ко он не
твердит давно всем известное, ведь его окружают тысячи ушей, а то, что
произносится в Германии с кафедры, тотчас же разносится в самую дальнюю
даль разными путями, разносится по контрабандным тропам, главным образом в
виде конспектов. Когда же академические преподаватели не вполне равнодушны
к тому, что их устно изложенные мысли присваивают себе недозволенным
образом другие люди, то это нередко неверно истолковывают - то принимают
это за признание в бедности собственных идей, то порицают их за недостойную
неблагожелательность. С первым можно примириться, потому что никто не
обязан быть богатым идеями и бедность не позорна, если человек сам не
повинен в ней. Что же касается второго упрека, то нужно быть справедливым и
поразмыслить над следующим: если человек не был столь счастлив, чтобы
защищать отечество с оружием в руках, если он никогда не принимал участие в
общественных делах управления и законодательства, если в ответ на вопрос
"Die cur?" он может предъявить лишь свои поэтические создания или некоторые
научные идеи, то этот человек все же имеет право охранять во всей чистоте
то самое, на чем основывает он свое значение в глазах современников или
потомков; вот почему и самые благородные умы всегда болезненно воспринимали
присвоение посторонними людьми их идей. Только что названный великий поэт
упоминает о том в своем жизнеописании вот по какому поводу: один его
знакомый успевает разработать его же сюжет (и не такой уж завидный!) раньше
его. Если скажут, что богатому пристало делиться с бедняками своим
богатством, то ведь у каждого человека, у которого есть мысли о предметах
научных или обыденных и который привык высказывать их в доверительных
беседах, не будет недостатка в ситуациях, когда он сможет упражняться в
этой христианской добродетели втихомолку. Однако и щедрости положен предел,
потому что ни одна добродетель не творит столько неблагодарных, как эта. Я
говорю не о той обычной неблагодарности, о которой сокрушаются профессора,-
быть может, все такое происходит вполне естественно, как с полюсами
магнита, когда соприкосновение немедленно рождает противоположный себе
заряд. А уж кому хотя бы раз случалось вынести на рынок мысли другого,
случайно ставшие ему известными, тот, естественно, остается непримиримым
врагом этого другого на всю жизнь. Странно, что именно те, кто крайне
энергично выступает против незаконных перепечаток книг и самыми скверными
прозвищами наделяет занимающихся этим позорным ремеслом, призывают
снисходительно относиться к незаконным предварительным публикациям, хотя
эти последние, если они достигают цели, представляют собою гораздо худший
вид воровства. Ведь полные ошибок и опечаток книги служат аргументом против
перепечаток, но почему-то никто не думает о том, в каком растерзанном и
измаранном виде обнародуются краденые мысли - они самому автору противны.
Пользоваться конспектами, написанными под диктовку публичного лектора,
который не пересказывает давно известное, а излагает новые и своеобразные
идеи,- это значит учиться; не признавать же себя учеником - значит пытаться
обойти своих конкурентов, которым такой источник недоступен или которые
пренебрегают им; ведь если даже воздерживаться от того, чтобы материально
пользоваться чужими мыслями, то все равно получаешь выигрыш в знании
метода, способа разработки, терминологии, коль скоро все это ново и
специфично. Впрочем, если всему такому и не придается столь большое
значение, то потому, что настоящего автора в конце концов всегда отличишь,
тогда вместо Sic vos nоn vobis исполнится другое речение: Sic redit ad
domimun quod fuit ante suum.

Последний полученный нами результат был вот каким: мифология в общем смысле
возникает благодаря процессу, в специальном - благодаря теогоническому
процессу, в каком по своей сущности заключено человеческое сознание. Как
только мы обрели понятие теогонического процесса, это понятие в
соответствии со всем ходом нашего исследования должно непосредственно стать
исходным пунктом нового развития, и именно этот процесс составит
единственный предмет научной дисциплины, введением, в которую служили все
предыдущие лекции. От вашего внимания не ускользнуло то, что пока мы
воспользовались своим результатом лишь для рассмотрения субъективного
значения процесса, т. е. того значения, какое он имеет для человечества,
постигнутого таким процессом,. Этот вопрос надлежало разрешить прежде всего
потому, что все наше исследование исходило из первоначального значения
мифологии для тех, в ком она впервые возникла. Итак, что касается этого
вопроса, то тут достигнут вполне удовлетворительный итог, и исследование
можно считать завершенным. Однако именно поэтому мы призваны разрешить
более высокий вопрос, а именно что означает указанный процесс не
относительно сознания, какое подпало ему, но что означает он сам по себе,
объективно.

