мало -
революционизировать признанную в то время аналитическую химию, чтобы на
новой основе изменить экспериментальную технику, с помощью которой
выделялись чистые химические элементы. (150)

Теория Проута, по сути дела, опровергала одну за другой теории, ранее
применявшиеся в очистке химических веществ. Но при этом некоторые химики,
не выдерживая напряжения, отказывались от новой исследовательской
программы, первые успехи которой еще никак нельзя было назвать
окончательной победой. Например, Стае, доведенный до отчаяния некоторыми
упрямыми, не поддающимися объяснению фактами, в 1860г. пришел к выводу, что
теория Проута лишена "каких-либо оснований". (151) В то же время другие
химики находились под большим впечатлением от успехов теории и не слишком
горевали от того, что успех не был полным.

Например, Мариньяк немедленно парировал выводы Стаса: "Хотя эксперименты.
г. Стаса отличаются вполне удовлетворительной точностью, все же нет
доказательств против того, что различия, имеющие место между его
результатами и следствиями из закона Проута, могут быть объяснены
несовершенством экспериментальных методов". (152) Как заметил Крукс в 1886
г., "немало химиков с безупречной репутацией верили в то, что здесь [в
теории Проута] истина заслонена некоторыми остаточными или побочными
явлениями, которые пока еще не удалось элиминировать". (153) Это значило,
что в "наблюдательных" теориях, на которых основывалась "экспериментальная
техника" химической очистки и с помощью которых вычислялись атомные веса,
должны были иметься какие-то неявные дополнительные ложные допущения. По
мнению Крукса, даже в 1886 г. "некоторые атомные веса выражались просто
средними значениями". (154) Сам Крукс подошел к этой идее, придав ей
научную форму (обеспечивающую увеличение содержания): он предложил новые
конкретные теории "фракционирования", нового "разделяющего Демона". (155)
Но, увы, эти новые "наблюдательные" теории были столь же ложными, сколь
смелыми, и не оказавшись в состоянии предсказывать какие-либо новые факты,
они были элиминированы из (рационально реконструированной) истории науки.

Следующим поколениям химиков удалось обнаружить весьма существенное скрытое
допущение, вводившее в заблуждение исследователей; оно состояло в том, что
два химически чистых элемента могут быть разделены только химическими
методами. Идея о том, что два различных химически чистых элемента могут
вести себя одинаково во всех химических реакциях, но могут быть разделены
физическими методами, требовала изменения, "растяжки", понятия "чистый
элемент", что влекло за собой и понятийную "растяжку", расширение самой
исследовательской программы. (156) Этот революционный, в высшей степени
творческий сдвиг был сделан только школой Резерфорда; (157) лишь "после
многих превратностей и самых убедительных опровержений эта гипотеза, столь
блестяще выдвинутая Проутом, эдинбургским физиком в 1815 г., спустя сто лет
стала краеугольным камнем современных теорий строения атомов". (158) Однако
этот творческий прорыв фактически был только побочным результатом прогресса
в иной, достаточно далекой, исследовательской программе; сами же сторонники
Проута, не имея этого внешнего стимула, даже не пытались, напримр,
построить мощные центрифуги - механизмы для разделения элементов.

(Когда "наблюдательные" или "интерпретативные" теории в конце концов
элиминируются, то "точные" измерения, проводившиеся на основании невыгодных
понятийных каркасов, выглядят - задним числом - скорее забавными. Содди
высмеивал "экспериментальную точность", если она является самоцелью: "Есть
что-то трагичное, если не трагикомичное, в судьбе выдающейся плеяды химиков
XIX века, по праву почитавшихся современниками за высшее мастерство и
совершенство точных научных измерений. Ставшие делом их жизни, с таким
трудом добытые результаты, по крайней мере на сегодня, выглядят столь же
значимыми и интересными как, например, вычисления среднего веса в коллекции
бутылок, одни из которых полные, а другие - более или менее пустые". (159)

Подчеркнем, что в свете методологии исследовательских программ,
предложенной здесь, никогда не было рациональных причин, по которым могла
бы быть элиминирована программа Проута. Эта программа дала превосходный
прогрессивный сдвиг, хотя и сталкивалась с серьезными препятствиями. (160
)Этот эпизод показывает, как исследовательская программа может бросить
вызов внушительному массиву признанного научного знания: она подобна
растению, высаженному на неблагоприятной почве, которую затем постепенно
преобразует и подчиняет себе.

