е мокрые облака и не открывал  воздушной
дороги.
   Двадцать три года прожил на свете лейтенант Гобовда, в школе по географии
имел пятерку, а о Тофаларии услышал впервые.
   Искал он в Петровском лесхозе Корня  -  не  нашел.  Но  человек  с  такой
кличкой жил тем несколько лет назад, работал лесником,  все  знали  его  под
фамилией Слюняев. От сторожа  лесхоза  Гобовда  многое  узнал  про  лесника.
Собрал он кое-какие сведения о Слюняеве и у местных органов  власти.  И  вот
что потом рассказал полковнику.
   Корней Слюняев - старый заслуженный  партизан.  По  рождению  -  сибиряк.
Происходит из бедной крестьянской семьи. Имел сына и жену, тоже  партизанку,
ее  порубили  казаки  Унгерна.  Сына  Слюняев  отправил  к  родственникам  в
Московскую область. А  в  начале  тридцатых  годов,  как  знаток  леса,  дал
согласие на переезд в Поволжье,  где  создавались  опытные  станции  лесного
хозяйства. Жил один, замкнуто,  хотя  характеризуется  знавшими  его  людьми
добрым, отзывчивым человеком. Сын регулярно писал ему, приезжал в 1934 году,
но ненадолго. Перед войной Слюняев расторгнул договор с лесхозом и  уехал  в
Сибирь "помирать под своей пихтой" - так он сказал сторожу  лесхоза.  Адреса
не оставил,  писем  не  присылал.  Сторож  сочувственно  отнесся  к  отъезду
товарища: Слюняева сильно тревожила  застаревшая  язва  желудка,  и  был  он
совсем плох.
   Гобовда сделал вывод, что если Слюняев еще  и  жив,  то  искать  его  нет
никакого  смысла,  старый  заслуженный  партизан  вряд  ли  может  оказаться
пособником врага. Полковник Стариков не согласился с ним и предложил послать
запросы о сыне. Ответы  получили  неожиданные:  "Слюняев  Андрей  Корнеевич,
рождения 1913 - 1914 годов, в Московской области никогда прописан не был".
   "Место  жительства  Корнея  Федоровича  Слюняева:  Тофалария   (Иркутская
область, Нижнеудинский район, Алыгджер). Свободный охотник".
   Вот так лейтенант Гобовда впервые и услышал о Тофаларии. За время  своего
вынужденного безделья в Нижнеудинске кое-что узнавал о ней.
   Издавна жил среди саянских  хребтов  народ  по  прозванию  карагасы,  что
означает "черные гуси".  Их  юрты  гнездились  в  глубине  тайги,  где-то  в
верховьях рек Уды и Бирюсы.  Занимались  карагасы  оленеводством  и  охотой.
Маленькие, грязные, они иногда спускались с предгорья,  меняли  в  факториях
пушнину на порох, дробь, соль и водку. Называли себя тофами. Кочевали тофы в
дальних горах, в стороне от всех цивилизаций. Но  вот  на  Бирюсе  и  других
реках нашли золото. Повалили в этот край на  поиски  счастья  промышленники,
купцы, лабазники. Скрытые дремучей тайгой, опутанные древними пережитками  и
обманом шаманов и русских купцов, невежественные  и  дикие,  тофы  мерзли  в
горах, голодали, болели трахомой, хирели и вымирали. И вымерли бы,  если  бы
не Октябрьская революция. Она принесла новую правду, а вместе  с  ней  новые
законы, промыслово-охотничьи артели, теплые дома  и  школы.  Тофов  осталось
немного - человек пятьсот. Поселки Алыгджер, Верхний Гутар и Нерхэ -  вот  и
вся сегодняшняя Тофалария.
