утых чудес;
она снабжена очень хорошо написанными вводными рассуждениями. Однако через
все эти рассуждения проходит странное сравнение чудес Спасителя с чудесами
аббата Пари, причем утверждается, что достоверность последних равна
достоверности первых,-как будто свидетельства людей могли бы быть
когда-либо приравнены к свидетельству самого Бога, водившего пером
вдохновенных авторов! Если считать свидетельства последних обыкновенными
людскими показаниями, то, конечно, автор французской книги еще очень
скромен в своем сравнении, так как он мог бы с некоторым основанием
утверждать, что чудеса янсенистов значительно превосходят чудеса Спасителя
по очевидности и достоверности. Нижеследующие подробности взяты из
подлинных документов, которые опубликованы в названной книге.

Многие из чудес аббата Пари были тотчас же засвидетельствованы в парижской
консистории, или епископском суде, перед лицом кардинала де Ноайля,
честность и ум .которого никогда не оспаривали даже его враги.

Сменивший его архиепископ был врагом янсенистов, благодаря чему его и
поставили по главе епархии. Тем не менее двадцать два парижских настоятеля,
или кюре, вполне серьезно требовали, чтобы он рассмотрел эти чудеса,
известные, по их словам, всему миру и бесспорно достоверные. Но он
благоразумно отказался от этого.

Партия молинистов старалась подорвать доверие к этим чудесам, в частности к
случаю с мадемуазель Ле Франк. Но уже помимо того, что их действия были во
многих отношениях в высшей степени неправильными, в особенности потому, что
они вызвали только часть свидетелей-янсенистов, вдобавок подкупленных
ими,-помимо этого, говорю я, они вскоре были подавлены целой массой новых
свидетелей числом до ста двадцати, лиц состоятельных и пользовавшихся
уважением в Париже: все эти люди подтвердили чудо клятвой. Затем было
принято торжественное и серьезное воззвание к парламенту, но правительство
запретило последнему вмешиваться в это дело, ибо было наконец замечено, что
когда люди относятся к чему-нибудь с чересчур горячим усердием и
энтузиазмом, то даже самая большая нелепость может быть подтверждена самыми
сильными свидетельствами, и если кто-нибудь окажется столь наивным, что
попробует рассмотреть данный случай с такой точки зрения и найти пробелы в
показаниях свидетелей, он почти наверное будет побежден. Слишком уж жалок
был бы тот обман, который не одержал бы верх в таком споре.

Всякий, кто был в это время во Франции, знал, какой репутацией пользовался
начальник полиции г-н Эро, ибо о его бдительности, проницательности,
активности и широком умственном кругозоре говорили очень много. Этому
чиновнику, власть которого в силу его служебного положения была почти
неограниченной, были даны полномочия, необходимые, чтобы прекратить
указанные чудеса или подорвать доверие к ним, и он часто на месте
задерживал и выслушивал свидетелей, а также участников чудес, но ни разу не
мог найти удовлетворительного свидетельства против них.

В случае с мадемуазель Тибо он послал знаменитого де Сильва для
обследования больной; показания этого врача очень любопытны: по его
заявлению, невозможно, чтобы девица была настолько больна, как доказывали
свидетели, ибо в таком случае она не могла бы так быстро достигнуть того
состояния полного исцеления, в котором он ее застал. Он рассуждал как
здравомыслящий человек, исходя из естественных причин, но противоположная
партия утверждала, что данный случай--чудо и что его показания служат
наилучшим подтверждением этого.

Молинисты оказались перед трудной дилеммой: они не дерзали ссылаться на
абсолютную недостаточность человеческих свидетельств для доказательства
чуда и вынуждены были заявить, что эти чудеса-волшебство, деяние дьявола.
Однако на это им возразили, что и древние иудеи прибегали к такому способу
возражения.

