Властный тон Бассаргина тоже пришелся ему не по душе,
но  был  понятен  - капитан!  Но помполит,  ни разу не обратившийся за
помощью к капитану?!..
     "Труднее всего, - рассуждал Иван Кузьмич, - придется в плавании с
Бассаргиным.  Сухарь! Всегда застегнут на все пуговицы. Говорит ровным
голосом, будто ни гнева не знает, ни радости. С командирами и пожилыми
матросами на "вы" разговаривает. Еще бы! Высшую мореходку кончил!.."
     В дверь постучали.
     - Да-да! - Иван Кузьмич поднялся с койки. - Войдите.
     - Капитан вызывает, - сказали за дверью.
     В просторной каюте  Бассаргина  собрались  штурманы  и  механики.
Несколько  в  стороне  сидел  Корней  Савельич,  чуть  пригнув голову.
Коротко подстриженные жесткие усы придавали ему уверенное выражение.
     - Я  собрал вас,  чтобы сообщить неприятную новость.  - Бассаргин
остановился  и  осмотрел  присутствующих,  как  бы   проверяя,   какое
впечатление произвело на них его предупреждение. - Только что радистка
передала мне:  "Таймыр" не выходит на связь,  не  отвечает  на  вызовы
радиостанции порта.
     - Возможно, неполадки с рацией, - сказал Корней Савельич.
     - С двумя сразу? - спросил Анциферов. - С основной и аварийной?
     - Я собрал вас не для того,  чтобы  выслушивать  предположения  о
состоянии  рации "Таймыра",  - недовольно остановил их капитан.  - Нам
следует принять весть  о  потере  связи  с  "Таймыром"  как  серьезное
предупреждение  и  немедленно  проверить  боевую  готовность  судна  и
команды. С завтрашнего дня штурманы и механики в свободное время будут
проводить  занятия  со  своими вахтами.  Тренируйте боевую,  водяную и
пожарную тревоги.  Приказ - расписание занятий по боевой подготовке  -
будет вывешен перед ужином на доске объявлений.  А вас я попрошу, - он
разыскал взглядом сидящую в стороне радистку Зою,  - выходите на связь
с "Таймыром" и "Сивучом". И обо всем немедленно докладывайте мне.
     Капитан встал, показывая, что совещание окончено.

"КОЛЕСА"

     Рассвет выдался тусклый,  скучный.  Все было  серым:  и  небо,  и
волны,  набегающие  на  траулер.  Даже  лица  людей  казались  серыми,
скучными, как волны в море, и все, что окружало их.
     Гулко зарокотала лебедка.  Грохот ее,  отражаясь в пустых трюмах,
быстро нарастал.  Скоро он заглушил возгласы  матросов,  топот  грубых
рыбацких сапог и стук машины под палубой.
     Грузовая стрела подняла тяжелые сети  и  перевалила  через  борт.
Тралмейстер  Фатьяныч,  шаркая  по  палубе ногами,  обутыми в глубокие
калоши,  подошел к  борту.  Опираясь  обеими  руками  на  планшир,  он
смотрел,  как трал, медленно раскрываясь в воде, погружается в зыбучую
пучину.
     Иван Кузьмич  следил  из  окна рубки за двумя ваерами - стальными
тросами,  буксирующими трал  за  судном  по  дну  моря.  Через  каждые
пятьдесят  метров в стальные нити ваера была вплетена матерчатая метка
- марка.  Плавно соскальзывала она с барабана,  плыла над  палубой  и,
переползая через борт, уходила в воду.
     Четвертая марка - двести метров ваеров - ушла под днище "Ялты".
     - Сто-ой! - крикнул из окна Иван Кузьмич.
     Лебедка замедлила движение. Остановилась.
     - Взять ваера на стопор!
     Матросы быстро закрепили трал.
     "Ялта" двигалась  медленно,  слегка  заваливаясь  на  отягощенный
тралом рабочий борт, как бы прихрамывая.
