людей, которое зачастую меняет свой рисунок под влиянием ничтожнейшей из случайностей"[200]. "То, о чем повествует история, это всего лишь долгий, тяжелый и путанный сон человечества"[201]. Если бы это было действительно так, то историческое описание было бы невозможно, истории вообще бы не существовало. И еще следует заметить, что не только историческим системам зачастую недостает логики и ясности, этим страдает также интерпретация, которую дают этим системам исторически действующие личности. Но если несовершенна система, это должно отразиться в теории; если же несовершенна ее интерпретация, то объяснять это следует, исходя из обстоятельств и с помощью средств не собственно исторического, а, например, психологического характера, ибо, как я уже говорил, в истории действуют не только исторические, но и природные системы. Поэтому, как показал М.Вебер, введя понятие "идеального типа", часто приходится прибегать к идеализации, часто предпринимаются неудачные попытки навести порядок в истории. Однако все это уже предполагает, что историки не только не должны оставлять этих попыток, но что именно подобные попытки являются необходимым эвристическим средством исторической науки, "регулятивной идеей", как выразился бы Кант. Кто заранее отказывается от них, отказывается и от возможности научного описания истории. Так действует ленивый разум (здесь мы вновь сошлемся на Канта).
В остальном же я только еще раз хотел предостеречь от недооценки логики исторического процесса. Я уже указывал на то, что вся наша жизнь вплоть до бытовых мелочей охвачена целой сетью самых разнообразных правил и регламентаций. Там, где эти правила нарушаются, их место занимают другие; своя система есть даже в безумии.
13.6. К вопросу об обосновании принципов в историко-научных теориях
Я твердо придерживаюсь сказанного выше и повторяю: существуют не только естественно-научные, но и историко-научные теории, причем и те, и другие имеют одинаковую логическую форму. А это значит, что вопреки широко распространенному мнению в обоих типах теорий мы неизбежно будем сталкиваться с одними и теми же гносеологическими проблемами, которые являются следствием именно этой формы.
Всякая историко-научная теория также всегда исходит из каких-то принципов, поэтому перед нами снова встает вопрос об их обосновании. К их числу относятся прежде всего общие принципы познания (например, принцип ретродукции, к которой мы прибегаем и в эмпирических науках, и в повседневной жизни всякий раз, когда делаем заключение о прошлых событиях, исходя из нынешних). Однако для исторических наук большое значение имеют и специфические естественнонаучные принципы, ведь история вынуждена опираться на физику, астрономию, биологию и т.п. как на вспомогательные науки. Это необходимо при определении возраста находок, использовании генеалогий и т.п. Наконец, существуют и специфические принципы исторических наук, но они подпадают под те же общие категории, что и естественнонаучные (см. гл. 4). И здесь и там мы находим аксиоматические, нормативные и оправдательные установления. На них я хочу остановиться подробнее и заодно обозначить связанную с ними гносеологическую проблематику. Она не зависит от содержания этих принципов: не имеет значения, являются ли они историко- или естественнонаучными.
13.7. Аксиоматические установления a priori в историко-научных теориях
Под аксиоматическими установлениями следует понимать принципы, образующие ядро теории. В естественных науках при этом речь идет о гипотезе, описывающей фундаментальные законы некоторой естественной системы (например, уравнения Шредингера), а в исторических науках - о гипотезе, описывающей фундаментальные, основные правила исторической системы. В чем заключаются эти последние, а они-то нас сейчас и интересуют, уже разъяснялось при более общем  обсуждении вопроса, чем вообще являются правила для историка. Теперь настало время остановиться на этом подробнее, воспользовавшись примером истории историографии древнего Рима.
Ее можно рассматривать как историю теорий Римского государства и его культуры, как историю разработки фундаментальных структур, призванных объяснить отдельные события и собрать разнообразные феномены в однородные блоки - правила и понятия как правила. Уже Гиббон толкует историческую драму, исходя из всеобщих духовных структур эпохи эллинизма и христианства[202]. Еще отчетливее подобный подход проступает в работах Нибура, который кладет в основу своей Римской истории социальные принципы Рима и его аграрные законы[203]. И здесь изобилие исторических фактов также подвергается упорядочиванию, превращаясь в систему, имеющую всеобщий характер, и перерабатывается с помощью ее принципов. Так же действует и Моммсен, однако, благодаря знакомству с юридической стороной дела, он преуспевает гораздо больше, чем Нибур; поэтому его исследование выглядит гораздо более глубоким и системным[204]. Далее, новые аспекты можно найти у Ростовцева[205]: он излагает экономическую и социальную историю Рима, используя лишь несколько общих понятий. Совсем недавно была предпринята еще одна попытка: Хойес практически отождествил внутреннюю политику Рима с историей римской конституции и представил первую как прямое следствие второй.
