
шестьсот километров.
   Он вопросительно взглянул на начальника штаба.
   - Я им заявил, - ответил начальник штаба, - что это не Франция! Мы не
можем продвинуться на несколько километров...
   Но приказ о наступлении подписан, и генерал обязан его выполнить.
   Наступление началось...
   На другой день оно застопорилось. Авиация оказалась бессильной
расчистить дорогу танкам. Она наталкивалась на воздушный щит над
расположением частей Красной Армии. С каждым километром продвижения
нарастали потери в танках.
   21 ноября генерал распил бутылку коньяку за своего прежнего
командующего по французскому походу и противника его доктрины, за фон
Клейста. Его танки заняли Ростов.
   - Теперь они впереди, - сказал он мне с горечью. - Там, во Франции, они
меня сдерживали, теперь рвутся вперед... А я думаю о последствиях...
   Мне даже показалось на минуту, что он завидует фон Клейсту. Но он уже
предугадывал, что фон Клейста ждет в Ростове. Поэтому двумя днями позже
отправился к командующему группы армий "Центр" попросить изменения приказа
о наступлении на Горький. Приехал еще более мрачным.
   - Теперь генералы рвутся вперед, а не только Гитлер... Они сошли с ума,
а не фюрер!
   30 ноября все еще шли споры с высшим командованием, как овладеть Тулой,
а с юга пришло сообщение, что фон Клейст оставил Ростов, чуть было не
потеряв всю танковую армию. Гитлер сменил командующего южной группы войск,
но и новый командующий откатывался от Ростова под ударами с флангов.
   Авиационная разведка донесла, что над районом Каширы русская авиация
создала непроницаемый заслон, что оттуда, из-под Каширы, идет движение к
фронту крупных соединений русских войск. Кашира-открытый фланг. Генерал
потребовал уточнений. Но русские истребители не подпустили к Кашире ни
одного немецкого самолета.
   2 декабря генерал перенес передовой командный пункт в Ясную Поляну.
   Кто-то из офицеров пошутил:
   - Здесь можно быть спокойным... Имение графа Толстого русские бомбить
не будут...
   Генерал не улыбнулся шутке.
   Он решил осмотреть парк. Было пасмурно, падал колючий снег, в поле
мело, и с пригорка была видна смутно лишь деревня Ясная Поляна.
   Сапоги генерала печатали шаги на снегу, свита медленно двигалась за ним.
   Генерал шел к могиле.
   Я помнил это место. Отец не раз возил меня сюда.
   Овраг, молодая березовая поросль, старые клены, липы и дубы, одинокий
поросший травой могильный холмик.
   Это здесь маленький Левушка искал в детстве волшебную палочку, которая
приносит счастье человеку.
   Около могилы вырубка, на вырубке деревянные и железные кресты сотен
немецких могил. Генерал остановился. К нему заторопился командир корпуса.
   - Вы думаете, - спросил генерал, - им лучше лежать рядом с русским
графом?
   - Это солдаты распорядились... Обер-лейтенант ответил мне, что здесь не
тронут могилы, не станут портить могилу Толстого.
   - Кто не тронет? Кто не станет портить?! - воскликнул генерал.
   - Обер-лейтенант имел в виду русских...
   - Каких русских? Здешних?
   - Нет! Не здешних... Он говорил о тех русских, которые придут сюда,
когда нам придется уйти.
   Генерал постоял у могил и молча пошел назад. В кабинете Толстого на
полу лежал лист железа и на нем пылал костер.
   У костра грелись танкисты...
   Они вскочили. Странен был их наряд. Кое-кто был обут в валенки, явно
сдернутые с ног колхозника, лапти.
   - Найдите теплую избу, - сказал он танкистам, - мне надо здесь побыть
одному...
   - Осмелюсь доложить, господин командующий! - выскочил вперед танкист. -
Все избы заняты...
   - Вы воюете или по избам прячетесь?
   - Мы наступаем! - ответил он.
   - У костра в этом барском доме?
   - И они наступают, господин генерал... Мы не знаем, кто наступает...
   - И что же? Нет сил сбить противника?
   - Господин генерал! Один раз, еще один раз мы как-нибудь и собьем
русских с их позиций... А дальше!
   Дальше еще позиции и нет этому конца! Москвы они не отдадут!