История программы Проута также очень хорошо показывает, как прогресс науки
тормозится джастификационизмом и наивным фальсификационизмом. (Обе эти
концепции были на вооружении тех, кто выступал против атомной теории в XIX
веке). Исследование этого специфического влияния плохой методологии науки
может стать благодарной задачей историка науки.

(вч) Бор: исследовательская программа, прогрессирующая на противоречивых
основаниях

Краткий очерк исследовательской программы Бора (ранней квантовой физики)
послужит дальнейшей иллюстрацией и расширением нашего тезиса. (161)

Повествование об исследовательской программе Бора должно включать: 1)
изложение исходной проблемы; 2) указание отрицательной и положительной
эвристики; 3) проблемы, которые предполагалось решить в ходе ее развития:
4) указание момента, с какого началась ее регрессия (если угодно, "точки
насыщения"); 5) программу, пришедшую ей на смену.

Исходная проблема представляла собой загадку: каким образом атомы Резерфорда

то есть мельчайшие планетарные системы с электронами, вращающимися вокруг
положительных ядер) могут оставаться устойчивыми; дело в том, что, согласно
хорошо подкрепленной теории электромагнитизма Максвелла-Лоренца, такие
системы должны коллапсировать. Однако теория Резерфорда также была хорошо
подкреплена. Идея Бора заключалась в том, чтобы не обращать внимания на
противоречие и сознательно развить исследовательскую программу,
"опровержимые" версии которой несовместимы с теорией Максвелла-Лоренца.
(162) Он предложил пять постулатов, ставших твердым ядром его программы: "
(1) Испускание ( или поглощение) энергии происходит не непрерывно, как это
принимается в обычной электродинамике, а только при переходе системы из
одного "стационарного" состояния в другое. (2) Динамическое равновесие
системы в стационарных состояниях определяется обычными законами механики,
тогда как для перехода системы между различными стационарными состояниями
эти законы недействительны. (3) Испускаемое при переходе системы из одного
стационарного состояния в другое излучение монохроматично и соотношение
между его частотой v и общим количеством излученной энергии Е дается
равенством Е=hv, где h-постоянная Планка. (4) Различные стационарные
состояния простой системы, состоящей из вращающегося вокруг положительного
ядра электрона, определяются из условия, что отношение между общей
энергией, испущенной при образовании данной конфигурации, и числом оборотов
электронов является целым кратным h/2. Предположение о том, что орбита
электрона круговая, равнозначно требованию, чтобы момент импульса
вращающегося вокруг ядра электрона был бы целым кратным п/2л. (5)
"Основное" состояние любой атомной системы, т. е. состояние, при котором
излученная энергия максимальна, определяется из условия, чтобы момент
импульса каждого электрона относительно центра его орбиты равнялся п/2л."'
(63)

Мы должны видеть решительное различие, имеющее важный методологический
смысл, между тем конфликтом, в котором оказались программа Проута и
современное ему химическое знание, и конфликтом с современной физикой, в
какой вступила программа Бора. Исследовательская программа Проута объявила
войну аналитической химии своего времени: ее положительная эвристика имела
назначение разгромить своего противника и вытеснить его с занимаемых
позиций. Программа Бора не имела подобной цели. Ее положительная эвристика,
как бы ни была она успешна, все же заключала в себе противоречие с теорией
Максвелла-Лоренца, оставляя его неразрешенным. (164) Чтобы решиться на
такое, нужна была смелость даже большая , чем у Проута; Эйнштейн мучился
подобной идеей, но посчитал ее неприемлемой и отказался от нее. (165)