   На третий день погода прояснилась. Можно было лететь. Растворился в дымке
опостылевший Нижнеудинск, блестками замигала заболоченная  тайга  предгорий,
вздыбились залесенные хребты и гольцы Восточных  Саян.  Старый  летчик  ввел
самолет в широкое  ущелье,  проскочил  его,  и  взору  лейтенанта  открылась
зеленая долина. Под крыльями Алыгджер, поселок домов на  семьдесят  -  двумя
ровными рядками стоят добротные рубленые избы и кое-где юрты.
   В поселковом Совете Гобовда узнал о Корнее  Слюняеве.  Старик  уже  месяц
пропадал на одной из дальних заимок,  выполнял  охотничий  план  промартели.
Последние две недели не подавал о себе вестей.
   Дали лейтенанту проводника и вьючных оленей.
   Последние таежные версты лейтенант еле волочил ноги. Увидев, что  спутник
выбился- из сил, проводник, пожилой тоф, снял поклажу с оленя, перегрузил на
другого, а Гобовде предложил сесть верхом. Так добрались до большой  поляны,
захламленной сушняком, посреди которой за кривым частоколом присела, чуть не
свалившись набок, старая почерневшая изба.
   Проводник увидел, что нет собаки, и  на  ломаном  русско-бурятском  языке
сказал: "Лай собаки  тревожит  ухо  хозяина!"  Войдя  в  избу,  они  увидели
старика. Он лежал у  подслеповатого  окошка  на  дурно  пахнувшей  медвежьей
шкуре,  накрытый  до  подбородка  теплым  одеялом,  сшитым  из  разноцветных
лоскутков. Его совершенно лысая желтая голова покоилась на охотничьей сумке.
Брови, усы и всклокоченная  борода  сбились  шерстяной  комок,  из  которого
высовывался белый заострившийся нос, да черными  льдинками  блестели  широко
открытые  глаза.  Старик  смотрел  на  пришельцев  настороженно  и  особенно
внимательно на лейтенанта, одетого в военную форму  с  погонами  на  плечах.
Наверное, старик не видел погон со времен гражданской войны.
   Гобовда поздоровался. Проводник быстро говорил что-то на своем  языке,  и
Слюняев отвечал ему. Так продолжалось с минуту. Проводник сокрушенно покачал
головой и повернулся К лейтенанту:
   - Плох, ох плох бин1 Помирать старый бин1 Собака медведь задавил.  Пропал
собака!
   - Чекист? - хрипло спросил Слюняев, не отрывая от Гобовды взгляда  черных
остановившихся зрачков, и, не  дождавшись  ответа,  приподнялся  на  локтях.
Проводник поднес к его лицу фляжку, распутал густую рыжую кудель у рта и дал
напиться. Слюняев жадно  пил  крупными  глотками.  Выпростал  из-под  одеяла
костлявую руку  и  знаком  попросил  закурить.  Лейтенант  поджег  папиросу,
раскурил, дал ее старику.
   - Нашли все-таки меня, варнака! - Слюняев уронил голову на сумку и смежил
веки.
   - Мне с вами поговорить надо, - сказал Гобовда.
   - Иди с тофом, помоги развьючить оленей,  поешь,  -  ответил  Слюняев,  -
разговор у нас будет долгий.
   С разгрузкой поклажи и приготовлением пищи на костре управились  довольно
быстро. Пока напоили старика мясным отваром и  поели  сами,  на  тайгу  пала
ночь.
   - А теперь, чекист, бери бумагу и пиши! - сказал Слюняев.  -  Не  перечь,
пиши сразу, повторять не буду. Не только язва, но  и  сухота  от  всей  моей
варначьей житухи загоняет меня в домовину. Бесов над головой вижу -  значит,
скоро конец! Поговорю с тобой - очищусь малость. Пиши, паря!
   Слюняев рассказывал не торопясь, с частыми остановками, будто  заглядывал
внутрь себя, вспоминал.