     Почти все   свободные   от   вахты  рыбаки  вышли  из  надстроек.
Посматривая на море, они искали приметы, сулящие хороший улов.
     Одним из  первых появился на палубе Анциферов.  Молодого штурмана
привлекло сюда не любопытство.  На траулере он был новичком.  В первые
дни  войны  его  высадили  с  небольшим отрядом в тыл продвигающихся к
Мурманску   гитлеровцев   разведать   дорогу,   питавшую   наступление
противника. Анциферов был ранен: вражеская пуля раздробила ему локоть.
     Из госпиталя Анциферова выпустили с несгибающейся правой рукой и,
как негодного к строевой службе,  направили в райвоенкомат начальником
стола учета  офицерского  состава.  Уже  первое  знакомство  с  новыми
обязанностями  привело  молодого офицера в смятение.  Сидеть и писать!
Моряку,  штурману  погрязнуть  в  канцелярщине!  Да  он  запутается  в
писанине  сам  и  других запутает.  Анциферов услышал о комплектовании
экипажей трех траулеров и побежал в обком партии.
     Иван Кузьмич с первого же дня плавания взял молодого штурмана под
свое покровительство.  От него Анциферов узнал устройство  рыболовного
трала, способы разделки рыбы и многое другое. Но никакие объяснения не
могли заменить опыта,  и теперь Анциферов с нетерпением ждал: скоро ли
поднимут трал, приступят к обработке улова...
     Волновался не один  Анциферов.  Подъем  трала  всегда  привлекает
рыбаков на палубу.  Что даст море? Вдруг в промысловом журнале в графе
"улов в тоннах" появятся ненавистные "колеса" - нули. Но этот рейс был
особый, а потому и волнение матросов нарастало с каждой минутой.
     Не спешили лишь в рубке.  Прошли положенные  для  траления  сорок
пять минут,  пятьдесят. Миновал час. Окна рубки по-прежнему оставались
закрытыми.
     Наконец Иван Кузьмич появился в окне и подал команду:
     - Вира трал!
     Снова загрохотала  лебедка.  Нестерпимо медленно вползали на борт
лоснящиеся  смазкой  ваера  и  наматывались   на   огромный   -   выше
человеческого роста - деревянный барабан.
     Фатьяныч вскочил на плавно покачивающийся планшир.  Придерживаясь
обеими руками за ванты,  он повис над водой. Маленькие выцветшие глаза
его зорко всматривались в море.
     В глубине   замаячило   расплывчатое  молочно-зеленоватое  пятно.
Постепенно уменьшаясь,  оно становилось все  ярче,  обретало  знакомые
очертания тралового мешка.
     - "Колеса"!  - Фатьяныч сердито сплюнул за борт и  с  неожиданной
для его возраста легкостью соскочил с планшира на палубу.
     Трал был пуст.  Совершенно  пуст.  Он  не  захватил  даже  мелких
животных, которыми так богато Баренцево море.
     "Не мало ли вытравили ваеров? - подумал Иван Кузьмич. - Возможно,
трал не лег на дно, а завис в воде?"
     Он отошел от  окна  и  включил  эхолот.  Дрожащая  синяя  стрелка
показала  глубину  моря  - около двухсот метров.  Все же Иван Кузьмич,
спуская трал,  вытравил ваеров на марку больше.  Но и это не  помогло.
Снова  пришлось  записать  в  журнал ненавистные "колеса".  Теперь уже
сомнений не было: под "Ялтой" тянулось голое каменистое дно.
     - Цедим тралом соленую воду! - раздраженно бросил Иван Кузьмич.
     - Сделаем еще заход,  - ответил Бассаргин.  - Потом пробежим миль
десять на восток. Попробуем меньшие глубины.
     - Стемнеет к тому времени, - напомнил Иван Кузьмич.
     - Рано  или  поздно,  а  придется работать с тралом в темноте,  -
ответил Бассаргин. - Пускай вахты учатся.