Мы видим, что некоторые из самых значительных исследовательских программ в
истории науки были привиты к предшествующим программам, с которыми
находились в вопиющем противоречии. Например, астрономия Коперника была
"привита" к физике Аристотеля, программа Бора - к физике Максвелла.
Джастификационист или наивный фальсификационист назовет такие "прививки"
иррациональными, поскольку не допускают и мысли о росте знания на
противоречивой основе. Поэтому они обычно прибегают к уловкам ad hoc,
наподобие теории Галилея о круговой инерции или принципа соответствия, а
затем и принципа дополнительности Бора, единственной целью которых является
сокрытие этого "порока". (166)

Когда же росток привитой программы войдет в силу, приходит конец мирному
сосуществованию, симбиоз сменяется конкуренцией, и сторонники новой
программы пытаются совершенно вытеснить старую.

Очень возможно, что успех его "привитой программы" позднее подтолкнул Бора
к мысли, что противоречия в основаниях исследовательской программы могут и
даже должны быть возведены в принцип, что такие противоречия не должны
слишком заботить исследователя, что к ним можно просто привыкнуть. В 1922
г. Н. Бор пытался снизить стандарты научного критицизма: "Самое большее,
чего можно требовать от теории [т. е. программы], - чтобы [устанавливаемые
ею] классификации могли быть продвинуты достаточно далеко, с тем, что
область наблюдаемого расширялась бы предсказаниями новых явлений". (167)

(Это высказывание Бора напоминает фразу Даламбера, обнаружившего
противоречивость оснований исчисления бесконечно малых величин: "Allez en
avant et la foi vous viendra"*. Маргенау замечает: "Можно понять тех, кто
воодушевляясь успехами теории, закрывает глаза на уродство ее архитектуры;
атомная теория Бора - это башенка в стиле барокко на готическом основании
классической электродинамики". (168) Однако в действительности эти
архитектурные "уродства" ни для кого не были "тайной", все видели их, но
сознательно игнорировали - кто в большей, кто в меньшей степени - пока
программа развивалась прогрессивно. (169) С точки зрения методологии
исследовательских программ, такое отношение рационально, но только до того
момента, когда стадия прогресса заканчивается: после этого апологетика
"уродства" становится иррациональной.

Надо отметить, что в 30-40 гг. Бор отказался от требования "новизны
явлений" и был готов признать "единственной возможностью согласовывать
многообразный материал из области атомных явлений, накапливавшийся день ото
дня при исследовании этой новой отрасли знаний". (170) Это означает, что
Бор отступил на позицию "спасения явлений", в то время как Эйнштейн
саркастически подчеркивал, что "нет такой теории, символы которой кто-то не
смог бы подходящим способом увязать с наблюдаемыми величинами".) (171)

Однако непротиворечивость - в точном смысле этого термина (172) - должна
оставаться важнейшим регулятивным, принципом (стоящим вне и выше требования
прогрессивного сдвига проблем); обнаружение противоречий должно
рассматриваться как проблема.** Причина проста. Если цель науки-истина,
наука должна добиваться непротиворечивости; отказываясь от
непротиворечивости, наука отказалась бы и от истины. Утверждать, что "мы
должны умерить нашу требовательность", (173) то есть соглашаться с
противоречиями - слабыми или сильными - значит предаваться
методологическому пороку. С другой стороны, из этого не следует, что как
только противоречие - или аномалия - обнаружено, развитие программы должно
немедленно приостанавливаться; разумный выход может быть в другом: устроить
для данного противоречия временный карантин при помощи гипотез ad hoc и
довериться положительной эвристике программ. Именно так поступали даже
математики, как свидетельствуют примеры первых вариантов исчисления
бесконечно малых и наивной теории множеств. (174)

