ередать распоряжение барона. Мы остались вдвоем.
   - Вы всерьез решили сделаться хозяином этого замка? - спросил я.
   Барон покачал головой.
   - Вы неисправимы, мой молодой друг! В Германии такое имение стоит
целого состояния, через администрацию я этот замок получу почти даром...
Мне нравится здесь...
   - Тогда я, вероятно, могу с вами говорить как с хозяином этого имения?
   - Я понял вас! Вы будете просить разрешения разместить этих детишек в
замке... Гуманность и прочее.
   Сначала послушаем их воспитателей!
   Дверь открылась, и офицер пропустил вперед женщин. Они переступили
порог и остановились, не зная, кто в зале главный, к кому обращаться.
Офицер указал на барона. У меня возникли серьезные опасения - вдруг кто-то
из них видел меня здесь до войны и узнает. Но никак я не ожидал того, что
выпало на мою долю.
   К барону подошли... моя мать и Марьюшка... У меня не только не
оставалось времени что-то сделать, но даже обдумать свершившееся. Уйти я
не мог ни под каким предлогом, ведь мне предстояло переводить.
   Марьюшка здесь... Это еще объяснимо, она могла приехать к отцу,
поступила воспитательницей к детям... Но как же оказалась здесь моя мать?
Как могло случиться, что ее застигли немцы?
   Мгновения, отпущенные мне на то, чтобы опомниться, истекли. Мать
обратилась к барону на немецком языке, назвав себя и Марьюшку
воспитателями детского санатория.
   - О-о! - воскликнул барон. - Нам не нужен переводчик!
   Барон сдержанно поклонился.
   - Я представлюсь вам! Барон фон Рамфоринх!
   И тут он обернулся ко мне...
   - Это мой друг... - произнес он, указывая глазами на меня. - Я иногда
пользуюсь его услугами при переводе с русского...
   Мать и Марьюшка оглянулись на меня.
   Мне ничего не оставалось, как приблизиться к ним.
   Марьюшка тут же отвела взгляд, но мать, мать-то меня сразу узнала. Не
дай бог, как говорится, пережить такое даже во сне...
   Я знал ее выдержку, она ничем не показала, что узнала меня. Самое
страшное мгновение проскочило. Но теперь ей предстояло преодолеть второй
барьер, и не менее сложный. Перед засылом в Германию меня предупредили,
что и она не будет посвящена, куда и зачем я уезжаю, Для нее я уехал в
Испанию... Война в Испании давно окончена, я исчез, и вдруг здесь, рядом с
бароном, да еще в роли его "друга".
   Но я не заметил ни тени волнения на ее лице, она, конечно, мгновенно
все поняла и сумела подавить волнение. Мать взяла Марьюшку за локоть как
раз в ту секунду, когда она опять посмотрела на меня.
   - Я предупреждала вас, Маша, - раздался неожиданно строгий голос
матери. - Я вас предупреждала, что вы ничему не должны удивляться! Ничему!
- повторила она с ударением.
   - Переведите! - попросил меня барон.
   - Я это могу сделать сама! - ответила мать. - Я предупредила свою
спутницу, чтобы она ничему здесь не удивлялась... Она молода, не знает
жизни, не понимает вашего мировоззрения...
   - А вы знакомы с нашим мировоззрением? - спросил барон.
   - Я - знакома!
   - Вы немка?
   Мать отвечала без промедления, навязывая стремительный ритм беседы.
   - Нет! Но я много лет жила в Швейцарии и в Германии...
   - Да, у вас прекрасное произношение...
   Теперь я чувствовал по быстрой ее речи, что она в крайнем волнении, но
боялся лишь за Марьюшку, что она не сможет понять мое появление.
   - Политическая эмиграция? - спросил барон.
   - Политическая эмиграция...
   - Кто же революционер? Вы или ваш муж?
   - И я и мой муж!
   Зачем она все это ему говорит? В этакой откровенности нет никакой
нужды, коммунисты никогда не вызывали симпатий у барона.
   - Вы интеллигентный человек. Вы из дворян?
   - Да, я из дворянского сословия...
   - Коммунистка?
   - Да!
   - Итак, - продолжал барон, неуклонно продвигаясь к своей цели услышать
откровения о войне, - вы заявили, что вам известно наше мировоззрение... С
какой просьбой вы решили обратиться к нам?