Мы видели, что порождаемые в этом процессе представления обладают
субъективной необходимостью для человечества, захваченного им, и равным
образом субъективной истинностью. Однако это, как вы сами понимаете, ничуть
не препятствовало бы тому, чтобы те же самые представления, рассмотренные
объективно, тем не менее были ложными и случайными, и в этом отношении тоже
мыслимы объяснения, о которых не могло быть и речи прежде, потому что они
становятся возможными лишь теперь, на достигнутом уровне субъективной
необходимости. Прежние объяснения со всеми их предпосылками застряли в
историческом времени, мы же теперь выдвинули такое объяснение, которое
восходит к надысторическому процессу, и теперь здесь мы встречаем таких
своих предшественников, о каких не могли еще думать раньше. Весьма древнее
мнение и язычество, и всю порчу в человечестве выводит из грехопадения,
только из него. Такое объяснение приобретает то чисто моральную, то
пиетистскую или мистическую окраску. Однако, в каком бы виде оно ни
представало, оно заслуживает признания уже за понимание того, что мифологию
нельзя объяснить, не представив себе, что человек был реально, материально
сдвинут со своего первоначального места. В этом моменте такое объяснение
согласуется с нашим; однако дальше оно протекает иначе, потому что тут
считают нужным привлечь природу и толковать политеизм как обожествление
природы. Этот теологический взгляд отличается от аналогичных объяснений,
пользующихся известностью, тем, как, согласно ему, человечеству приходит на
ум обожествлять природу; однако сама идея обожествления природы относит
такое объяснение к той группе толкований, которая была у нас уже прежде.
Вследствие греха человек оказывается в сфере притяжения природы и, все
глубже и глубже падая в этом направлении, смешивает творца и тварь, а тогда
творец перестает быть для него единым и становится множественностью. Вот
коротко содержание такого объяснения - в наипростейшей форме. Если же
объяснение повернуто в сторону мистики, то оно приобретает примерно такой
вид. Тут мы должны исходить не из изначального знания, сколь бы великолепно
оно ни было, но из бытия человека в божественном единстве.

Человек сотворен в самом центре божества, его сущность - пребывание в
центре, ибо лишь здесь он на своем истинном месте. Пока он тут находится,
он все вещи, каковы они в Боге, видит не в той бездуховной и лишенной
единства поверхностности, присущей обыкновенному зрению, но в том, как они
по порядку ступеней вбираются друг в друга, в человека как их владетеля и
через человека в Бога. Но как только человек выдвинулся из средоточия всего
и отклонился от него, так все окружение смешивается для него, божественное
единство сдвигается для него с места, потому что он сам уже не пребывает
над вещами, божественно,- он пал и оказался на одной ступени с ними. Однако
коль скоро он хочет утвердить свое центральное положение и сопряженное с
таковым созерцание, находясь при этом уже в ином месте, то из всех этих
попыток, устремлений, усилий удержать изначальное божественное единство во
всем том, что уже нарушено и разлетелось во все стороны, возникает некий
средний мир - тот мир, который мы называем миром Богов, и мир этот - как бы
сновидение о высшем существовании, сон, который человек какое-то время
продолжает видеть после того, как выпал оттуда, и, действительно, этот мир
Богов возникает для него непроизвольно, вследствие необходимости, которая
возложена на него его изначальным отношением к Богу,- отношением, какое
продолжает действовать в человеке, пока он наконец не пробуждается и, придя
к самосознанию, не смиряется с этим миром вне Бога, радуясь тому, что
развязался с непосредственным отношением, какое не мог долее утверждать, но
тем более усиливаясь поставить на место того отношения отношение
опосредованное, притом освобождающее его самого.

Такое объяснение и восходит к прабытию человека, и мифология здесь -
следствие непроизвольного процесса, какому человек подпадает вследствие
того, что сдвигается со своего исконного места. Однако, как вы и сами
видите, согласно этому объяснению, мифология была бы лишь чем-то ложным, а
также чисто субъективным, поскольку состояла бы в таких представлениях,
которым не отвечала бы никакая действительность вне их, потому что
обожествляемые предметы природы - это ведь уже не реальные предметы. Но
прежде всего следовало бы подчеркнуть случайность, какую привносят в
объяснение сами вещи, к которым приходится прибегать, тогда как тот способ,
каким мы пришли к понятию процесса, влечет за собой то, что ему, этому
процессу, нет нужды ни в чем, кроме самого сознания, кроме самих полагающих
этот процесс, определяющих его принципов. Ведь человек в мифологическом
процессе общается не с вещами - он сам движим в нем теми силами, которые
поднимаются из глубины сознания. Теогонический процесс, в котором возникает
мифология,- это субъективный процесс постольку, поскольку он совершается в
сознании и проявляется в порождаемых представлениях, однако причины и
предметы этих представлений - это теогонические силы сами по себе, реально,
это те самые силы, благодаря которым сознание исконно есть полагающее Бога
сознание. Содержание процесса составляют не такие потенции, какие просто
представлялись бы, но сами потенции, которые творят сознание и, коль скоро
сознание - это лишь край природы, творят природу, а потому суть
действительные силы. Не с объектами природы имеет дело мифологический
процесс, а с теми чистыми творческими потенциями, изначальное порождение
которых - само же сознание. Вот где, стало быть, объяснение вполне
прорывается к объективному, становится объективным. В нашем изложении был
такой момент, когда мы все рассмотренные нами до того времени объяснения
подвели под понятие иррелигиозных, с тем чтобы противопоставить им, в общем
смысле, как единственно возможное, объяснение религиозное; теперь же нам
нужно еще более общее наименование, чтобы все опровергнутые теперь
религиозные объяснения присоединить к устраненным ранее. Все эти
встретившиеся нам раньше объяснения, в том числе и религиозные, которые
приписывают мифологическим представлениям лишь случайное или субъективное
значение, мы назовем теперь объяснениями субъективными - над ними всеми
победно возвышается объяснение объективное, единственное, одержавшее верх
над всеми.