     Ночь выдалась облачная,  безлунная. Палуба и надстройки слились с
темным  небом  и  морем.  Лишь в полукружье синего света,  падающего у
входа под полубак, время от времени серыми тенями скользили матросы.
     Спуск трала  в  темноте  был  продуман до мелочей еще до выхода в
море.  Сложнее  всего  было  следить  за  ходом  ваеров.  Сколько   их
вытравлено? В темноте матерчатые марки не видны. Но и тут нашли выход:
у траловых дуг стояли два матроса и прижимали  палками  скользящий  за
борт ваер. Стоило палке подпрыгнуть - матрос кричал:
     - Раз, марка пошла-а!
     - Раз, марка пошла-а! - откликался от второй дуги напарник.
     И снова,  еле заметно поблескивая жирной смазкой,  бежал ваер  за
борт, пока матрос не ощущал новый легкий толчок палки.
     - Два, марка пошла-а! - кричал он.
     И, проверяя себя - не ошибся ли? - ждал голоса напарника.
     Первым спуском трала в темноте руководил сам капитан. По привычке
он  стоял  у  поднятого окна,  хотя разглядеть что-либо на палубе было
невозможно.
     После шестой марки Бассаргин остановил лебедку.
     На палубе было тихо. Матросы переговаривались вполголоса. Капитан
приказал: громко говорить на палубе могут лишь штурман и тралмейстер.
     Даже опытные рыбаки,  проплававшие в Заполярье  десятки  лет,  не
могли  сегодня  усидеть  в надстройке.  Впервые за время существования
тралового флота  приходилось  промышлять  в  полной  темноте.  И  хотя
матросы  участвовали  в  учениях на Мурманском рейде и знали,  в каких
условиях придется им работать,  все на  палубе  было  для  них  сейчас
непривычно, вызывало смутное беспокойство. Ведь несколько часов спустя
они заменят товарищей у трала,  сами будут бегать, натыкаясь на бочки,
ваера...
     Наконец-то "Ялта" завернула.  На палубе оживились. Сейчас траулер
сделает  круг.  Крылья  трала сомкнутся под водой,  чтоб рыба не могла
уйти из мешка. А там и подъем...
     На этот  раз,  даже в едва заметных отсветах синей лампочки,  все
увидели грузно повисший на стреле, оплывший книзу куток трала.
     Фатьяныч надвинул  обеими  руками зюйдвестку поглубже на голову и
нырнул под  льющуюся  с  кутка  ледяную  воду.  Ощупью  нашел  тросик,
стягивающий  удавку.  Рванул  его.  Куток  раскрылся,  и  на  палубу с
грохотом вывалились огромные куски губки. Возле них послышались легкие
шлепки. Рыба!
     Бассаргин сбежал по трапу на палубу.
     - Дайте нож, - сказал он в темноту.
     Фатьяныч вытащил из брезентового чехла нож с широким  и  коротким
лезвием и подал его капитану.
     Бассаргин распорол брюхо трески.  Внимательно осмотрел при  свете
карманного  фонарика содержимое желудка.  Отбросив выпотрошенную рыбу,
вскрыл другую, третью...
     - Крепи   трал,   -  негромко  приказал  капитан,  возвращая  нож
Фатьянычу.
     Старый тралмейстер  понял  его,  вздохнул.  Желудки  трески  были
пустые. В желудке одной из рыб Бассаргин нашел даже откушенный жесткий
луч  морской звезды.  Треска голодная,  хватала все,  что подвернется.
Концентрации рыбы, то есть улова, в таком месте ждать было нечего.
     Снова "Ялта"  двигалась  на северо-восток,  рассекая волны острым
форштевнем.
     Иван Кузьмич сдал вахту. Спускаясь по трапу, он встретил радистку
Зою и невольно задержался.  Пухленькое миловидное лицо девушки приняло
нездоровый,  землистый оттенок. Задорные золотистые вихры поникли. Что
с ней?  Не могла же крепкая девчушка  вымотаться  за  несколько  дней!