"Вместо того, чтобы выискивать мировоззренческую подоплеку многочисленных событий, - пишет он, - следует искать прозрачную, способствующую познанию последовательность фактического материала, давая тем самым путеводную нить для исследования... Наиболее подходящим принципом для этого оказалось понятие революции, из чего вытекала необходимость разбить материал по фазам революционного процесса и по возможности четко выявить в них структуру"[206].
Вместе с тем даже частные вопросы римской истории могут вызывать к жизни различные теории. Например, одни объясняют римскую экспансию через лежащий в ее основе маккиавеллистский принцип примитивной воли к власти, а другие (прежде всего Моммсен) - через принцип расширения гарантии целостности государства. Характерный для внешней политики Рима обычай подкреплять объявление войны юридическим обоснованием и производить его в соответствии со строго определенным ритуалом рассматривается как следствие консервативной римской конституции, поскольку в подобных случаях речь всегда шла о том, чтобы представить врага в качестве нарушителя существующего и превратившегося в обычай права. Огромное значение, кроме того, имеют многочисленные теории, объясняющие принципы, которыми руководствовались оптиматы, с одной стороны, и популяры - с другой. Так, например, одни видят здесь классовые противоречия, а другие - конституционные разногласия (правление только через сенат или правление через комитеты с присовокуплением права законодательной инициативы). И, наконец, упомянем попытку Мейера вывести гражданскую, государственную, внешнюю политику, вообще всю сферу деятельности Августа из одного конституционного принципа[207].
Такие аксиоматические установления историко-научных теорий, как ни странно, принимаются a priori, как и в естественных науках. Это означает, что они, с одной стороны, обеспечивают саму возможность знания фактов, а с другой - не могут быть непосредственно верифицированы или фальсифицированы этими фактами.
Допустим, историк пытается осмыслить некоторый документ, исходя только из знания господствовавших в то время юридических, экономических и социальных отношений. Но откуда он может знать о них? Ответ гласит: тоже из источников, т.е. например, из других документов. С их помощью он постарается упорядочить многообразие фактов и представить его в виде некоторой, основанной на определенных принципах, целостности. Другими словами, он сконструирует такую историко-научную теорию, которая позволит ему объяснить документ, и только потом с помощью понятого таким образом документа рассмотреть и объяснить факты. Историк на самом деле работает так же, как естествоиспытатель. Ведь и здесь и там каждый отдельный факт может быть увиден только в свете теории. Он "зависит от теории". А теория, следовательно, является "условием возможного познания".
С другой стороны, теория подвергается проверке фактами. Представление о принципах Римского права, исходя из которого объясняются исторические события или толкуются документы, также находит свое подтверждение или опровержение в документах; пропорции, характерные для геометрического стиля античной Греции, нетрудно установить по глиняным кувшинам того времени; можно проверить согласуются ли отдельные поступки Наполеона с приписываемыми ему целями. Это значит, что интерпретация либо "проходит", либо "не проходит". Такое выражение я употребляю только применительно к приведенным здесь примерам. Вообще же ни одна теория не может быть однозначно подтверждена или опровергнута эмпирическим путем, поскольку источники и факты, используемые в качестве пробных камней, как уже было показано, тоже предполагают наличие историко-научных теорий и являются зависимыми от них. Следовательно, всякая верификация или фальсификация неизбежно носит гипотетический характер. Кроме того, логическая схема подтверждения заключается в сопоставлении положений, выведенных при определенных условиях из принятых теорий, с интерпретированными фактами; однако, как уже не раз демонстрировалось в предыдущих главах, подтверждение следствий ничего не говорит о подтвержденности предпосылок (в нашем случае аксиоматических установлений). Они не имеют непосредственного эмпирического обоснования и должны конструироваться a priori.