   - Ее надо взять с боя!
   Я приглядывался к генералу. Не было гнева в его глазах. Я понял, он
воспользовался разговорчивостью танкиста, чтобы выяснить настроение
солдат. Не каждый солдат решился бы так свободно разговаривать с
командующим армией. Офицеры застыли в почтительном недоумении, хотя в
общем-то каждый из них знал, что за словами этого танкиста стоит горькая
правда.
   Солдат подтянулся.
   - Господин командующий, - начал он несколько торжественным голосом, с
той долей патетики, к которой так любили прибегать в немецкой армии. -
Господии командующий, мне завтра с утра в бой и, быть может, последний в
моей жизни...
   - Ты идешь от границы? - спросил генерал.
   - В нашей роте не осталось ни одного человека от границы... Мы из
Франции пришли в Рославль... Во Франции, когда пал Минск, мы ждали
сообщения о падении Москвы...
   - Надеялись, что кто-то другой за вас совершит этот подвиг?
   - Нет! Надеялись, что Москва падет без боя! Но русские будут ее
защищать до смерти, и нас не хватит, чтобы пройти в этот город по своим
трупам!
   Генерал сделал знак рукой, танкисты вышли.
   Порученец спросил у генерала:
   - Сообщить об этом танкисте в гестапо?..
   - Сообщите в гестапо о своем командующем! - оборвал он порученца.
   Генерал расположился с картой за письменным столом Льва Толстого. Был
задумчив и молчалив. Вечером пришло донесение, что его танки наконец-то
перерезали шоссе Тула-Серпухов. Но и это известие не изменило его мрачного
настроения.
   - Это же чуть заметная точка в этих бесконечных снегах... - заметил он
начальнику штаба.
   А утром пришло сообщение, что танки отброшены от шоссе, что со стороны
Серпухова русские наступают.
   Генерал поехал в объезд Тулы в передовые части.
   С ним двинулась и оперативная группа. Днем он встретился с танкистами,
которые побывали на шоссе Серпухов-Тула.
   - Почему вы отступили? - спросил он у командира танковой роты.
   - Русские открыли ураганный огонь! Откуда у них снаряды, господин
командующий? Откуда у них столько снарядов?
   - Будет еще больше! - пообещал генерал. - Надо сделать еще одно усилие
или будет поздно!
   Командир дивизии доложил, что русские накапливаются для атаки, что
здесь стало небезопасно для командующего. Генерал вернулся к командирскому
танку.
   В дороге поднялась метель. Стемнело. Исчезли все ориентиры, танки шли с
зажженными фарами, но снежную крутоверть фары не пробивали, впереди стояла
млечная, плотная завеса.
   Мела поземка, овраги вздыбились сугробами, склоны их оледенели.
Водитель не успел затормозить, командирский танк с генералом сполз в овраг
и зарылся в глубоком сугробе. Танкисты разожгли костер. По рации вызвали
буксирный танк.
   Генерал перешел в штабную машину. Она отапливалась.
   Наступило четвертое декабря.
   В три часа ночи пришел буксирный танк и поволок за собой по трассе
штабную машину.
   В кабинете Толстого горел костер, начальник штаба собирал донесения из
частей, разбросанных южнее и восточнее Тулы.
   - Что под Каширой? - спросил его генерал.
   - Под Каширой нас теснят...
   - Кто теснит?
   - По нашим данным, танковая дивизия, стрелковые части и кавалерийская
дивизия. Днем русские активно бомбили наши позиции...
   Минул еще один день. Изо всех корпусов доносили, что наступление
возобновить не удалось ни на одном из направлений. Наступающие части
встречены огнем русских и контрударами при выходе на исходные позиции.
   - Кго наступает, мы или русские? - задал вопрос генерал начальнику
штаба и собравшимся в кабинете Толстого офицерам.
   - Они контратакуют! - решился кто-то ответить на этот вопрос.
   - Они контратакуют, а мы откатываемся назад?
   Генерал встал.
   - Властью, которой я облечен, в этот трудный час я приказываю
повсеместно перейти к обороне и отвести войска на удобные рубежи для
обороны! Я ответствен в едином лице перед командованием! Прошу немедленно
выполнить приказ и довести его до войск, находящихся .в соприкосновении с
противником...