Горе? Откуда оно могло свалиться в открытом море?
     - Постой-ка!  - Иван Кузьмич  взял  Зою  за  плечи  и  спросил  с
неожиданно прорвавшейся в голосе лаской: - Достается?
     - Если б вы знали!.. - Зоя зажмурилась и качнула головой.
     - Трудно?  -  снова  спросил  Иван  Кузьмич.  - На море у каждого
новичка так.  Иной отстоит вахту у рыбодела...  Спина не гнется. Руки,
ноги ломит. Плечом не пошевельнуть. Если бы не море кругом - бросил бы
все и бежал без оглядки.  А прошел еще день и еще... Глядишь - привык.
Рыбаком стал.
     - Лучше б я за рыбоделом стояла!  - вырвалось у Зои. - Не думала,
что так будет.
     - Как? - насторожился Иван Кузьмич.
     - Не надо об этом.  - Зоя уже жалела, что выдала себя. - Мне пора
на связь.
     - Что с тобой? - настаивал Иван Кузьмич.
     - По  шестнадцати  часов  в  день  наушники  не  снимаю.  -   Зоя
вздохнула.  -  Спать лягу - не могу заснуть.  Все кажется,  что именно
сейчас меня ищут в эфире, передают предупреждение об опасности судну.
     - Да-а!  - Иван Кузьмич не знал,  что ответить девушке. Не мог же
он,  старший помощник,  посоветовать радистке относиться поспокойнее к
порученному ей делу. И какое сейчас спокойствие?
     - Извините.  - Зоя справилась с охватившей ее слабостью.  - Скоро
вызов.
     И, часто стуча  каблучками  по  металлическим  ступенькам  трапа,
сбежала  вниз.  Иван  Кузьмич  понял,  что  самого главного Зоя ему не
сказала.
     А Зоя  не  могла  признаться  в том,  что не длительные дежурства
изматывали ее и даже не постоянное напряжение у рации. Четвертые сутки
жила  она в страшном мире.  За иллюминаторами расстилалось серое море.
Под палубой мерно стучала машина. А в эфире непрерывно звучали команды
на русском,  немецком и английском языках,  музыка,  брань, призывы на
помощь.  Утром Зоя поймала настойчиво повторяемую фразу: "Погибаем, но
деремся!  Погибаем,  но  деремся!"  Страшнее всего звучала в наушниках
музыка. Порой Зое казалось, что музыканты усердствуют в эфире лишь для
того, чтобы заглушить призывы гибнущих в море людей.
     Иван Кузьмич проводил Зою  взглядом  и  вошел  в  каюту.  Включил
верхний  свет  и настольную лампу.  Как ни странно,  но на затемненном
траулере лучше засыпали и крепче спали при свете.
     Приснился Ивану Кузьмичу странный сон.  Лежит он будто в огромной
ложке,  а  кто-то  невидимый  раскачивает  его,   старается   вывалить
неизвестно куда. Иван Кузьмич уперся руками и ногами в края ложки... и
проснулся.
     Качало. За тонкой переборкой ревел океан. Могучая волна ударила в
борт,  бросила траулер набок.  Чтоб не вывалиться из  койки,  пришлось
покрепче упереться локтями и ногами в ее борта.
     "Шторма только не хватало!  - огорченно подумал Иван  Кузьмич.  -
Везет!" Заснуть он уже не мог.
     Осенью штормы на Баренцевом море - явление обычное. Но для "Ялты"
каждый потерянный день был тяжким ударом.  Объяснить шторм было легко.
Примириться с ним невозможно.

