ьку величиной с боб  и  положил
ее под язык, как требует техника этого дола...
   Овраг справа круто поднимался вверх; я увидел, что впереди, на расстоянии
пятисот метров от меня, его перегородил обвал. "Насыпь, конечно, отлогая,  -
подумал я, - и позволяет мне взобраться на плато;  оттуда  я  наконец  увижу
окрестность, а может быть, и село, а может, и свой дом". Я  сразу  воспрянул
духом и легким шагом двинулся в путь.
   В этом овраге, как и в том, откуда я вышел, густой щетиной стояли колючие
кустарники, но преобладали красный можжевельник  и  розмарин.  Они  наверное
были очень старые, таких я до сих пор не видел. Я любовался  можжевельником,
таким раскидистым и высоким, что  он  походил  на  готическую  часовенку,  а
розмарин здесь был куда выше меня. В этой пустынной  местности  мало  жизни:
цикады в сосняке, довольно вяло стрекочущие, да три-четыре лазоревые  мушки,
которые без устали гонялись за мною, жужжа, как большие.
   Вдруг над лесной  порослью  пронеслась  тень.  Вскинув  глаза,  я  увидел
кондора. Он  находился  уже  не  в  высшей  точке  небосвода  и  по-прежнему
величественно парил; размах его крыльев казался мне вдвое больше, чем размах
моих рук. Он забирал влево от меня. Я подумал, что он явился сюда из чистого
любопытства - взглянуть на пришельца, дерзнувшего проникнуть в его владения.
Но тут я заметил, что он делает за моею спиной разворот и выплывает  справа;
в ужасе я понял, что являюсь центром описываемого им круга и что  этот  круг
все сужается!
   Тогда мне вспомнился голодный гриф, который Однажды преследовал в саванне
раненого Следопыта, поджидая, пока он  не  умрет  от  жажды.  "Эти  жестокие
создания целыми днями  преследуют  путника  и  терпеливо  ждут,  пока  он  в
изнеможении  не  упадет,  дабы  вырывать  из  его   еще   трепещущего   тела
окровавленные лоскуты мяса".
   Я схватил свой нож - по неосмотрительности я спрятал его  в  сумку  -  и,
нисколько не скрываясь, отточил его на камне.  Мне  почудилось,  будто  круг
смерти перестает снижаться. И, чтобы показать хищнику, что я  не  изнуренный
путник, я исполнил танец диких, заключив его раскатами насмешливого  хохота,
которые так точно воспроизвело и  усилило  эхо,  что  я  сам  испугался.  Но
крылатый  живодер,  по-видимому,  ничуть  не  оробел,  а  роковой  круг  все
суживался и суживался. Я поискал глазами  укрытие  -  теми  самыми  глазами,
которые он собирался выклевать своим  кривым  клювом,  -  и,  о  счастье,  в
двадцати метрах справа от меня, в скалистой степс, открылась узкая  впадина.
Я поднял свой нож концом кверху и,  сдавленным  голосом  выкрикивая  угрозы,
направился к убежищу, дававшему мне последний  шанс  на  спасение...  Я  шел
напролом сквозь можжевельники и розмарины,  царапая  икры  о  дубки-кермесы,
ступая по гравию гариги, который осыпался под  моими  ногами...  До  укрытия
было всего десять шагов. Увы,  слишком  поздно!  Потрошитель  уже  застыл  в
двадцати - тридцати метрах над моей  головой.  Я  видел,  как  трепещут  его
огромные крылья, как он вытягивает шею, приближаясь ко  мне...  И  вдруг  он
камнем полетел вниз. Обезумев от страха, заслонив рукой глаза,  я  с  воплем
отчаяния упал ничком у большого  можжевельника.  В  тот  же  миг  послышался
страшный шум, словно грохот разгружаемой тачки: в десяти метрах передо  мною
взлетела испуганная стая куропаток, и  я  увидел  хищника;  широко  и  мощно
взмахнув крылами, он взлетел, унося в когтях трепещущую куропатку; а за  нею
в небе тянулся длинный след - уныло реявшие перышки.
   Я с большим трудом сдержал подступившие к горлу рыдания,  которые  Верное
Сердце осудил бы, и, хотя опасность миновала, я направился к укрытию,  чтобы
вернуть себе самообладание.
   Это была расселина, имевшая форму шатра чуть повыше моего роста и шириной
примерно  в  два  шага.  Я  притоптал  бауко,  устилавшую   землю,   уселся,
прислонившись спиной к скалистой стене, и обдумал создавшееся положение.