   ...Вместе  с  партизанами  небольшого  отряда  бил  беляков   и   японцев
бесшабашный, злой и крутой на руку парень Корней Слюняев. Отряд был семейный
- возили за собой' партизаны  жен  и  детей.  И  у  Корнея  был  хвост:  сын
Андрюшка, и красавица Марьяша. Командиру отряда Марьяша приходилась дочерью.
   Дружил Корней с отрядным разведчиком Фаном, корейцем,  маленьким,  юрким,
вездесущим человеком, который всегда выполнял  задания  командира,  проникал
туда, где, казалось, не мог прорваться и черт. Возвращаясь-  из  ходок,  Фан
частенько приносил самогон и рисовую водку, делился с Корнеем.
   При одной из выпивок насыпал Фан в душу Корнея перцу: заронил сомнение  в
верности Марьяши. Замечал парень и раньше, как молодые  мужики  посматривают
на жену; одному скулу свернул в пихтаче, куда  тот  пробрался  за  Марьяшей,
собиравшей ягоды. Сама жена повода к ревности не давала,  хотя,  чувствовал,
не всегда была откровенна. Фан же разбередил  самое  больное  место  Корнея,
тыкнул ему а очи  Андрюшкой,  белоголовым  Андрюшкой,  совсем  непохожим  на
родителей.
   Стал он следить за  Марьяшей,  подмечать  и  однажды,  вернувшись  раньше
времени с задания, не застал жену в лагере. Потребовал  отчет  у  командира,
отца Марьяши. Тот успокоил, дескать, ушли они с Андрюшкой па его поручению к
леснику на пасеку за медом для партизан.
   А часом позже пришел к Корнею Фан, принес  мутно-зеленой  ханши.  Полными
берестяными туесками пил жадный до спиртного Корней,  заливая  потревоженную
душу: "Я пришел доказать свою правоту, - сказал кореец. - Пойдем в тайгу!" И
повел он тропами, известными только ему. Вел и рассказывал  про  бесстыдство
Марьяши. Будто до Корнея она путалась с  белым  офицером,  Корней  женитьбой
прикрыл ее стыд. Но она до сих пор страшно любит своего беляка  и  бегает  к
нему миловаться.
   Пришли они к Синему ручью, подползли к старой брошенной заимке, и  Корней
увидел свой позор: на траве полулежали офицер в полном мундире и Марьяша,  а
между ними Андрюшка играл какой-то палочкой. Не помнит Корней,  как  вскинул
берданку и произвел два выстрела. До сих пор ему  кажется,  что  стрелял  он
только в офицера. Но тогда оба полегли, и офицер и Марьяша. Андрюшка  убежал
в тайгу.
   Не помнил Корней и то, как они вернулись в отряд и опять глушили  вонючую
ханшу. Разбудили его через сутки,  пригласили  на  сходку.  Стояли  в  кругу
партизан некрашеные гробы, а между ними сгорбился командир отряда,  Марьяшин
отец. Он говорил, что погибли два славных человека, связная Мария Слюняева и
разведчик, студент из далекого Питера, проникший в логово врага под  личиной
офицера. Дали залп. Потом подошел  к  Корнею  командир  отряда,  обнял  его:
"Сиротами мы остались,  сынок,  потеряли  Марьяшу  с  Андрюшкой!"  Вырвался,
убежал Корней в тайгу. Искал Андрюшку. Листья ел,  сучья  грыз  с  отчаяния.
Через несколько дней вернулся в отряд сухой, как скелет, но признаться ни  в
чем не смог.

   Лейтенант,  слушая  рассказ  Слюняева,  понемногу  скисал.   Неужели   он
продирался в эту глушь, чтобы выслушать исповедь  убийцы  и  успокоить  его;
мол,  за  давностью  преступление  ненаказуемо,   зря   затратил   время   и
государственные деньги.
   - Я бы хотел у вас спросить... - начал он.
   - Не перебивай, чекист! Записывай дальше!