В ШТОРМ

     Оська Баштан пришел на "Ялту" с парой белья,  завернутой в старую
газету,  и любимой патефонной пластинкой. На людей, имеющих чемоданы и
какое-то имущество,  он смотрел как на жалких  стяжателей.  Зачем  ему
барахло?  Постельные принадлежности и полотенце даст боцман. Стеганку,
рабочие сапоги,  рукавицы тоже.  Миски и  ложки  есть  у  поварихи.  А
остальное?..  Мир вовсе не так плох,  как кажется некоторым. Оська без
раздумья делился  последним  с  незнакомым  человеком  и  с  такой  же
легкостью садился за чужой стол, не дожидаясь приглашения.
     Взгляды Оськи на жизнь были несложны.  Человечество он  делил  на
пьющих и непьющих.  К первым он относился сердечно,  на вторых смотрел
со снисходительным сожалением.  Но  уживался  он  одинаково  легко  со
всеми.
     На вид Оське можно было дать лет двадцать  пять,  даже  тридцать.
Живое,  подвижное  лицо  его  усеяли  крупные рыжие веснушки.  Круглые
голубые глазки под сильно приподнятыми короткими бровями придавали ему
удивленное  выражение.  Слушая его,  трудно было понять,  шутит он или
говорит всерьез.
     Рыбачить Оська  начал  подростком  на  родном Черном море.  Потом
погостил на Каспии и наконец обосновался в Мурманске.
     Кочевая жизнь ничего не изменила ни во внешности, ни в характере,
ни в речи Оськи.  По-прежнему он,  по неистребимой одесской  привычке,
говорил "мило" вместо "мыло", "бички", а не "бычки".
     - Оська! - приставал к нему Марушко. - Скажи "рыба".
     - Ну, риба.
     - Не "риба",  а "рыба",  -  еле  сдерживая  смех,  поправлял  его
Марушко.
     - Я ж и говорю: риба, - невозмутимо отвечал Оська.
     В каюте  первой  вахты  собрались  матросы,  очень  различные  по
возрасту и характерам. Жизнерадостный, общительный Оська сразу же стал
центром  маленькой  артели.  Старшина  вахты Быков - пожилой кряжистый
помор с неподвижным  скуластым  лицом  -  принадлежал  к  типу  людей,
непонятному для Оськи.  В рундучке у Быкова хранились две смены белья,
старенький пиджачок,  меховой жилет и масса мелочей  -  от  иголок  до
запасного,  отменной  крепости,  шкерочного ножа,  сделанного знакомым
слесарем из драчевого напильника.
     Ближе остальных  был  Оське  Марушко.  С  ним  можно обстоятельно
потолковать о шумных портовых кутежах,  когда  заработанное  за  месяц
тяжелого  труда  бездумно  спускалось  в два-три дня и к выходу в море
Оська оставался, как он говорил, "чист".
     Шторм - вынужденный отдых рыбаков. Конечно, когда волны с бешеной
силой и настойчивостью бросают судно с кормы на нос и обратно, "козла"
не забьешь. Но в каюте было тепло. И все внимательно слушали россказни
Оськи, где причудливо сплетались быль и выдумка.
     - У  пьяных  есть  свой бог!  - разглагольствовал Оська.  - Может
быть,  даже не бог,  а маленький заботливый божененок.  У  него  очень
много работы.  Бедному божененку надо присмотреть, чтобы пьяный дурень
не попал под машину,  не сломал себе шею,  не  свалился  с  причала  в
воду...  Мало ли за чем должен следить наш маленький божененок.  Он же
один,  а нас сколько?  Слушайте сюда!  Прошлый год загулял я на Первое
мая.  Утром  проснулся  в  каком-то сарае.  За городом.  Как меня туда
занесло?..  Выхожу из сарая.  Холодно. Ветер. Мокрый снег. А я в одном
тельнике. И вдруг вижу... огород! На огороде пугало. На пугале бушлат.
Зачем,  думаю,  пугалу бушлат? Мне же он нужнее. Снял с пугала бушлат.