13.8. Оправдательные установления
Рассмотрим теперь оправдательные установления. Здесь имеются в виду прежде всего установления, в соответствии с которыми на базе интерпретированных фактов принимаются или отвергаются теории. А поскольку в исторических науках, так же как и в естественных, это невозможно осуществить эмпирическим путем, должны существовать определенные правила, регулирующие этот процесс. Например, нужно решить, следует ли признавать фактические высказывания, противоречащие теории, или точнее, теоретические предпосылки этих высказываний. Если да, то тогда нужно решить, означает ли это, что теорию можно считать фальсифицированной или следует приписать случившееся действию нетипичных обстоятельств; далее, можно придерживаться мнения, что необходимо отвергать теории, доказательство которых невозможно без привлечения гипотез ad hoc, или, наоборот - что при определенных обстоятельствах такие теории допустимы; можно быть преисполненным решимости - из каких бы то ни было побуждений - во всех случаях твердо придерживаться определенных аксиом или принимать теорию только в том случае, когда она превосходит другие теории по содержательности, объясняет необъясненное, помогает открывать неоткрытое и т.д... Все это, по существу, уже говорилось в предыдущих главах, правда, применительно к естественным наукам. Но ни одно из этих фальсификационных или верификационных правил, как бы хорошо мы ни относились к некоторым из них, не может быть основано на опыте, т.е. сам опыт предполагает их существование. Эти правила способны только определять, годится ли, например, некоторый факт на роль пробного камня для проверки некоторой теории, а в случае соответствия или несоответствия - рассматривать его как достаточное основание для принятия или опровержения теории. И если какие-либо правила такого рода принимаются, то историческая (или природная) действительность показывает нам, согласуется ли она с нашими конструкциями или нет (к этому вопросу я еще вернусь позже).
13.9. Нормативные установления
Априорность нормативных установлений выражена в самом названии. Они говорят нам, что вообще можно отнести к научной теории. Если это историческая теория - а именно о ней речь, - то следует ожидать, что она прибегнет к использованию, например, исторической географии, хронологии, генеалогии, палеонтологии, геральдики, сфрагистики и нумизматики, т.е. будет опираться на целый арсенал вспомогательных средств, которые, в свою очередь, удовлетворяют определенным нормативным требованиям, и именуются вспомогательными по отношению к историографии науками. В них вплетены естественные науки, такие как география, астрономия, биология. Особое значение, конечно же, придается использованию источников, для которых разрабатываются собственные, считающиеся научными, методы отбора и оценки. Например, ссылка на сверхъестественные силы или божественное провидение считается недопустимой.
13.10. Отношение между априорным и апостериорным
Простейшая модель может еще раз продемонстрировать отношение между априорным и апостериорным:
.
Эта схема представляет вывод, в котором Fa и Ga - единичные высказывания, а вторая посылка - аксиома некоторой теории. T1 и T2 - теории, с помощью которых задаются Fa и Ga. Под T3 подразумевается нормативная теория, с точки зрения которой T, T1, T2 являются допустимыми по форме: T4 - это оправдательные теории, определяющие, можно ли рассматривать Ga как подтверждение T или нет. Наконец, S1 - это множество всех вышеперечисленных теорий от T до T4. Так что же эмпирического в этой модели?
Эмпирично то, что мы получаем результат R1, т.е. Fa,Ga, а вместе с ним подтверждение T, если предполагаем, что S1, так как никто не может знать этого  a priori. Но если мы заменим S1 на S2, то, весьма вероятно, получим другой результат - R2. И это тоже будет эмпирический факт, так как может получиться и наоборот: S1 приведет к R2, а S2 - к R1. Таким образом, ни одна часть этой модели не является чисто эмпирической; ни разнообразные множества S, ни единичные суждения; чисто эмпирическими являются одни только гипотетические мета-высказывания типа: если предположить S1, то результатом будет R1, а если предположить S2, то получим R2 (ср. гл. 3).
Таким образом, когда говорят, что теории могут быть подтверждены или опровергнуты опытом, то это чревато "логическим кругом". Теории и их принципы - это скорее нечто сконструированное и априорное, поскольку они, с одной стороны, являются условием опыта, а с другой - непосредственно этим опытом не проверяются. Такая проверка возможна только при определенных условиях, предоставляемых множеством S, а значит, именно от него зависит непредсказуемый результат этой проверки.
Как уже говорилось, единичные высказывания из приведенной модели сами по себе  также не являются эмпирическими, поскольку они так же мало определяются непосредственным опытом, как и принципы. Но это справедливо лишь в той мере, в какой они, будучи высказываниями об интерпретированных предметах опыта, имеют выходящее за рамки этого опыта содержание. Это содержание само является частью множества S. Таким образом, единичное суждение из нашей модели выражает опыт при определенных условиях, а множество S - только эти условия; и только их я называю a priori.
В соответствии с этим априорное не может быть элиминировано из исторических наук. Но как таковое, оно постоянно требует пояснения. Но прежде чем снова обратиться к этому quaestio juris[208], я хочу еще немного остановиться на отдельных моментах моего рассуждения. 
13.11. Так называемый герменевтический круг
Использованная нами модель показывает, что так называемый герменевтический круг, по поводу которого поднимается столько шума, не существует.