Ни один янсенист не затруднился объяснить, почему прекратились чудеса,
когда кладбище было закрыто согласно эдикту короля. Эти необычные явления
производило прикосновение к могиле; а если никто не мог приблизиться к ней,
то уже нечего было и ожидать подобных действий. Конечно, Бог мог бы в одну
минуту свалить стены, но он господин своих милостей и деяний, и нам не
подобает объяснять их. Бог не станет разрушать стены каждого города звуками
труб, как он сделал в Иерихоне, и не каждому апостолу откроет он темницу,
как святому Павлу.

Некто иной, как де Шатийон, герцог и пэр Франции, занимавший самое высокое
положение и принадлежавший к знатнейшему роду, свидетельствует о чудесном
исцелении одного из своих слуг, жившего в течение нескольких лет у него в
доме и страдавшего видимым и ощутимым недугом.

Я закончу замечанием, что никакое духовенство не славится такой строгостью
жизни и поведения, как белое духовенство во Франции, в особенности же
парижские настоятели, или кюре, подтвердившие своими свидетельствами все
эти надувательства.

Ученость, ум и честность монахов Пор-Рояля и строгость нравов тамошних
монахинь пользуются большой известностью во всей Европе. Однако все они
свидетельствуют о чуде, происшедшем с племянницей знаменитого Паскаля,
необыкновенный ум и святость жизни которого хорошо известны. Знаменитый
Расин рассказывает об этом чуде в своей известной истории Пор-Рояля и
подкрепляет рассказ всеми доказательствами, которые смогли представить
множество монахинь, священников, врачей и светских людей, достойных
несомненного доверия. Многие ученые, и в частности епископ города Турне,
были так уверены в этом чуде, что ссылались на него для опровержения
атеистов и свободомыслящих. Французская королева-регентша, сильно
предубежденная против Пор-Рояля, послала своего врача, чтобы исследовать
чудо, и он вернулся, вполне уверовав в него. Словом, сверхъестественное
исцеление было так несомненно, что оно на время спасло этот знаменитый
монастырь от погибели, которой грозили ему иезуиты. Если бы в основании
этого чуда лежал обман, то он, несомненно, был бы раскрыт такими умными и
сильными противниками и ускорил бы поражение его изобретателей. Если наши
священнослужители в состоянии соорудить целую крепость из ничтожного
материала, то какое чудесное здание могли бы они построить из всех этих
фактов, равно как и из других, о которых я не упомянул! Как часто могли бы
в таком случае звучать у нас в ушах великие имена Паскаля, Расина, Арно,
Николя! Будь наше духовенство мудрым, оно должно было бы признать это чудо,
которое стоит в тысячу раз больше всей его остальной коллекции. К тому же
это чудо могло бы прекрасно служить целям духовенства, ибо оно было
произведено прикосновением подлинной священной иглы священного терновника,
из которого был составлен священный венец, и т.д.

Разве из того, что свидетельства людей иногда достигают высшей степени силы
и достоверности, например в рассказе о битве при Филиппах или Фарсале,
можно заключать, что всякого рода свидетельства должны всегда обладать
равной силой и достоверностью? Предположим, что партии Цезаря и Помпея обе
претендовали бы на победу в этих битвах и что историки каждой из этих
партий единогласно приписывали бы перевес своей стороне; как могло бы
человечество по прошествии такого промежутка времени разрешить их спор? Но
противоречие между чудесами, о которых сообщают Геродот или Плутарх, и
теми, о которых рассказывают Мариана, Беда и другие историки-монахи,
нисколько не меньше.

Разумные люди проявляют большую осторожность, когда дело идет о том, чтобы
поверить известию, к которому рассказчик может быть пристрастен, например
такому, которое способствует прославлению родины рассказчика, его семьи,
его самого или же каким-нибудь образом совпадает с его природными
наклонностями и слабостями. Но может ли быть больший соблазн, чем желание
казаться миссионером, пророком, посланником неба? Кто не согласится
подвергнуть себя многим опасностям и испытаниям, чтобы достигнуть столь
высокой репутации? А если человек под влиянием тщеславия и разгоряченного
воображения сперва сам поверит во что-нибудь и серьезно поддастся
заблуждению, неужели он остановится перед каким-нибудь благочестивым
обманом, имеющим целью поддержать такое святое и достойное дело?