   - Теперь уже к вам, господин Рамфоринх, если только вы не однофамилец
главы международного химического концерна...
   - О-о! Вы знаете не только немецкий язык, вы осведомлены о германской
промышленности... Я действительно... - барон помедлил, подыскивая слово, и
вдруг улыбнулся, ему показалось, что он нашел остроумный ответ, - акула
империализма, король вооружений, закулисный хозяин Гитлера. Я понятно
выразился? Мне кажется, что именно так называют нас в ваших газетах...
   - Приблизительно так! - согласилась мать. - Но я имею в виду то, что
ваша власть выше военной власти.
   Мы просим вас разрешить оставить детей в помещении санатория. Мы не
успели увезти детей в далекий тыл...
   Танки нас обогнали...
   - Разрешите поинтересоваться, а что за эту любезность будут иметь
немецкие власти? Согласно нашему мировоззрению мы не занимаемся
благотворительностью.
   Детей нужно кормить, им нужны медикаменты... На какие средства? Этот
замок - наш военный трофей! Какая может быть с вашей стороны компенсация?
   - Вокруг найдутся русские люди... Они помогут!
   - Да, да... Русские крестьяне могут помочь детям.
   Но я не вижу развития этого альтруизма. Каково будущее этих детей? Они
обречены быть инвалидами... В переустройстве мира, которое предпринял
фюрер, инвалидам места не отведено!
   - Вы рассматривали вариант победы Германии.
   А если поражение?
   Барон обрадовался. Наконец-то он подвел разговор к вопросу, который его
волновал.
   - У вас есть основания предполагать, что Германия потерпит поражение?
   - Предполагать? Нет, я уверена, что Германия мчится навстречу своей
катастрофе!
   - Откуда у вас такая уверенность? Наши танки в нескольких переходах от
вашей столицы!
   - Поставим вопрос несколько иначе, господин барон!
   На что рассчитывала Германия, начиная поход? На внезапность?
Внезапность не имеет решающего значения при российских просторах!
   - Численность населения, пространство, сырьевые ресурсы... Это все
известно! Но если бы географический фактор не был бы решающим, мы не знали
бы ни походов Александра Македонского, ни наполеоновских завоеваний, не
Индия была бы английской колонией, а Англия индийской колонией!
   - Вы очень обузили, господин барон, значение географического фактора...
Куда вы дели психический фактор? За время своей истории русский народ не
имел ни одного военного поражения... Даже так называемое монгольское
завоевание имело весьма условный характер.
   Сложился тот психический склад у народа, который не воспримет никакого
иноземного владычества. В момент, когда европейские государства
капитулируют, в России только развернется во всей силе народное
сопротивление!
   - Промышленный потенциал... - начал было барон, но мать перебила его.
   - Вот-вот! Это и сгубило Германию! Самоуверенность технократов!
   - Мадам! Вы читаете мои мысли! Ваша промышленность получила такой
сильный удар, что уже не оправится!
   - Промышленность перебазируется на восток...
   - Эвакуация! Но на это нужны годы!
   - Нет! Не годы, когда над народом нависла угроза гибели! Через год,
через два завершится перевооружение армии, и ваши танки утратят
преимущество. Чем глубже вы проникнете на нашу территорию, тем дольше и
ужаснее будет агония Германии!
   - Искусство воевать тоже кое-что значит! - подбросил барон новую мысль.
   - Рисовать разноцветные стрелы на картах? Это вы называете искусством
воевать? Это еще не искусство!
   Высшее военное искусство - это иметь высокую цель в войне, понятную для
каждого солдата! А что может быть выше, как отстоять свою национальную
независимость, свою свободу, свою Родину, своих детей! Такой цели вы для
своих солдат не имеете!
   - От вас, наверное, скрыли, какое поражение понесла Красная Армия под
Минском и Киевом?
   - Это невозможно скрыть, иначе ничем не объяснишь ваше появление на
Брянщине! Быть может, мы проиграем и еще одно, два сражения! Но не это
изменит ход войны, и лишь одно проигранное немецкой армией сражение
приведет ее к катастрофе!
   Барон резко прервал полемику. Все, что он хотел услышать, он услышал.