Надел.  И  пошел  дальше.  -  Оська сделал многозначительную паузу.  -
Откуда взялся бушлат? Как я попал на огород? Божененок привел.
     В каюту   набились  слушатели.  Пришел  кочегар  Паша  Бахарев  -
огромный, с плотной жилистой шеей и постоянной смущенной улыбкой. Паша
стеснялся  своей  силы,  могучих  рук,  упругих  мышц,  выпирающих под
застиранной сатиновой рубашкой.  Он мог скрутить  любого  из  команды,
даже  двоих,  а  доктора  нашли у него какую-то болезнь,  продержали в
больнице,  а потом вместо фронта направили  на  "Ялту".  Паша  не  раз
порывался  рассказать  товарищам,  как  он  хочет  воевать.  Но  с его
медлительной  речью  рассказ  никак  не  двигался  дальше  прихода   в
больницу.
     Заглянул на веселый шум и боцман Матвеичев. С лица его никогда не
сходило  постоянное выражение озабоченности.  Вот и сейчас он сидел на
краешке койки,  будто заглянул сюда на минутку и  тут  же  побежит  по
крайне важному делу.
     - Гляжу я на тебя,  парень,  и  удивляюсь.  -  Быков  внимательно
осмотрел Оську. - Зачем ты добровольно пошел на "Ялту"?
     - Все же... "Ялта", - ответил Оська. - Курорт!
     - Было   время,  -  рассудительно  продолжал  Быков,  не  обращая
внимания на шутку.  - Хаживали мы в  море,  чтобы  заработать,  поболе
привезти домой.  В этот рейс барыши у нас будут небольшие. В сберкассу
не понесешь.
     - Зачем беспокоить сберкассу?  - Голубые глазки Оськи простодушно
уставились на Быкова. - Сперва вносить, потом выносить.
     - А  если  подкопить?  -  спросил Быков.  - Да справить,  скажем,
костюм.
     - А  вы  знаете,  как  писал великий Пушкин?  - спросил Оська.  -
"Богачу-дураку и с казной не спится.  Бобыль гол  как  сокол  -  поет,
веселится".
     - Это не Пушкин писал, - вставил Паша. - Никитин.
     - Неважно, - веско бросил Оська. - Он тоже был великий.
     - Болтаешь ты!..  - В голосе Быкова прозвучало осуждение. - А нас
в  любой  момент могут жахнуть торпедой в борт.  И полетим мы...  - Он
выразительно показал узловатым пальцем наверх.
     - Никуда мы не полетим, - уверенно возразил Оська.
     - Ты-то почем знаешь, что не полетим? - усмехнулся Марушко.
     - Не полетим,  - упорствовал Оська.  - Я счастливый.  Где Оська -
пароход не потонет.  И бомба сюда не попадет.  Хочешь на  спор?  -  Он
протянул руку Марушко.  - Если меня разнесет бомба,  я плачу тебе тыщу
карбованцев. Не разнесет - ты мне. Пошли?
     Слова его потонули в дружном хохоте.
     Шум в каюте поднял с койки Малыша.  Он осмотрел матросов  мутными
глазами и, придерживаясь руками за стену, стал пробираться к двери.
     - Бьет море? - участливо спросил Быков.
     - Болтает и болтает, - простонал Малыш. - Душу выворачивает!
     - А ты бери пример с меня.  - Оська назидательно поднял палец.  -
Утром я две тарелки борща навернул да каши с мясом.  Все это хозяйство
компотом залил. Попробуй... качни!
     - Не могу.  - Лицо Малыша страдальчески искривилось.  - От одного
запаха еды нехорошо становится.
     - Пойдем, - поднялся Оська. - Я тебя накормлю.
     - Давай, давай! - встал Быков.
     - Не надо, - попятился Малыш.
     - Так накормлю... забудешь о качке.
     Оська ухватил  Малыша  за  плечи  и,  припадая на короткую правую
ногу, вытолкнул его из каюты. За ним поднялись и остальные.
     Б