   Во-первых, я понял, что  хищник  и  не  собирался  на  меня  нападать,  а
выслеживал куропаток; бедняжки долго бежали впереди меня, не смея  взлететь,
они знали - их поджидает крылатый убийца... Это предположение  рассеяло  мою
тревогу: хищник не вернется.
   Во-вторых, я порадовался тому, что, стараясь утолить жажду, выбрал совсем
гладкую и совершенно  круглую  гальку:  оказалось,  что  я  ее  проглотил  в
смятении чувств.
   Кожа  на  правой  щеке  "тянула".  Я  потер  щеку,  но  ладонь  прилипла:
прижавшись к сосне, когда меня напугали голубые птицы, я вымазался смолой. Я
знал по опыту, что без оливкового или коровьего масла  снять  смолу  нельзя;
остается только терпеть эту  "натянутость"  и  ощущение,  что  щека  у  тебя
картонная. А если ты избрал судьбу команча, то такие мелкие неприятности  не
в счет.
   Меня больше тревожило состояние моих икр. Они были исполосованы  вдоль  и
поперек  длинными  красными  царапинами  -  точь-в-точь  прутья  решетки,  и
вдобавок под кожу попала уйма тоненьких колючек. Я терпеливо вытащил ногтями
одну занозу за другой. Ранки мои горели, поэтому я  решил  приложить  к  ним
травы: каждому известно, что горные травы  быстро  исцеляют  рапы...  Но  я,
очевидно, ошибся в выборе лекарства: после  усиленного  втирания  тимьяна  и
розмарина кожу так стало жечь, что я запрыгал и взвыл от боли... Тогда я тут
же съел половину апельсина, чтобы подкрепиться, и  это  помогло  мне  больше
всего.
   Затем я попробовал подняться на плато, но подъем по этой последней  осыпи
оказался труднее, чем я предполагал; к  тому  же  я  открыл,  что  осыпи  от
природы свойственно осыпаться. Едва я добирался  на  четвереньках  почти  до
самой вершины, как я тут же съезжал вниз на ковре перекатывающейся гальки. Я
отчаялся было  в  благоприятном  исходе,  однако  заметил  вдруг  "камин"  -
небольшую расселину, узковатую для взрослого, но подходящую для меня.
   Наконец я выбрался на плато. Оно было огромное и почти безлесное; все  то
же: дуб-кермес, розмарин, можжевельник, тимьян, рута, лаванда. Те же сосенки
с узловатыми стволами, клонившиеся под ветром, и огромные плиты голубоватого
камня.
   Я оглядел горизонт: меня окружали  холмы,  а  вдали  их  замыкало  кольцо
незнакомых мне гор.
   Я решил, что прежде всего нужно определить, где я  нахожусь.  Отец  сотни
раз говорил мне: "Если прямо перед  тобой  восток,  то  запад  находится  за
тобой. Налево от тебя - север, направо - юг. Это ясно как божий день!"
   Ага. Очень просто. Но где же восток? Я посмотрел на солнце.  Оно  ушло  с
середины неба, и так как я знал, что уже за полдень,  то  и  обрадовался:  я
нашел запад.
   Итак, я стал к солнцу спиной, вытянул в стороны руки и громко объявил:
   - По правую руку от меня юг, по левую руку - север.
   После чего я заметил, что сейчас, при отсутствии малейшего ориентира, это
изумительное открытие мне ни к чему. В каком  направлении  искать  мой  дом?
Из-за проклятых оврагов я дал такого крюку... Я  впал  в  полнейшее  уныние,
притом в глубокое и безнадежное, почему и решил во что-нибудь поиграть.