Вокруг этих вопросов он не впервые бродил, их он имел в виду, когда
говорил мне, что поход в Россию - это поход через темный неосвещенный
коридор. Он переменил тему:
   - Я не спешу запачкать руки жизнью этих детей!
   Но давайте вернемся к исходным позициям... Кто и по какому праву
передал этот дворец, частную собственность фон Дервиза, больным детям?
   - Дворец строился русскими каменщиками и русскими плотниками. С этим
дворцом есть еще одна частность, которая вашим правом не отрицается...
   Мать обернулась к Марьюшке.
   - Марьюшка, - сказала она по-русски, - покажи письмо фон Дервиза... - И
на немецком языке пояснила: - Это копия с письма Ленину хозяина этого
замка...
   Подлинник хранится в Москве.
   Листок, пожелтевший от времени, бисерный, твердый почерк, без помарок.

   "...27 ноября 1917 года.
   Господину Ульянову-Ленину, председателю народного правительства России!

   Господин председатель!

   Я, Людвиг фон Дервиз, прошу народное правительство принять от меня
безвозмездно все мои промышленные заведения, земельные владения, конные и
стекольные заводы, мои вклады в банках, в том числе в швейцарском и
немецком.

   Я считаю, что Вы нашли единственно правильное решение переустройства
мира и покончили с положением, при котором собственность на землю,
капитал, заводы и фабрики сосредоточивалась в руках немногих, что не
соответствует современному развитию цивилизации.
   Прошу прислать ко мне уполномоченных лиц, чтобы все мое движимое и
недвижимое имущество было принято по описи.
   Мою усадьбу я хотел бы отвести под детские лечебные заведения.
   Прошу предоставить мне возможность заняться преподавательской
деятельностью, соответственно моему званию магистра математики.

   Людвиг фон Дервиз".


   Перевел я и добавление, что подпись фон Дервиза заверяется
председателем сельского ревкома Иваном Хреновым, учителем Дмитрием
Вохриным и приходским священником отцом Савватием...
   Барон внимательно осмотрел документ. Обычная его насмешливость погасла.
   - Документ убедительный! - согласился он. - Имя фон Дервиза известно в
Германии... Из уважения к его воле я разрешу разместить детей в замке...
Жизнь прибьет их к своему берегу... Каждому свое... Но я хотел бы
поговорить с вами...
   Барон сделал знак офицеру, чтобы он и Марьюшка вышли. Меня он оставил.
   Он пригласил мать за стол, открыл бутылку рейнского, налил стаканы,
бокалов здесь не нашлось.
   - Вас не должно смущать присутствие этого офицера, - он кивнул на меня.
- Это мое доверенное лицо...
   Барон сделал несколько глотков вина, спросил разрешения у матери
закурить сигару.
   - Неужели все учительницы немецкого языка так подготовлены к
политическим спорам?
   Мать уловила его иронию, но твердо шла к своей цели.
   - А кто вам сказал, что я учительница немецкого языка? Я случайно
оказалась здесь, у своих родственников, и пыталась спасти детей...
   Барон осторожно положил сигару в пепельницу.
   - Я опустил вопрос о вашем имени... Мне думается, назвав свое имя,
русские люди будут чувствовать себя стесненно в своих высказываниях...
Весомость ваших выоказываний, однако, должна быть подкреплена именем...
   Мать взглянула на меня и с этой минуты не сводила с меня глаз, как бы
ожидая моего предостерегающего знака, выверяя по моим глазам, не совершает
ли она ошибки? Мне в ту минуту все было безразлично, кроме ее безопасности.
   - Я шла навстречу этому вопросу, господин Рамфоринх!
   Я чуть прикрыл глаза, давая ей попять, что она может говорить все, что
сочтет нужным.
   - Мне никак не удалось бы скрыть своего имени, ибо меня знают и
воспитатели, и дети... Мне известно, господин Рамфоринх, какими узами
связаны моя и ваша семья...
   - Через эту бумажку? - Барон небрежно подвинул конверт с письмом
Дервиза к себе. - Я не состою в родстве с Дервизами...
   - В Испании, господин Рамфоринх, ваш сын был взят в плен
республиканскими войсками...
   Я обомлел. Стало быть, ей все известно!