Из самой ничтожной искры может возгореться, таким образом, огромное пламя,
потому что нужный материал всегда наготове. Avidum genus au-ricularum * -
глазеющая толпа жадно, без проверки подхватывает все, что удовлетворяет
суеверие и возбуждает удивление. Сколько подобных вымыслов обличалось и
искоренялось во все времена при самом их зарождении! Какое множество других
пользовалось известностью лишь недолгое время, а затем предавалось
пренебрежению и забвению! Поэтому распространение таких вымыслов - легко
объяснимое явление; и мы поступим согласно правилам опыта и наблюдения,
если объясним его известными и естественными причинами - легковерием и
обманом. Неужели же, вместо того чтобы прибегнуть к такому естественному
объяснению, мы допустим чудесное нарушение наиболее прочно установленных
законов природы?

* Lucret., [IV, 594).

Нечего и говорить о том, как трудно раскрыть ложь в каком-нибудь рассказе,
передаваемом частным образом или даже публично, - трудно, находясь на самом
месте происшествия, а еще труднее, если действие происходит на некотором,
хотя бы и недалеком, расстоянии. Даже суд, несмотря на свой авторитет, свою
тщательность и рассудительность, часто не в состоянии отличить правду от
лжи в самых недавних событиях. Тем более нельзя ждать решения вопроса, если
прибегать к обычному методу - распрям, спорам и ходячим слухам, в
особенности когда в деле замешаны с обеих сторон людские страсти.

При зарождении новых религий мудрые и ученые люди обычно считают вопрос [о
связанных с ними чудесах] слишком незначительным, чтобы он заслуживал их
внимания или рассмотрения; впоследствии же, когда они охотно разоблачили бы
обман, чтобы разубедить заблуждающуюся толпу, оказывается, что время уже
прошло, документы и свидетели, которые могли бы выяснить дело, исчезли
безвозвратно. У них не остается никаких средств разоблачения, кроме тех,
которые должны быть извлечены из показаний самих же свидетелей; но, хотя
эти средства всегда удовлетворяют людей разумных и образованных, для
понимания толпы они обычно слишком тонки.

Итак, оказывается, что ни одно свидетельство о чуде никогда не достигало
вероятности и тем более не было равносильно доказательству; даже если
предположить, что оно имело силу доказательства, ему можно было бы
противопоставить другое доказательство, выведенное из самой природы факта,
который пытаются установить. Только опыт придает достоверность
свидетельствам людей, но тот же опыт удостоверяет нам истинность законов
природы. Поэтому, если эти два рода опыта противоречат друг другу, нам
ничего не остается, как вычесть один опыт из другого и занять ту или другую
позицию с той степенью уверенности, которая порождается их разностью. Но
согласно объясненному выше принципу в применении ко всем народным религиям
такое вычитание приводит к нулю; поэтому мы можем признать правилом, что
никакие людские свидетельства не могут иметь такой силы, чтобы доказать
чудо и сделать его законным основанием подобной религиозной системы.

Я прошу отметить ограничение, которое я делаю, когда говорю, что чудо
никогда не может быть доказано настолько, чтобы стать основанием
религиозной системы. Ибо вообще я допускаю возможность чудес, или нарушений
обычного порядка природы, доказуемых с помощью свидетельств людей, хотя,
быть может, во всей истории не найти примера такого чуда. Предположим,
например, что показания всех авторов всех национальностей сходятся в том,
что 1 января 1600 г. воцарилась полная тьма, окутывавшая всю землю в
течение недели. Предположим, что предание об этом необычном явлении еще
сильно и живо среди народа, что все путешественники, возвращаясь из чужих
стран, привозят известия о нем, ни в чем не разнящиеся и не противоречащие
друг другу,- очевидно, что современные нам философы, вместо того чтобы
сомневаться в этом факте, должны признать его достоверным и искать причины,
которые его породили. Разложение, порча, разрушение в природе - все это
явления, правдоподобные в силу многих аналогий, так что всякий факт,
ведущий к подобной катастрофе, может быть удостоверен посредством
свидетельств людей, если эти свидетельства весьма многочисленны и
единообразны.