   Сначала я стал бросать камни, как это делают пастухи, ударяя,  перед  тем
как замахнуться, краем ладони по бедру. На плато был большой выбор  плоской,
совершенно гладкой  гальки  всех  размеров.  Камешки  летели,  кувыркаясь  в
воздухе, с необыкновенной легкостью. По мере того как я совершенствовал свою
технику,  они  летели  все  дальше  и  дальше.  Десятый   камень   попал   в
можжевельник, оттуда выскочила восхитительная зеленая ящерица длиной  с  мою
руку. Она промелькнула,  как  длинный  изумруд,  и  исчезла  в  можжевеловой
рощице... Я побежал за ней, сжимая по камню в каждом кулаке: первый камень я
бросил, чтобы спугнуть ящерицу. Но в тот же миг из  густой  зелени  выскочил
какой-то странный зверек величиной с полевую крысу; сделав прыжок  в  добрых
пять метров, он взлетел на широкую каменную плиту; зверек  пробыл  там  лишь
долю секунды, но я успел заметить,  что  он  похож  на  крохотного  кенгуру:
задние лапки непомерно длинные, при этом черные и  гладкие,  как  у  курицы,
тело покрыто светло-коричневой шерстью, ушки прямые, стоят торчком. Я  узнал
тушканчика, дядя Жюль мне его описывал. Тушканчик снова подпрыгнул,  легкий,
как птичка, и в три прыжка очутился в миниатюрном лесу из дубков-кермесов. Я
пытался его догнать, но тщетно,  а  разыскивая  тушканчика,  нашел  какой-то
островерхий шалаш из плоских  камней,  очень  искусно  сложенных.  Они  были
сложены концентрическими кругами шириной в  палец  каждый,  причем  все  эти
круги суживались с каждым ярусом, и в  конце  концов  камни  соединялись  на
верхушке крыши. Над последним кружком было  отверстие  размером  с  тарелку,
накрытое красивым плоским камнем. Глядя на это жилище, я  вспомнил  о  своем
печальном положении; солнце садилось, и пастушеская  сторожка,  может  быть,
спасет мне жизнь...
   Я не сразу вошел - ведь каждый  знает,  что  в  прерии  покинутая  хижина
подчас служит убежищем сиу или апашу29, чей  томагавк  подстерегает  вас  во
тьме, готовый размозжить череп легковерному путнику... Кроме  того,  я  могу
наткнуться на змею или на ядовитого паука.
   Я просунул сосновый сук в дыру, заменявшую вход, и  обшарил  все  внутри,
произнося разные заклятия. Ответом было молчание. Обнаружив узкое  отверстие
в стене, я осмотрел открытый мною каменный шалаш. Внутри него  не  оказалось
ничего, если не считать подстилки из сухих трав, на  которой,  должно  быть,
спал какой-нибудь охотник.
   Я забрался в шалаш и нашел, что в нем прохладно и спокойно. Здесь  я,  по
крайней мере, проведу ночь в  безопасности,  мне  не  будут  угрожать  такие
ночные хищники, как пума или леопард, но я с огорчением заметил, что вход не
имеет двери. Я немедля решил набрать  побольше  плоских  камней  и  заложить
вход, когда настанет время укрыться в моей крепости. Итак,  я  отказался  от
роли траппера и от моего команчского хитроумия, сменив его  на  мужественное
терпение Робинзона.
   Первое разочарование: вокруг этого шалаша нет ни единого плоского  камня.
Где же пастух набрал те камни, из которых выстроил  шалаш?  И  меня  осенила
гениальная догадка: он брал их  там,  где  их  уже  нет.  Оставалось  только
добывать камни подальше, что я и сделал...
   Пока я носил свой строительный материал, обдиравший мне  руки,  я  думал:
"Сейчас-то никто обо мне не беспокоится. Охотники считают,  что  я  дома,  а
мама - что я на охоте. Но, когда они вернутся, вот будет беда!  Мама,  может
быть, упадет в обморок! А уж плакать наверняка будет".
   При этой мысли я и сам заплакал, прижимая к своему  расплющенному  животу
камень, хоть и совсем гладкий, но весивший не меньше меня.
   Мне бы очень хотелось,  как  Робинзону,  "обратиться  к  небу  с  горячей
молитвой", чтобы заручиться поддержкой провидения. Но я не умел молиться.  И
притом у провидения, которое не  существует,  но  все  знает,  слишком  мало
оснований заниматься мною.
   Правда, я слышал поговорку: "Помогай себе сам, тогда и бог поможет".  Мне
подумалось, что стойкость - заслуга не меньшая, чем молитва, и я  продолжал,
обливаясь слезами, таскать камни. "Одно ясно, - рассуждал  я,  -  они  будут
меня искать... Поднимут на ноги крестьян, и, когда настанет ночь,  я  увижу,
как  ко  мне  наверх  поднимается  целая  вереница  "факелов  из  смолистого
дерева..." Надо  бы  мне  зажечь  костер  "на  самой  высокой  точке  горной
вершины".
   К несчастью, у меня не было  спичек.  А  индейский  способ,  которым  без
малейшего труда можно зажечь сухой мох - просто трут палочку  о  палочку,  -
этот  способ  я  много  раз  пробовал,  по  даже  с  помощью  Поля,  который
надрывался, стараясь раздуть огонь, я не разу не высек ни искорки. Я считал,
что  не  стоит  больше   пробовать;   наверно,   нужен   определенный   сорт
американского  дерева  или  особенный  мох.  Итак,  ночь  будет   темная   и
страшная... А может, это последняя моя ночь?