   Генерал попросил всех работников штаба остаться при его переговорах с
командующим группы армией.
   - Господин фельдмаршал, - доложил он, - я отдал приказ о прекращении
наступления. Мои войска отходят с ночными боями, и я вырабатываю сейчас со
штабом линию, на которой им предстоит занять оборону...
   - Где вы находитесь?
   - Сейчас только с трудом пробился на передовой командный пункт с линии
фронта между Серпуховом и Тулой... Все наши попытки выйти на исходные
позиции для атаки были сбиты противником...
   - Вы отдаете себе отчет в том, что вы не выполнили приказ высшего
командования? - спросил после короткой паузы фельдмаршал.
   - Я всю ответственность взял на себя и немедленно
   передам командование тому, кто сможет выполнить этот приказ! Я был бы
счастлив сам об этом доложить фюреру!
   Фельдмаршал обещал сделать все возможное, чтобы фюрера соединили с
командным пунктом генерала.
   - Вы будете пытаться убедить фюрера? - спросил начальник штаба.
   - Иногда мне это удавалось! - ответил генерал.
   - Это когда вы настаивали на наступательных операциях!
   Генерал опустил веки.
   В ожидании вызова из Берлина, через центр связи в штабе группы армий,
генерал связался с командующими соседними армиями.
   По всему фронту четвертого декабря ни одному крупному подразделению не
удалось стронуться с исходных позиций для атаки.
   Генерал вынул из папки, переданной ему разведчиками, газету "Правда".
Попросил меня перевести отчеркнутые абзацы. Это была "Правда" от 27
ноября. Карандашные пометки стояли на передовой. Она называлась:
   "Под Москвой должен начаться разгром врага". Я перевел ее название.
   - Пожалуйста! - подбодрил меня генерал.
   Офицеры штаба сгрудились возле меня. Я переводил только отчеркнутые
строчки.
   - Мужественное сопротивление частей Красной Армии задержало разбег
фашистских полчищ. Они вынуждены перейти на медленный шаг. Они не мчатся
вперед, как бывало, а ползут, обильной кровью поливая каждый свои шаг. Но
они все же ползут! Значит, надо удесятерить стойкость защитников Москвы...
   - И вот уже не ползем! - уронил генерал. - Когда вышла эта газета?
   Я назвал число.
   - Неделю назад мы еще ползли! Дальше!
   Я читал ровным голосом, стараясь ничем не выдать своего состояния. Меня
познабливало от волнения.
   - ...Под Москвой началась расплата за все кровавые злодеяния, за слезы
и муки, которые фашизм причинил нам...
   Я остановился, опасаясь бурной реакции офицеров.
   - Продолжайте! - приказал генерал твердым голосом.
   - ...Уничтожив врага под Москвой, мы начнем уничтожение его на всей
захваченной им территории...
   Генерал сделал мне знак, чтобы я остановился.
   Вес молчали, ожидая его реакции. Но генерал молчал, склонив голову над
картой, растеленной над столом, за которым были написаны и "Воина и мир" и
"Анна Кареинна".
   Занимался поздний мутный рассвет. Над деревьями струился иней, одевая
окрестности туманом. Метель прекратилась еще ночью. Утро обещало мороз и
солндс.
   Генерал стоял у высокого окна и глядел сквозь морозные узоры на стекле,
изредка поглядывая на часы.
   Н вот раздался зуммер вызова. Он не рванулся к аппарату связи. Подошел
к нему медленно, как бы переступая через какой-то незримый барьер.
   Голос Гитлера он не мог расслышать. Все усилия связистов ни к чему не
привели. Офицер связи из штаба группы армии начал передавать ему слова
Гитлера. Работали усилители радиотелс.фона. Мы вс„ слышали так же, как и
генерал.
   - Никакого отступления! - рубил голос офицера. - Я не уйду из-под
Москвы! Это преступление перед всеми, кто сложил голову, чтобы достичь
этих рубежей! Нация, которая не сумеет одержать победы, теряет празо на
жизнь! Никаких выравнивании линий фронта! Мы должны овладеть Москвой, мы
заключим ее в кольцо смерти!
   Я высылаю вам немедленно подкрепление воздухом...
   Я сейчас же посажу на самолеты пятьсот человек...
   Генерала фюрер не пожелал слушать. Рация замолкла.