Прежде всего надо сказать, что то, чему ошибочно приписывается это название, встречается не только в исторических и естественных науках, но и во всякой эмпирической науке, поскольку отношения между априорными допущениями и толкуемыми с их помощью фактами остаются в принципе одинаковыми. Таким образом, не может быть и речи о том, что в данном случае мы сталкиваемся с чем-то специфическим для исторических или естественных наук[209]. Рассмотрим еще раз предыдущую схему, тем более, что она подходит для всех мыслимых эмпирических наук. Чтобы сделать наши доводы еще более очевидными, предположим, что T=T1=T2 (так что аксиома "всегда, когда F, тогда G" становится лишь одной из многих, содержащихся в T). Допустим, далее, что мы в действительности получили Fa,Ga из предпосылки T, а значит, верно и обратное - T подтверждается посредством Fa,Ga. Но здесь нет никакого круга, поскольку, как уже было показано, только опыт может определить, получен ли данный результат, т.е. действительно ли из данных предпосылок множества S вытекают Fa,Ga и искомое подтверждение. Теория сама по себе не дает таких результатов. Это лишний раз подтверждает, что из вещей можно вытянуть лишь то, что было в них вложено; обычно из них проступает опыт, пусть даже в определенном смысле "пред-оформленный" теорией, как показывает множество S в приведенной модели[210].
Если Ga это еще не известный историку факт, то на основе допущения (2) историк может доказать его так же, как это делает естествоиспытатель, ставящий эксперимент; и точно так же это предсказание будет подтверждено или опровергнуто более поздними находками и открытиями в архивах, раскопках и т.д. Если же Ga - уже известный факт, то с помощью своей теории историк может каким-то образом объяснить его или связать с другими фактами, например, с Fa, которые следует рассматривать как подтверждение или фальсификацию указанной теории.
13.12. Объяснение экспликаций и мутаций исторических систем, объяснение значений
До сих пор речь шла только о таком объяснении историками событий в пространстве и времени, которое осуществляется определенным образом и по определенным правилам. Но помимо этого историк должен объяснять само возникновение правил, т.е. происхождение идей, мнений, представлений, обычаев, стилей и т.д. История права и экономики, история искусств и вообще вся так называемая история духовной культуры дает этому массу примеров. Но как же это происходит? Как уже было показано в гл. 8, исторические системы в силу присущей им формы могут развиваться только двумя способами: путем экспликации или путем мутации. Термином "экспликация" системы я обозначаю такое ее внутреннее развитие, при котором основные правила сохраняются неизменными; "мутация" же означает изменение этих правил и тем самым возникновение новой системы. Теперь можно сформулировать предыдущий вопрос точнее: как историк объясняет экспликацию и мутацию?
Начнем с экспликации. В данном случае речь всегда идет о выведении новых правил из уже существующего комплекса. Идеальный случай экспликации представляет собой, как уже говорилось, физикалистская теория, например, ньютоновская, из которой выводилось все больше теорем, находивших все больше областей приложения. Такая теория со всеми ее экспликациями может стать предметом исторического исследования (для историка науки, например). Выводы, полученные путем экспликации, в свою очередь, могут корректироваться под влиянием конституционных, политических, экономических и проч. факторов. Изменения вносятся всякий раз, когда вывод делается в конкретных условиях и в рамках конкретных взаимосвязей. Судья, политик, ученый - все они буквально ежедневно вынуждены совершать такую коррекцию. Это напоминает шахматную игру, основные правила которой остаются неизменными, но в зависимости от ситуации всякий раз получается новая партия, новый дебют, новая стратегия и т.д.. Каждый ход определяется правилами игры и может фигурировать в шахматном учебнике в качестве стратегического элемента определенного типа партии, разыгрываемой в конкретных условиях. Практика игры в шахматы показывает, как это происходит. Логическую возможность вывода, его имплицитное присутствие в основных правилах не следует путать с его реальным воплощением.
Схема объяснения экспликации исторической системы в принципе не отличается от схемы для данного единичного примера, поскольку всякое научное объяснение всегда имеет одну и ту же форму. Представим ее следующим образом:
1. Для кого-то (это может быть и группа) задано множество правил R.
2. Он находится в определенном положении, для которого должен установить некоторые правила, выводимые из R.
3. Он полагает, что  для этого можно воспользоваться R'.
4. Кто-то, выполняющий условия 1-3, принимает или не принимает R', исходя из психологических, биологических, физиологических и т.д. законов.
5. Следовательно, он принимает или не принимает R'.
В качестве примера можно взять уже упомина