   Вот до чего довели меня мое непослушание и вероломство дяди Жюля!
   Тут мне вспомнилась одна фраза, фраза,  которую  отец  часто  повторял  и
много раз заставлял меня переписывать на  уроках  чистописания  (скорописью,
рондо, полукруглым с нажимом): "Начинать можно и без надежды на успех, равно
как и продолжать - наперекор неудаче".
   Отец долго объяснял мне смысл этой фразы и назвал ее  лучшим  французским
афоризмом.
   Я несколько  раз  ее  повторил  и,  словно  она  имела  силу  магического
заклинания, почувствовал, что из мальчика превращаюсь в мужчину. Я устыдился
своих слез, устыдился своего отчаяния.
   Заблудился на холмогорье, вот невидаль!  Ведь  после  переезда  в  "Новую
усадьбу" я почти все время ходил по  довольно  крутым  склонам.  Сейчас  мне
нужно только опять спуститься вниз, и я, конечно,  найду  какое-нибудь  село
или хотя бы проезжую дорогу.
   Я степенно съел вторую половину апельсина, затем, как ни  горели  ссадины
на икрах и ныли ноги, пустился бегом по зыбкой осыпи. Я  повторял  про  себя
магическое изречение и с разбегу перескакивал через можжевельник. Справа, за
прозрачными лептами туч,  начинало  багроветь  солнце,  точь-в-точь  как  на
конфетных коробках, которые тети дарят детям на рождество.
   Так я бежал,  наверно,  больше  пятнадцати  минут,  вначале  с  легкостью
тушканчика, потом - козочки, а под конец -  теленка.  Я  остановился,  чтобы
отдышаться. Оглянувшись, я установил, что пробежал по крайней мере  километр
и что больше не вижу трех оврагов; они  затерялись  а  необъятных  просторах
плато.
   Зато на западе, кажется, виднелся противоположный берег какой-то ложбины.
Я не спеша приблизился, сберегая силы для следующей перебежки.
   И точно, это была ложбина; по мере моего приближения она все углублялась.
Не та ли это ложбина, где я был утром?
   Я пошел вперед, раздвигая фисташник и дрок, которые были в мой рост...  Я
находился в пятидесяти шагах  от  гряды,  когда  раздался  выстрел  и  через
секунды две - второй! Звук доносился снизу. Ликуя, побежал я ему  навстречу,
но прямо на  меня  метнулась  стая  каких-то  больших  птиц,  вылетевшая  из
ложбины...
   Вдруг вожак стал  крениться  набок,  сложил  крылья  и,  перелетев  через
высокий можжевельник, грянулся оземь. Только я нагнулся, чтобы его  поднять,
как меня почти оглушил сильный удар, и я  упал  на  колени:  на  голову  мне
свалилась другая птица, и у меня потемнело в глазах. Я  изо  всех  сил  стал
растирать свою гудящую голову и увидел на ладони кровь. Решив,  что  у  меня
разбита голова, я собрался было зареветь, когда заметил, что  сама  птица  в
крови. Я сразу успокоился и ухватил обеих птиц за лапки, еще подрагивавшие.
   Птицы оказались куропатками, но меня поразил их вес. Они были величиной с
петуха, и, как ни старался я повыше поднять  руки  с  дичью,  красные  клювы
волочились по гравию.
   Сердце  запрыгало  у  меня  в  груди:  греческие  куропатки!  Королевские
куропатки! Я понес их к краю гряды; может, это дуплет дяди Жюля?
   Но если это даже не его дуплет,  то  охотник,  разыскивающий  свою  дичь,
встретит меня, конечно, с почетом и отведет домой. Я спасен!
   С трудом пробираясь сквозь заросли багряника, я услышал громкий  говор  и
раскатистые "эры", которые подхватывало эхо. Это был голос дяди  Жюля,  глас
спасения, глас судьбы!
   Я увидел его сквозь ветви. Ложбина, довольно широкая и  почти  безлесная,
была не очень глубока. Дядя Жюль шел от ее противоположного склона и  кричал
с явным раздражением:
   - Да нет же, пет, Жозеф! Не надо было вам стррелять! Они летели на  меня!
Вы своими выстрелами невпопад заставили их свернуть в сторрону!
   Затем я услышал голос отца (видеть его я  не  мог,  он,  вероятно,  стоял
где-то под скалами):
   - Я был на достаточно близком расстоянии  и,  по-моему,  в  одну  из  них
попал.