   Так и не нашел Слюняев  силы  рассказать  товарищам  о  злодеянии,  носил
внутри горе и муку. А Фан не давал забыть, нет-нет да и напоминал,  связывал
тугой ниточкой. Однажды сказал:
   "На совести твоей, Корней, тяжелый грех и перед богом, и перед людьми, но
я умру с этой тайной. Только и ты выручи.  В  одном  селе  у  русской  девки
появился от меня ребеночек. Я не хочу ей позора  и  вот  уже  несколько  лет
скрываю мальца в китайских  фанзах.  Твой  Андрюша  пропал.  Отдай  мне  его
метрики, пусть, мой малец будет крещеным и примет твое имя". Знал  -  Корней
отказать не посмеет, в то время он мог и черта в пасынки взять и  считал  бы
это добрым делом.
   - Вот как у меня появился сын, - продолжал Слюняев.  -  Заметая  варначьи
следы, удрал я из Сибири в Поволжье при первой возможности. Думал, никто  не
сыщет. АН нет, пожил малость и получаю  письмо  из  Подмосковья.  Гляжу,  от
сына.
   "Сын" сообщал "папане", что живет-здравствует у родни,  передавал  привет
от дяди Фана. Немного погодя  прислал  деньги.  Промолчал  сначала  Слюняев,
потом хотел ответить, да адресок на конверте не полностью выписан  был,  без
улицы и номеров. Ну и ладно, подумал тогда, доброе дело сотворил в жизни,  и
деньжата нелишние. А то, что отцом называл незнакомый парняга, даже убеждало
- не зря коптил белый свет. Обещал "сын" свидеться с "папаней" и в  тридцать
четвертом году пожаловал в гости.
   - Думал я, как толковать с ним буду? - рассказывал Слюняев. -  Да  только
не спросил он  ничего,  будто  знал  все.  Парень  здоровый,  красивый,  как
токующий глухарь. Охотились мы с ним, по грибы  шастали.  А  через  недельку
открылся он:
   кое-какие бумажки нужны из сельсовета, учиться дальше  хотел  по  военной
линии.
   - Почему вы считаете, что по военной? - спросил Гобовда.
   - В одной из справок о происхождении там говорилось, написано было, будто
дана она для представления туда, где летчиков  обучают.  А  уж  точнее,  как
выведено там, не помню. Уехал "сын" и пропал, как в омут бултыхнулся,  -  ни
писем, ни денег, ни слуху ни духу. И забыл бы о нем Слюняев,  не  пожалуй  в
лесхоз перед самой войной Фан. Пришел ночью, тайком. Одним лишь видом  своим
всколыхнул недобрую память. Но, оказывается, Фан с этим и  приехал.  Приехал
напомнить. Прямо сознался: знал о невинности Марьяши и навел пьяного  Корнея
на  убийство  с  определенной  целью.  Красный  разведчик  пронюхал  о  Фане
недозволенное и в тот раз должен был сообщить Марьяше: Фан -  шпион.  Да  не
успел, прикончил его Корней.
   Услышав такое, взбешенный Слюняев  бросился  душить  Фана.  Тот  оказался
ловчее, сшиб лесника, избил и спросил:
   "Сейчас с тобой разделаться, грязная морда, или отдать в  руки  чекистов?
Они с удовольствием повесят тебя на первой осине! Ведь о том, кого ты  убил,
сейчас коммунисты книги пишут, он их герой. Им очень хочется узнать, на чьих
лапах его Кровь".
   Сник Слюняев. Животный страх превратил его в тряпку. Фан хихикал.  Только
теперь его звали не Фан, а Хижняк...
   - Но он же кореец! - воскликнул Гобовда.
   - Опосля я ему говорил, что прозванье не личит. Посмеялся,  обругал  меня
бестолочью.
   - Про сына вспоминал?
   - Напомнил я, он плюнул. На белом свете, говорит, у меня таких  "сыновей"
что комарья в тайге. Открестился Фан от пария... Задание дал мне  по  взрыву
моста одного, по его весточке, однако. Не стал я ждать,  смотался  сюда,  к.