   - Да, да, - говорила она, обращаясь больше ко мне. - Mнe это стало
известно значительно позднее тех событий...
   Барон мгновение молча смотрел на нее, обернулся ко мне. В его серых
глазах настороженность и удивление.
   - Я вижу рядом с вами моего сына!
   Мать встала, я шагнул к ней навстречу, потянулся ее обнять, но она
удержала меня, крепко сжала руку, и я первый раз в жизни увидел в ее
глазах слезы.
   Барон тоже встал, быстро прошел к двери, распахнул ее, удостоверился,
что около двери никого нет, вернулся к столу. Он не мог подавить
охватившее его смятение и молча смотрел на нас. Наконец уронил:
   - Случайность?
   Взгляд его серых глаз был холоден и строг, это признак гнева. В гневе и
в раздражении он никогда не повышал голоса.
   - Случайность на фронте протяженностью в тысячи километров?
   Ну что же! Быть может, наступил и конец. Что стоила моя безопасность,
если в опасности мать и Марьюшка.
   Никаких возможностей воздействовать на то или иное решение Рамфоринха я
не имел. Что я мог противопоставить его неограниченной власти? Даже если
бы он и не воспрепятствовал бы моему допросу в гестапо, мой голос не был
бы услышан. И если бы следователь гестапо вдруг осмелился бы меня
выслушать, вслед за мной и он был бы уничтожен, как и я. И каждый, кто
прикоснулся бы к тайне моих связей с бароном, исчез бы из жизни. Только
одно могло спасти мать, Марьюшку - его интересы, судьба его сына.
   - Вам неизвестны некоторые обстоятельства, господин барон. Шесть лет
назад я был в этом... селе.
   - Подожди, Никита! - остановила меня мать. - Мне показалось, что ты о
чем-то просишь господина Рамфоринха! Господин Рамфоринх, мы сейчас,
конечно, в вашей власти... Но мой сын возле вас. И концы этой связи не
здесь, и они недоступны и неподвластны вам!
   - Вы меня пугаете? Вы мне пытаетесь угрожать?
   - О нет! Господин Рамфоринх... Просто объективная оценка сложившейся
ситуации... Вы ищете выхода из этой ситуации. Я вам его подскажу! На
короткое время устройте здесь детей... Учителя сумеют их развести по
домам... Я уйду, уведу с собой эту девушку, и никто никогда из ваших не
найдет меня...
   - Куда вы уйдете?
   Мать подошла ко мне, барон отвернулся к окну.
   - Как и куда ты пойдешь? - спросил я ее. - Это трудно...
   Барон резко обернулся.
   - Вы можете помочь матери?
   - Могу! Если бы нашлись средства переправить их в Рославль.
   - В Рославль вы проводите их на моей машине, и под охраной...
   К барону вернулось самообладание.
   - Пусть мое решение подтвердит мою веру в победу Германии. Сильный
может себе позволить отпустить на свободу противника... Обладание властью
иногда доставляет удовольствие показать эту власть!
   Барон распорядился разместить детей в санатории.
   В Рославль пошли две машины. Впереди представительская машина барона,
сзади штабная легковая машина, впереди два танка и бронетранспортер с
автоматчиками, сзади три танка и два бронетранспортера с автоматчиками.
Насторожены были посты полевой жандармерии и гарнизоны узлов немецкой
обороны. Короля химической промышленности охраняли, и никто не пытался
даже поинтересоваться, кто едет в сопровождающей его машине...
   В Рославле все оказалось труднее, чем я мог предположить. Связаться с
Максимом Петровичем нетрудно.
   Но как вывезти из города двух женщин? Город оцеплен и охраняется. Выйти
двум путницам не разрешили бы...
   Вывезти их Максим Петрович нe мог. Договорились с ним, что мать и
Марьюшка должны оказаться в деревушке километрах в десяти от города, куда
немцы без особой нужды избегали заглядывать. Пришлось еще раз просить
барона о помощи.
   - Сделав первый шаг, от второго шага не отказываются, - ответил он мне.
- Я все пресек бы, если бы все еще не нуждался в вас...
   Я еще раз имел случай убедиться, что тайная власть выше власти явной.
Мать и Марьюшку переправили в деревню. А сутки спустя я получил через
тайник уведомление от Максима Петровича, что они "на месте"... Это
означало, что они в партизанском отряде...