   - Да будет вам! - презрительно оборвал  его  дядя  Жюль.-  Вы,  может,  и
попали бы в них, если бы сначала прропустили их мимо себя! Но вы вообразили,
что способны на "выстррел корроля", да еще дуплетом! Один рраз вы  ужо  дали
маху: прромазали сегодня утром курропаток, которрые жаждали покончить  жизнь
самоубийством!  И  вы  опять  пробуете   делать   дуплет   на   корролевских
курропатках, которрые летели прямо на меня!
   - Согласен, я немного поторопился, - сказал виноватым голосом отец.  -  И
все-таки...
   -  И  все-таки,  -  резко  отвечал  дядя,  -  вы  умудрились   прромазать
корролевских курропаток величиной с бумажного змея, хотя ваша пищаль  может,
как  лейка,  полить  дробью  целую  простыню.  Самое  печальное  -  что  это
единственный в своем роде случай, такого у нас никогда больше  не  будет!  А
уступи вы мне выстрел, они бы уже лежали в нашем ягдташе!
   - Верно, я сделал ошибку, - сказал отец. - И все-таки я видел, как летели
перья...
   - Я тоже, - ухмыльнулся дядя Жюль. - Я тоже видел прелестные  перышки  на
крыльях корролевских курропаток, которые уносили их со скоростью шестидесяти
километров в час на гребень гряды. Сидят они там и чихают на нас!
   Я подошел ближе и увидел нашего бедного Жозефа. Он уныло качал головой  в
лихо заломленном  картузе  и  мрачно  покусывал  веточку  розмарина.  Тогда,
изогнувшись, как натянутый лук, я взлетел на острый выступ  скалы,  нависшей
над ложбиной, и во весь голос крикнул:
   - Он убил их! Обеих! Это он их убил!
   И пред лицом заходящего солнца я поднял птиц  к  небу,  крепко  сжимая  в
кулачках четыре золотых крыла - залог славы моего отца.
 
   1 У французских школьников четверг - свободный день.
   2  "Стальные  ноги"  -  плутовские  похождения  трех  бродяг  Крокиньоля,
Рибульденга и Филошара, печатавшиеся в начале  нашего  века.  Многочисленные
варианты "Стальных ног" в виде серии рисунков с кратким текстом и сейчас еще
выходят во Франции.
   3 Гарига (прованс.) - пустошь на каменистых склонах гор  Средиземноморья,
поросшая вечнозелеными низкими кустарниками.
   4 Обань - город на юге Франции, неподалеку от Марселя.
   5 Экс - город в двадцати восьми километрах к северу от Марселя.
   6 Штатные учителя городской начальной школы во Франции получают жалованье
в мэрии.
   7 * Абд-аль-Кадир  (1808-1883)-национальный  герой  Алжира,  возглавивший
народное восстание против французских захватчиков в 1832-1847 годах.
   8 * Тамтам - ударный музыкальный инструмент.
   9 Префектура -  управление  департаментом,  административным  округом  во
Франции.
   10 Руссильон находится в Восточных Пиренеях,  на  границе  с  Каталонией,
северо-восточной областью Испании.
   11 По обряду христианской церкви, верующие, причащаясь, едят хлеб и  пьют
церковное вино, так как хлеб и вино - символы "тела и крови Христа".
   12 Калас Жан - французский протестант, казненный в 1762 году  по  ложному
обвинению в убийстве сына, принявшего католичество.  Знаменитый  французский
писатель Вольтер, убежденный в  ложности  обвинения,  добился  в  1765  году
посмертной реабилитации Каласа.
   13  Гус  Ян  (1369-1415)-великий  чешский  патриот,  выдающийся   деятель
реформации, которого церковный собор приговорил к сожжению.
   14 Римский папа Александр VI Борджиа и его сын  Чезаре,  правившие  в  XV
веке, известны своими злодеяниями - предательством, убийствами, подкупами.
   15 Папесса Иоанна - героиня легенды,  согласно  которой  папский  престол
когда-то в течение недолгого времени занимала женщина.
   16 Ропавалло-Мантака III - королева Мадагаскара в конце XIX века.
   17 По способу пешего хождения (лат.), - то есть пешком.
   18 По обычаю, пирог с запеченным бобом подается во  Франции  к  столу  на
крещенье.
   19 Баланчелла - небольшое морское судно.
   20  Тимьян  (от  греч.  thymiana  -  благовонное  курение)   -   душистое
кустарниковое растение с  мелкими  лиловыми  цветами,  из  листьев  которого
добывается эфирное масло и в древности делали  благовонные  курения.  Аромат
его упоминается в  произведениях  Вергилия  (70-  19  до  н.  э.),  великого
римского поэта, которого переводил впоследствии