тофам. Я все поведал как на духу, чекист.
   - А скажите, Слюняев, семью  Гольфштейн  из  города  Энгельса  вы  знали?
Встречаться приходилось с кем-нибудь из них?
   - Нет, таких не знавал... Буди тофа, подпишем с ним твои бумажки.
   ...Глубокой ночью крепко спящего лейтенанта разбудил выстрел. Из винтовки
проводника застрелился Слюняев.
   ПЛАВАЮЩИЙ ПЕЛЕНГ
   Проводив до дверей кабинета члена Военного совета армии, генерал  Смирнов
прислонился лицом к косяку. Суровые  слова  политработника  не  выходили  из
головы. Почему не обеспечена внезапность при налете на понтонные мосты?  Чем
объяснить большие потери личного состава за  последнее  время?  Понимает  ли
генерал невосполнимость моральных последствий?
   Генерал помедлил и решительно открыл дверь в комнату оперативного отдела.
Кроме капитана Неводова, там никого  не  было.  Он  еще  с  вечера  попросил
разрешения поработать в этой комнате, воспользоваться документами отдела.
   - Яна минуту, - генерал сел- напротив Неводова. - Скоро утро... Вздремнул
бы.
   - Бессонница - почти необходимое приложение к нашей работе.
   - Я тоже не могу... Этот голос...
   - "Ахтунг! Нойн!", да?
   - Тот,  кто  каркал  в  воздухе,  работал  русским  микрофоном.  Как  вам
объяснить?..  В  свое  время  я  испытывал  самолетные  рации.  Ихние  тоже,
трофейные, в  Испании.  "Телефункен  и  сын"  еще  тогда  снабжали  фашистов
отличной  связью...  Отменно  владею  немецким.  Произношение...  нюансы   в
произношении. А тот голос... в общем, говорил русский человек!
   Неводов снял абажур с лампы, в комнате стало светлее.
   - Допустим, товарищ генерал. Но тогда эти два слова  могли  быть  только,
вспомогательными к предшествующей информации?
   - Вы так думаете?
   -  Ну  а  что  скажут  эти  слова  несведущему  человеку?  Допустим,  что
информация была, вот тогда... Но и  тогда  работа  агента  открытым  текстом
глупа и маловероятна... Правда, еще Достоевский писал, что  почти  каждый  в
момент преступления подвергается какому-то упадку воли и  рассудка.  Значит,
что-то неожиданное  произошло  в  отработанном  плане.  Что?..  Предположим,
говорили с нашего самолета. Кто?
   - Пожалуй, летчик.
   - А по-моему,  стрелок,  -  возразил  Неводов.  -  Но  это  пока  не  так
существенно.  Помогите  мне,  товарищ  генерал,  осмыслить  одну   ситуацию.
Сопоставляя рассказ пилотов и план, я вижу, что он не выполнен  в  некоторых
пунктах... совсем незначительных.
   - Задание выполнено, вот главное.
   - После прохода острова Зеленый по штурманскому расчету  самолеты  должны
накрыть цель через десять  минут,  а  они  все  отбомбились...  через  семь.
Почему?
   - Пожалуй, сумма ошибок: превышалась расчетная скорость полета,  попутный
ветер оказался сильнее, чем думали.
   - Вот метеосводка. Здесь указан ветер максимальный - пятнадцать метров  в
секунду. Вот вам навигационная линейка, прикиньте все возможные ошибки.
   Генерал  взял  линейку  и   произвел   несколько   расчетов.   Получалось
несуразное. Чтобы покрыть расстояние от острова до переправы за семь  минут,
требовался ветер более тридцати метров в секунду. Такие  порывы  могли  быть
только при грозе.
   - Грозы не было! - будто угадал  его  мысли  Неводов.  -  Предварительный
расчет верен. Летчики скорость не превышали.