Мифологический процесс, причинами которого выступают теогонические
потенции, отличается не просто религиозным вообще, но объективно
религиозным значением - в мифологическом процессе действуют полагающие Бога
потенции как таковые. Однако и этим не достигнуто последнее определение,
потому что ведь мы слышали раньше о таком монотеизме, который разошелся -
разлетелся на куски - в политеизме. А тогда деятельные в процессе
теогонические потенции могут быть такими, что они расходятся в нем и,
расходясь, обеспечивают этот процесс. Тогда мифология была бы все же чем-то
лишь искаженным - разрушенным, разодранным прасознанием. Правда, прежде под
монотеизмом, который будто бы разложился в многобожие, понимали монотеизм
исторический - он, как предполагали, существовал в какую-то эпоху
человеческого рода. Но с таким монотеизмом нам пришлось распрощаться. Зато
тем временем мы приняли существование сущностного, т. е. потенциального,
монотеизма прасознания. Так, может быть, этот монотеизм разрушился в
теогониче-ском процессе, а тогда мы могли бы сказать: те самые потенции,
которые в своем совокупном действии и в своем единстве обращают сознание в
сознание, полагающее Бога,- те самые потенции, расходясь, становятся
причинами процесса, в котором полагаются Боги, следовательно, возникает
мифология.

Но давайте задумаемся: как в том процессе, какой мы принимаем, могло бы
разрушаться истинное единство, если, напротив, разъяснено, что процесс
заключался в разрушении ложной единости как таковой, а это разрушение само
было лишь средством, лишь переходом - ни с какой иной целью, кроме как с
целью восстановления истинного единства, воссоздания и в конечном счете
осуществления в сознании того самого монотеизма, который поначалу был лишь
сущностным или потенциальным?

Против этого можно возразить следующее. Мифология - это
сущностно-сукцессивный политеизм, а таковой может возникать лишь в
результате действительного последования потенций, последования, в котором
каждая предшествующая потенция требует последующей, последующая
восполняется предшествующей и, наконец, вновь полагается истинное единство;
однако именно это последовательное выступление составляющих и
восстанавливающих единство потенций и есть ведь не что иное, как
расхождение, или же оно по меньшей мере предполагает, что потенции уже
разошлись внутри себя.

Последнее можно было бы признать, с тем, однако, добавлением, что такое
расхождение совершается не в процессе, порождающем мифологию, потому что в
нем, в этом процессе, потенции следуют друг за другом лишь для того, чтобы
вновь полагать и порождать единство. Поэтому смысл процесса не в
расхождении, но, напротив, в схождении полагающих единство моментов; сам
процесс состоит не в разделении, а в объединении разделенного. Повод к
такому процессу подает, по всей видимости, потенция, которая овладевает
сознанием совершенно, исключая все иные, причем так, что сознание не
подозревает об этом; но вот именно эта самая снимающая пока истинное
единство потенция преобразуется - она смещается со своего исключительного
места и преодолевается процессом - преобразуется в такую потенцию, которая
полагает теперь единство уже не просто молчаливо, неявно, но действительно,
т. е., как я обычно говорю, cum ictu et actu, так что полагаемый тем самым
монотеизм - это теперь монотеизм действительный, возникший и одновременно
постигнутый - предметный для самого сознания. То ложное, чем полагается
напряженность, что подает повод к процессу, таким образом, дано еще до
процесса; в процессе же как таковом (а в этом-то все и дело!) нет поэтому
ничего ложного, а есть лишь истина, ведь это процесс восстанавливающейся и
благодаря этому осуществляющейся истины; итак, не в отдельном, правда,
моменте истина, иначе не было бы необходимости в поступательном движении к
следующему моменту, не было бы нужды в процессе; однако в самом этом
процессе порождается, а потому и есть в нем - как порождающаяся - истина,
конец самого процесса, истина, которую, как завершенную, содержит,
следовательно, в себе процесс в целом.