Но предположим, что все писатели, занимающиеся историей Англии, согласны в
том, что 1 января 1600 г. королева Елизавета умерла, что до и после смерти
ее видели врачи и весь двор, как это обычно бывает у таких
высокопоставленных особ, что ее преемник был признан и провозглашен
парламентом и что, пролежав погребенной в течение месяца, она явилась
вновь, взошла на престол и правила Англией в течение трех лет. Я должен
признаться, что меня удивило бы стечение такого количества странных
обстоятельств, но я не почувствовал бы ни малейшей склонности поверить в
столь чудесное явление. Я не стал бы сомневаться в притворной смерти
королевы и в сопровождавших ее событиях, которые происходили публично; я бы
утверждал только, что смерть эта притворная, что она не была и не могла
быть действительной. Вы напрасно стали бы возражать мне, указывая на
трудность и даже невозможность обманывать весь свет в таком важном деле, на
мудрость и здравый смысл этой знаменитой королевы, на незначительность и
даже отсутствие выгод, которые она могла получить от такой жалкой выдумки;
все это могло бы изумить меня, но я тем не менее ответил бы, что
мошенничество и глупость людей - слишком обычные явления и я скорее поверю
в то, что стечение их вызвало самые необычные факты, чем допущу столь явное
нарушение законов природы.

Но если бы это чудо отнесли к какой-нибудь новой религиозной системе, уже
одно это могло бы служить полным доказательством обмана, так как людей
всегда морочили подобными нелепыми рассказами; одного этого было бы
довольно для всех здравомыслящих людей, чтобы не только отвергнуть
утверждаемый факт, но отвергнуть его без дальнейшего рассмотрения. Хотя
Существо, которому приписывается чудо, в данном случае является всемогущим,
чудо от этого нисколько не становится вероятнее, коль скоро мы в состоянии
познавать атрибуты или действия подобного Существа, не иначе как знакомясь
на опыте с его проявлениями при обычном порядке природы. Это опять-таки
ограничивает нас прошлым опытом и принуждает сравнивать примеры нарушения
истины в свидетельствах людей с примерами нарушения законов природы
посредством чудес и судить о том, что более вероятно и правдоподобно. Так
как нарушения истины гораздо чаще встречаются в свидетельствах, относящихся
к религиозным чудесам, нежели в тех, которые касаются других фактов, то это
должно значительно уменьшить достоверность первых свидетельств и привести
нас к решению никогда не обращать на них внимания, сколь бы правдоподобными
они ни представлялись.

Лорд Бэкон, по-видимому, придерживался тех же принципов рассуждения.
"Следует, - говорит он, создать собрание или частную естественную историю
диковин и чудесных порождений природы - словом, всякой новизны, редкости и
необычности в природе. Однако это надо делать со строжайшим выбором, чтобы
соблюдалась достоверность. Наиболее сомнительными надо считать те из них,
которые в какой-либо мере зависят от религии, как чудеса, описанные Ливием,
а также те, которые мы находим у авторов сочинений по естественной магии
или по алхимии и у других людей этого же рода: все они - искатели и
любители сказок" *.