   Они сидели и смотрели в глаза  друг  другу.  У  обоих  было  предчувствие
большой беды. Генерал догадывался. Неводов знал почти наверняка.
   - О плане знали только те, кто тогда находился у меня в кабинете. Летчики
только за час... Кое-кто из штаба армии...
   - Летчиков осталось пятеро. Один в госпитале, - Неводов отвел  взгляд  от
лица генерала и посмотрел в окно. Оно светлело.  Где-то  далеко  на  востоке
рождался новый день.
   Утром этого дня по срочному вызову все командование  сводной  авиадивизии
вылетело в штаб армии.  Там  генерала  и  подполковника.  Лаврова  пригласил
командующий, а Неводова провели  в  большое  полуподвальное  помещение,  где
собрались ответственные работники СМЕРШа.  Начальник  контрразведки  Кронов,
кряжистый, с угловатой бритой головой, сидел в начале длинного стола и курил
папиросу за папиросой. Кивком он указал место Неводову и  быстро  заговорил,
постепенно повышая голос;
   - Давненько не было такого представительного совещания. И  если  бы  этот
(резкий жест в сторону Неводова) не сел в лужу, так  и  не  собрались  бы...
Вчера из штаба сводной авиадивизии поступила  победная  реляция:  уничтожили
главную немецкую  переправу  через  Сейм!  Почет  и  слава!  Да...  если  бы
переправа была уничтожена! Но немцы провели вас, капитан Неводов!  Подождите
морщиться,  подождите.  Ваши  летчики,  потеряв  четыре  самолета,  высыпали
взрывчатку на ложную переправу! А настоящая действует,  Неводов,  действует!
По  ней  преспокойно  катятся  моторизованные  части  в  район  предстоящего
контрнаступления! От двух  групп  лучших  разведчиков  армии,  посланных  на
обозначение цели, никого не осталось!.. Вы понимаете, Неводов?  Понимают  ли
сидящие здесь, что произошло?.. Выходи сюда, Неводов, выходи, чтоб все  тебя
видели, и рассказывай, делись опытом!
   - Мне ясна  картина  провала  вчерашней  операции.  Ее  истоки  далеки  и
известны товарищу  полковнику.  В  моей  зоне  действует  агент  противника,
имеющий передатчик. Перехвачено три радиограммы, расшифровано  -  ни  одной.
Полагаю,  что  предпоследняя,  самая  длинная,  информировала  о  налете  на
переправу... Кто агент? Несомненно одно:  он  близок  к  штабу  дивизии  или
армии, добывает информацию из первых или вторых рук. Один ли? Предполагаю  -
группа. Небольшая, мобильная. Более подробную  версию  доложу  письменно,  а
сейчас о другом. Опростоволосились мы все, товарищ полковник! В моем  отделе
два человека, я да радистка. Один оперативник погиб, второго  вы  забрали  с
повышением. А кого дали взамен, несмотря на мои неоднократные просьбы?
   - Не прибедняйтесь! Работать лучше надо! - выкрикнул полковник.
   - Легко сказать!.. Я вас просил подключить на мою зону  пеленгатор  штаба
армии и соседней танковой бригады, а вы...
   - Дано распоряжение, Неводов, дано!
   - С сегодняшнего дня. Но операция провалилась вчера! И главное  -  мы  не
можем читать перехваченные радиограммы. Наши дешифровщики не  справились,  а
вы из-за ложного сохранения престижа не попросили помощи Центра.
   Вошел дежурный по штабу и вызвал  полковника  Кронова  к  командующему...
После обеда Кронов провожал Неводова к  самолету  и  говорил  уже  спокойным
тоном:
   - Под видом пополнения пришлю к тебе людей. Блокируй все  точки,  рассади
везде. Думай, друг, думай. Ты понимаешь, в каком положении мы второй  месяц?
А на мою резкость не обижайся, все мы не ангелы.
   СИ-47 плыл в облаках, неся на борту командование авиадивизии. Узкие