   * * *

   Танки генерала ворвались в Орел и повернули на Тулу. Настроение его
опять приподнялось. Он поделился со мной известиями, что главные силы
группы армий "Центр" завершили окружение крупной группировки Красной Армии
в районе Вязьмы и нацелились на Москву.
   Я поймал несколько его фраз, которые могли свидетельствовать, что он
вновь уверовал в свою доктрину неотразимости танковых прорывов в глубокие
тылы противника. Он уже не столь критично отнесся и к задаче, начертанной
ему в указаниях из высших штабов, - спешно замкнуть кольцо на востоке от
Москвы с соседними танковыми группами, наступающими севернее столицы.
   Разведка ему доносила, что вплоть до Тулы не замечено серьезной
группировки Красной Армии.
   Казалось бы, все складывалось в лучшем для него варианте-танки оседлали
дорогу и движение шло по открытой сухой местности, без болот, по осенним
укатанным дорогам. В Орел танки ворвались внезапно. Когда первые танки
выскочили на городские улицы, еще ходили трамваи.
   Передовой командный пункт разместился в здании городского Совета, позже
туда перебрался и штаб танковой группы.
   На другой день пришло донесение, что танки выступили на Мценск.
   Военная комендатура устроила генералу встречу.
   Отыскался в городе бывший генерал царской армии, бодрый старичок лет
семидесяти. Вид он имел совсем не генеральский. Худой, суетливый. Работал
он в какой-то конторе делопроизводителем, помнится, чуть ли не в
домоуправлении.
   Наш генерал принял его соответственно давнему званию, и "бывший" легко
и без усилий вошел в свою роль.
   Одет он был в скромненький пиджачок, изрядно потертый на локтях. Под
пиджачком черная сатиновая косоворотка, подпоясанная плетеным шелковым
пояском. Но осанку он сумел принять, и откуда взялся низкий и отлично
поставленный баритон.
   - Ну вот, свершилось! - объявил этому "бывшему"
   генерал. - Мои танки на подступах к Москве... Полагаю, что им осталось
один или, на крайний случай, два перехода... Я жду с минуты на минуту
сообщений, что они возьмут Мценск... Вы рады?
   - Чему? - спросил суховато гость.
   - Как мне вас понять?
   - Я-старик... Я могу лишь радоваться, как божьему дару, каждому новому
рассвету в моей жизни... Мои страсти давно похоронены... Обо мне что за
речь!
   - Но вы можете радоваться за Россию! За ее судьбу!
   - За Россию, покоренную Германией, я не могу радоваться!
   - Неужели у вас угасло чувство справедливости!
   - Какой?! Лет двадцать тому назад, быть может, вы и нашли бы тех, кто
вас ожидал... Встретили бы вас с ликованием, чтобы потом разочароваться и
повернуть против вас штык. Теперь никто вас, кроме лишенных разума и
чести, и не ждал. Мы пережили самые трудные годы, мы справились с
ужасающей разрухой... И сейчас вы не найдете человека, который не понимал
бы, что участие в разрушении России приняла и немецкая армия в годы
гражданской войны... Мы вырвались из тьмы;
   встали на ноги, ваш приход отбрасывает нас на двадцать лет назад! Чему
же радоваться?
   - Быть может, действительно ваш возраст убил все желания?
   - Нет! - живо перебил генерала гость. - Не все...
   Я не желаю войны, у меня внуки на фронте и сражаются против вас... Я не
желаю войны, я не желаю поражения армии, в которой сражаются мои внуки...
   - Я полагаю, что и тут от вашего желания ничего не зависит?
   - Так же, как и от вашего! - твердо ответил гость. - Я вам как солдат
солдату скажу прямо... Германия никогда не сможет одержать победы над
Россией... Это исключено самой природой русского парода и всего его
исторического предначертания! Этого не может быть!
   И все тут! И сколько бы вы ни захватили наших городов, грядет страшная
расплата! Мне нечего терять!
   Я старый человек, и вы не сможете зачислить в свои подвиги мою смерть
или мои муки... Вы в Орле, мне это горько, но уверенности, что вы отсюда
уйдете, у меня не убавилось...
   Не получилась беседа.
   Однако настроение у генера