* Nov. Org., lib. II, aph. XXIX. 179

Такой способ рассуждения тем более нравится мне, что он, как я думаю, может
способствовать опровержению тех опасных друзей или тайных врагов
христианской религии, которые пытаются защищать ее с помощью принципов
человеческого разума. Наша святейшая религия основана на вере, а не на
разуме, и подвергать ее испытанию, которого она не в состоянии выдержать, -
значит ставить ее в опасное положение. Чтобы сделать это более очевидным,
рассмотрим чудеса, о которых повествуется в Священном писании, а чтобы не
очень разбрасываться, ограничимся теми чудесами, которые мы находим в
Пятикнижии; будем рассматривать эту книгу согласно принципам этих мнимых
христиан не как слово или свидетельство самого Бога, но как произведение
обыкновенного писателя и историка. В таком случае мы имеем перед собой
книгу, оставленную нам варварским и невежественным народом, написанную в
эпоху, когда этот народ был еще более варварским, и притом, вероятно, уже
много времени спустя после того, как совершились факты, о которых в ней
повествуется; книгу эту не подтверждают никакие современные свидетельства,
и она похожа на те баснословные рассказы, которыми каждая нация окружает
свое происхождение. Читая эту книгу, мы видим, что она полна чудес и
сверхъестественных событий; она повествует нам о таком состоянии вселенной
и человеческой природы, которое совершенно отлично от настоящего, об утрате
нами этого состояния, о достижении людьми почти тысячелетнего возраста, об
уничтожении мира потопом, о произвольном выборе одного народа и ниспослании
ему особой милости небес (причем автор-соотечественник этого народа), об
освобождении его из неволи с помощью самых удивительных и невообразимых
чудес... Пусть всякий, положа руку на сердце, скажет после серьезного
размышления, считает ли он ложность подобной книги, опирающейся на подобные
свидетельства, более чудесной и необыкновенной, нежели все чудеса, о
которых в ней повествуется. А между тем на основании вышеуказанных правил
вероятности именно это-то и необходимо для того, чтобы признать ее
истинность.

То, что мы сказали о чудесах, может быть приложено без всяких изменений и к
пророчествам; и действительно, все пророчества - сущие чудеса и только в
качестве таковых могут служить доказательством откровения. Если бы
предсказание будущих явлений не превосходило человеческих способностей, то
было бы бессмысленно пользоваться пророчествами как доказательством
божественной миссии или небесной санкции. Итак, мы можем прийти к общему
заключению, что чудеса не только входили вначале в состав христианской
религии, но что и теперь ни один разумный человек не может исповедовать ее
без помощи чуда. Один разум недостаточен для того, чтобы убедить нас в
истинности христианской религии, и всякий, кого побуждает к признанию ее
вера, переживает в себе самом непрерывное чудо, нарушающее все принципы его
ума и располагающее его верить в то, что совершенно противоречит привычке и
опыту.



ГЛАВА XI О ПРОВИДЕНИИ И О БУДУЩЕЙ ЖИЗНИ

Недавно у меня был разговор с одним из моих друзей, любителем скептических
парадоксов; он выдвинул при этом много принципов, которых я никоим образом
не могу одобрить; но в силу того, что они любопытны и имеют некоторую связь
с цепью рассуждений, изложенных в этом исследовании, я постараюсь как можно
точнее пересказать их здесь по памяти, чтобы вынести их на суд читателя.

Наш разговор начался с того, что я выразил свое удивление по поводу
исключительно счастливой судьбы философии: эта наука, требующая полной
свободы как наивысшей привилегии и процветающая лишь благодаря свободному
обмену мыслями и доказательствами, впервые зародилась в эпоху свободы и
терпимости в стране, где она никогда не была стесняема даже в своих самых
крайних принципах ни догматами веры, ни вероисповеданиями, ни уложением о
наказаниях. За исключением изгнания Протагора и смерти Сократа (причем
последний факт был вызван отчасти посторонними мотивами), в древней истории
почти нет примеров того фанатического рвения, которым так заражен наш век.
Эпикур дожил в Афинах до преклонного возраста в мире и спокойствии;
эпикурейцы даже допускались к жреческому сану и к священнодействию у алтаря
при совершении самых священных обрядов официальной религии; поощрения в
форме пенсий и жалованья мудрейший из римских императоров раздавал учителям
всех философских школ без исключения. Легко понять, сколь необходимо было