Находя совершенно невозможным отыскать истину в мифологии, как она есть,
решались в лучшем случае узнавать в ней истину искаженную, однако сама
невозможность отыскать истину проистекала именно оттого, что отдельные
представления рассматривались как таковые, не в их последовательности, но в
их абстрактности, т. е. оттого, что их не возвышали до понятия процесса.
Можно признавать, что отдельное в мифологии - ложно, однако от этого не
ложно целое в его последнем разумении, не ложно целое, рассмотренное как
процесс. Сукцессивный политеизм - это лишь путь к новому порождению
истинного единства, многобожие как таковое лишь акцидентально, и такая
акцидентальность вновь снимается в целом (если иметь его в виду); не в
многобожии интенция процесса. Поэтому же можно было бы сказать и так:
ложное в мифологии наличествует лишь в силу неверного понимания процесса,
или, иначе, оно обретается лишь в растащенном, в рассмотренном по
отдельности, но ведь это лишь порок наблюдателя, который видит мифологию
только с внешней стороны, а не в ее сущности (в процессе); этот порок
объясняет ложный взгляд на мифологию, а не ее саму.

Чтобы наглядно пояснить это, можно было бы сравнить моменты мифологии с
отдельными тезисами философии. Каждый тезис истинной системы истинен на
своем месте, в свое время, как момент в поступательном движении, и каждый
тезис ложен, если рассматривать его отдельно, если изымать его из
неодолимого поступательного движения. Так неизбежно наступает такой момент,
когда надо сказать: Бог - это непосредственный принцип природы, ибо может
ли быть что-то, что не было бы Богом, нечто, откуда надо исключить Бога?
Для ограниченных умов такой тезис уже пантеизм, и под всем тем, что есть
Бог, они понимают все вещи; но ведь над вещами стоят чистые причины, из
которых лишь выведены вещи, и именно потому, что Бог есть все, он есть и
противоположное любого непосредственного принципа, а сам тезис истинен или
ложен в зависимости от того, как его рассматривать,- он истинен, если его
смысл таков: Бог есть принцип природы, но не с тем, чтобы быть таковым, а с
тем, чтобы вновь снимать себя как таковой, чтобы отрицать себя как такой
принцип и полагать себя как дух (вот у нас уже и три момента); он ложен,
если бы его смысл был таким: Бог есть этот принцип в особенности,
неподвижным и исключительным образом. Попутно можно сейчас заметить, что
самым пустоголовым и самым неспособным людям с помощью простейшего фокуса
легко удается превратить глубоко продуманное положение в ложный тезис,-
вопреки явным предостережениям не понимать его так, они выделяют его, берут
отдельно, умалчивая о том, что следует за ним, поступая так то ли с
намерением, то ли без всякого намерения, что, конечно, бывает чаще, потому
что они вообще неспособны постигать целое какого бы то ни было рода.

"Так что же - политеизм не ложная религия и вообще на свете нет ложной
религии?" Что касается первого, то, согласно нашему взгляду, мифология не
ложна лишь в себе самой; если принять ее предпосылку, она истинна, как ведь
и природа истинна, только если принять ее предпосылку. Что же касается
второго заключения, то уже объяснено, что ложен любой момент мифологии,
рассмотренный не как таковой, т. е. вне его сопряженности с другими. Теперь
же, в соответствии с тем, на что уже указывалось раньше, нам следует в
различных мифологиях народов на деле видеть лишь моменты - моменты
процесса, проходящего через все человечество; в этом смысле любая
политеистическая религия, закрепившаяся у какого-либо народа и
сохраняющаяся в таком виде, ложна, она ложна как таковая, как момент
исключительного пребывания. Но мы-то как раз рассматриваем мифологию не в
этих отдельных обособленных моментах, мы рассматриваем ее в целом, в
непрерывной взаимосвязи ее движения, проходящего сквозь все эти моменты.
Доколе человечество и, стало быть, каждая его часть еще погружены в это
мифологическое движение, доколе их - скажу так - несет на себе этот поток,
дотоле они находятся на пути к истине; лишь тогда, когда народ изымает себя
из этого движения и предоставляет вести этот процесс в его поступательном
развитии иному народу, он начинает впадать в заблуждение и пребывает в
ложной религии.

Не какой-то отдельный момент мифологии, лишь процесс в целом - истина.
Различные же мифологии - это лишь различные моменты мифологического
процесса. В этом смысле, конечно, всякая взятая по отдельности
политеистическая религия ложна (ложен, к примеру, и относительный
монотеизм), однако, если рассматривать политеизм как целое его
последовательных моментов, он есть путь к истине и в этом смысле са