(С этой точки зрения, интересно отметить двойственную роль, какую "принцип
соответствия" Бора играл в его программе. С одной стороны, это был важный
эвристический принцип, способствовавший выдвижению множества новых научных
гипотез, позволявших, в свою очередь, обнаруживать новые факты, особенно в
области интенсивности спектральных линий. (175) С другой стороны, он
выступал в роли защитного механизма, позволявшего "до предела использовать
понятия классических теорий - механики и электродинамики - несмотря на
противоположность между этими теориями и квантом действия" (176) вместо
того, чтобы настаивать на безотлагательной унификации программы. В этой
второй роли принцип соответствия уменьшал степень проблематичности
боровской программы. (177))

Разумеется, исследовательская программа квантовой теории в целом была
"привитой программой" и поэтому вызывала неприязнь у физиков с глубоко
консервативными взглядами, например, у Планка. По отношению к "привитой
программе" вообще возможны две крайние и равно нерациональные позиции.

Консервативная позиция заключается в том, что развитие новой программы
должно быть приостановлено до тех пор, пока не будет каким-то образом
устранено противоречие со старой программой, затрагивающее основания обеих
программ: работать с противоречивыми основаниями иррационально.
"Консерваторы" направляют основные усилия на устранение противоречия,
пытаясь объяснить (аппроксимативно) постулаты новой программы, исходя из
понятий старой программы; они находят иррациональным развитие новой
программы, пока попытки такой редукции не завершатся успешно. Планк избрал
именно такой путь. Успеха он не достиг, несмотря на десять лет тяжелого
труда. (178) Поэтому замечание М. Лауэ о том, что 14 декабря 1990 г., когда
был прочитан знаменитый доклад Планка, следует считать "днем рождения
квантовой теории", не совсем верно; этот день был днем рождения
редукционной программы Планка. Решение идти вперед, допуская хотя бы
временно противоречие в основаниях, было принято Эйнштейном в 1905 г., но
даже он заколебался, когда в 1913 г. Бор снова вышел вперед.

Анархическая позиция по отношению к привитым программам заключается в том,
что анархия в основаниях возводится в ранг добродетели, а (слабое)
противоречие понимается либо как фундаментальное природное свойство, либо
как показатель конечной ограниченности человеческого познания; такая
позиция была характерна для некоторых последователей Бора.

Рациональная позиция лучше всего представлена Ньютоном, который некогда
стоял перед проблемами, в известном смысле похожими на обсуждаемую.
Картезианская механика толчка, к которой была первоначально привита
механика Ньютона, находилась в (слабом) противоречии с ньютоновской теорией
гравитации. Ньютон работал как над своей положительной эвристикой (и
добивался успеха), так и над редукционистской программой (без успеха), за
что его критиковали и картезианцы, например, Гюйгенс, считавшие неразумной
тратой времени разработку "непостижимой" программы, и некоторые ученики ,
которые, подобно Коутсу, полагали, что это противоречие не является столь
уж серьезной проблемой. (179)

Таким образом, рациональная позиция по отношению к "привитым" программам
состоит в том, чтобы использовать их эвристический потенциал, но не
смиряться с хаосом в основаниях, из которых они произрастают. "Старая" (до
1925 г.) квантовая теория в основном подчинялась именно такой установке.
После 1925 г. "новая" квантовая теория перешла на "анархистскую позицию", а
современная квантовая физика в ее "копенгагенской" интерпретации стала
одним из главных оплотов философского обскурантизма.