   Генерал постоял возле рации и так же медленно, как к ней подходил,
вернулся к столу.
   Молчание становилось трудным. Чтобы как-то его разрядить, начальник
штаба заметил:
   - Сегодня летная погода!
   - Вы в плену иллюзий! - остановил его генерал - Время, когда мы
радовались летной погоде, прошло...
   Теперь это означает, что наши войска будут получать удары с воздуха...
   Он отошел от стола и настроил приемник на Москву.
   Передавали сводку Советского информбюро. Мне пришлось переводить. Я
едва успевал за диктором, но главное все же успел перевести:
   - ...Сильный контрудар нанесен врагу в районе Наро-Фоминска. Противник
отброшен. Захвачено пятьдесят три подбитых танка... Немцы начали отходить
из Яхромы и на соседних участках. ...Группа Белова продолжает
наступление...
   - Белов? - живо переспросил начальник штаба.
   - Вам известна эта фамилия? - спросил генерал.
   - Из-под Каширы выдвинулся кавалерийский корпус... Я никак не мог
установить, кто командует этим корпусом... Они сами сообщили нам его
имя... Ромны! Вы помните кавалерийскую атаку? Это на рассвете, когда нам
пришлось покинуть город... Кавалеристами командовал Белов...
   Генерал обернулся ко мне. Злая усмешка застыла у него на губах.
   - А там не упомянуто имя Катукова?
   - Не слышал, - ответил я.
   - Этот танкист меня больше волнует! Мы еще услышим о нем... Итак,
господа, обстановка ясна! Время не терпит! Приказа я своего не отменяю! Я
еще ваш командующий... Придется мне ехать в Германию и лично объясняться с
фюрером...
   Минул еще один день.
   Генерал сидел, прильнув к приемнику. Он довил какое-то нужное ему
сообщение. Я предложил свои услуги для перевода.
   - Не то! - ответил он мне. - Я жду сообщения, которое будет передано на
всех языках мира... Настал час выступить Японии... Только ее выступление
еще может нас спасти!
   7 декабря войска генерала пытались оторваться от наседавших на них
частей Красной Армии, но это нe удалось. Начиналась паника... Восточнее
Тулы фронт грозил падением.
   8 декабря последонал приказ Гитлера перейти к обороне, и в тот же день
генерал наконец поймал сообщение по радио о нападении Японии... на
Соединенные Штаты Америки!..
   - Барон не смог сдержать своего слова! - бросил он мне. - Он уверял,
что Япония поможет нам в поединке, а теперь на нас поднята и вся Америка!
   Бушевала метель. Низкие свинцовые тучи сыпали крупными хлопьями, ветер
спрессовывал их в сугробы, перепоясывал сугробами дороги, оковывал
гривастыми обручами деревни, прикрывал увалами разбитые немецкие танки,
машины, пушки. Сводки указывали, что метель разгулялась но всему
Подмосковью.
   Метель спасала немцев от полного разгрома, ибо советские самолеты не
могли действовать, но армия отступала под нарастающими ударами русских.
   Генерал собрался в Германию, ничуть не сомневаясь, что к армии он
больше не вернется. Он получил намек, что фюрер недоволен им, что от него
отступились и его покровители.
   В Рославль, в штаб группы армий, мы выехали с ним вместе, без него мне
в армии делать было нечего.
   Он полагал, что из Рославля я сразу отправлюсь в Берлин к барону.
   Теперь он хотел выглядеть умным и прозорливым.
   - Вы помните совещание под Минском? - спросил он меня. - Я тогда задал
вопрос, где мы предпочтем получить затяжную войну? На близких или на
растянутых коммуникациях? Все предпочли получить ее на растянутых
коммуникациях... Можете передать барону, что мы вползли в затяжную войну,
вдалеке от баз снабжения...
   Барону и его друзьям надо сегодня искать возможности договориться с
Западом...
   Генерал недоговаривал, боялся ли он меня, или самого себя, но не
произносил слово "поражение", хотя уезжал от отступающих войск, а это он
считал поражением.

   У Максима Петровича меня ждало сообщение из Центра. "Переправиться в
спецотряд и ждать новых указаний".
   Я сообщил Максиму Петровичу, что моя миссия окончена, и просил его
переправить меня в ле