В этой новой теории пресловутый "принцип дополнительности" Бора возвел
(слабое) противоречие в статус фундаментальной и фактуально достоверной
характеристики природы и свел субъективистский позитивизм с аналогичной
диалектикой и даже философией повседневного языка в единый порочный альянс.
Начиная с 1925 г. Бор и его единомышленники пошли на новое и
беспрецедентное снижение критических стандартов для научных теорий. Разум в
современной физике отступил и воцарился анархистский культ невообразимого
хаоса. Эйнштейн был против: "Философия успокоения Гейзенберга- Бора-или
религия?-так тонко придумана, что предоставляет верующему до поры до
времени мягкую подушку, с которой не так легко спугнуть его". (180) Однако,
с другой стороны, слишком высокие стандарты Эйнштейна, быть может, не
позволили ему создать (или опубликовать?) модель атома, наподобие
боровской, и волновую механику.

Эйнштейну и его сторонникам не удалось победить в этой борьбе. Сегодняшние
учебники физики наперебой твердят нечто вроде следующего: "Квантовая и
электромагнитно-полевая концепции дополнительны в смысле Бора. Эта
дополнительность - одно из величайших достижений натуральной философии.
Копенгагенская интерпретация квантовой теории разрешила древний конфликт
между корпускулярной и волновой теориями света. Эта контроверза пронизала
всю историю оптики: от Герона из Александрии, указавшего прямолинейность
распространения света и геометрические свойства процессов отражения (1 в.
н. э.) к Юнгу и Максвеллу, исследовавшим интерференцию и волновые свойства
(XIX в.). Лишь в первой половине XX века квантовая теория излучения, вполне
по-гегелевски, полностью разрешила этот спор". (181)

Теперь вернемся к логике открытия старой квантовой теории, в частности,
остановимся подробнее на ее положительной эвристике. По замыслу Бора,
вначале должна была войти в игру теория атома водорода. Его первая модель
состояла из ядра-протона и электрона на круговой орбите; во второй модели
он вычислил эмпирическую орбиту электрона в фиксированной плоскости; затем
он отказывается от явно искусственных ограничений, связанных с
неподвижностью ядра и фиксированностью плоскости вращения электрона; далее,
он хотел учесть возможность вращения (спин) электрона;' (182) затем он
надеялся распространить свою программу на структуру сложных атомов и
молекул, учитывая воздействие на них электромагнитных полей, и т. д. Этот
замысел существовал с самого начала: идея аналогии между строением атома и
планетарной системой уже намечала в общих чертах весьма обнадеживающую,
хотя длительную и нелегкую, программу исследований и даже указывала
достаточно ясные принципы, которыми эта программа должна была
руководствоваться. (183) "В 1913 году казалось, что тем самым найден
подходящий ключ к проблеме спектра, и нужны только время и терпение, чтобы
разрешить эту проблему окончательно". (184)

Знаменитая статья Н. Бора 1913 года была первым шагом в реализации этой
исследовательской программы. В ней содержалась первая модель (обозначим ее
M1), которая уже была способна предсказывать факты, до этого не
предсказуемые ни одной из предшествующих теорий: длины волн спектральных
линий водорода [в ультрафиолетовой и дальней инфракрасной областях]. Хотя
некоторые длины волн водородного спектра были известны до 1913 г. [серии
Бальмера (1885) и серии Пашена (1908)], теория Бора предсказывала
значительно больше, чем следовало из этих известный серий. Опыты вскоре
подкрепили это новое содержание теории: дополнительные боровские серии были
открыты Лайманом (1914), Брэккетом (1922) и Пфундом (1924).

Поскольку серии Бальмера и Пашена были известны до 1913 г., некоторые
историки видят в этом пример бэконовского "индуктивного восхождения": 1)
хаос спектральных линий, 2) "эмпирический закон" (Бальмер), 3)
теоретическое объяснение (Бор). Это сильно напоминает три "этажа" Уэвелла.
Но прогресс науки, наверняка, был бы замедлен, если полагаться на набивший
оскомину метод проб и ошибок остроумного швейцарского школьного учителя:
магистраль научной абстрагирующей мысли, проложенная смелыми умозрениями
Планка, Резерфорда,