и
пробабилизму. В самом деле, почему мы должны считать, что некое событие,
если оно предвосхищено теорией, имеет для нас большую познавательную
ценность, чем если бы оно было известно до теоретического предсказания? До
тех пор, пока доказательная обоснованность считается единственным критерием
научности, критерий Лейбница будет выглядеть непригодным. (114) Подобным же
образом, если рассматривать отношение между вероятностью теории и
эмпирическими данными, то, как заметил Дж. Кейнс, оно не может зависеть от
того, получены ли данные до теоретических предсказаний или после них. (115

)

Но несмотря на столь убедительные аргументы джастификационистской критики,
критерий Лейбница пользовался поддержкой лучших ученых, так как в нем
получили выражение их неприязнь к гипотезам ad hoc, которые "хотя и верно
выражают факты, для объяснения каковых предлагаются, однако не находят
подтверждения какими-либо иными явлениями". (116 )

Но только Поппер заметил, что бросающееся в глаза несоответствие между
несколькими разрозненными возражениями против гипотез ad hoc, с одной
стороны, и внушительным сооружением джастификационистской теории познания,
с другой, устраняется именно разрушением джастификационизма, а также
введеднием нового, не джастификационистского критерия оценки научных
теорий, основанного на неприятии гипотез ad hoc.

Рассмотрим несколько примеров. Теория Эйнштейна не потому лучше
ньютоновской, что последняя была "опровергнута", а первая нет: по отношению
к теории Эйнштейна известно множество "аномалий". Теория Эйнштейна лучше,
чем теория Ньютона "образца 1916 года", иначе говоря, знаменует собой
прогресс научного знания по сравнению с ньютоновской теорией (то есть
теорией гравитации, законами динамики, известным рядом граничных условий,
но также и списком известных аномалий, таких как перигелий Меркурия),
потому что она объяснила все, что успешно объясняла ньютоновская теория, но
при этом в определенной степени объяснила и эти аномалии; кроме того, она
наложила запрет на такие явления, как прямолинейное распространение света
вблизи больших масс, о чем в теории Ньютона не было ни слова, зато другие
хорошо подкрепленные теории того времени такие явления допускали; и,
наконец, некоторые фрагменты добавочного содержания эйнштейновской теории
были реально подкреплены ранее непредвиденными фактами (например,
измерительными данными, полученными при наблюдении полного солнечного
затмения).

В то же время, следуя тому же критерию, надо признать, что теория Галилея,
согласно которой естественное движение земных тел является круговым, не
несла с собой никаких улучшений в указанном смысле, поскольку она не
запрещала ничего сверх того, что запрещалось соответствующими теориями,
которые Галилей предполагал улучшить (аристотелевская физика и небесная
кинематика Коперника). Следовательно, то была теория ad hoc, а значит,
бесполезная с эвристической точки зрения. (117 )

Прекрасный пример теории, удовлетворяющей только первой части попперовского
критерия прогресса (наличие добавочного содержания), но не второй части
(наличие подкрепленного добавочного содержания), был дан самим Поппером:
это теория Бора - Крамерса - Слэтера 1924 г. Эта теория была опровергнута
во всех ее новых предсказаниях." (118 )

Наконец, рассмотрим вопрос, много ли осталось конвенционалистских моментов
в утонченном фальсификационизме. Конечно, меньше, чем в наивном
фальсификационизме. Нам требуется гораздо меньше методологических решений.
"Решение четвертого типа", которое играло существенную роль в наивном
методологическом фальсификационизме, теперь совершенно излишне. Чтобы
показать это, достаточно уяснить, что в тем случае, когда научная теория
(совокупность "законов природы") в сочетании с граничными условиями и
вспомогательными гипотезами, но без ограничения ceteris paribus, вступает в
противоречие с некоторыми фактуальными предложениями, то нам не нужно
принимать решение, какую- явную или "скрытую" - часть этой композиции
следует заменить. Мы можем пытаться заменить любую часть, и только когда мы
напали на объяснение аномалии с помощью какого-то изменения теории,
приведшего к увеличению содержания, или с помощью вспомогательной гипотезы,
а природа позволила нам подкрепить это объяснение, тогда мы, действительно,
встали на путь элиминации "опровергнутой" композиции. Таким образом,
утонченная фальсификация идет медленнее, но зато более надежна, чем наивная
фальсификация.

Возьмем еще один пример. Пусть траектория планеты отклоняется от
теоретически вычисленной. Кое-кто сделает вывод, что это опровергает
динамику и теорию тяготения, поскольку ограничение ceteris paribus и
граничные условия надежно подкреплены. Другие скажут, что это опровергает
граничные условия, на которых сделаны вычисления, поскольку и динамика, и
теория тяготения великолепно подкреплены за последние две сотни лет, а
предположения о каких-то дополнительных факторах, неучтенных в вычислениях
теоретического характера, оказались несостоятельными. Но третьи заключат,
что это опровергает неявное допущение о том, что таких факторов нет:
возможно, они руководствуются метафизическими принципами, вроде того, что
любое объяснение лишь приблизительно и не может охватить бесконечную
совокупность причин, определяющих любое конкретное событие.

Должны ли мы похвалить первых, назвав их "критическими мыслителями",
побранить вторых "филистерами", а третьих осудить как "апологетов"? Ни в
коем случае. Нам вообще не нужны никакие выводы относительно подобных
"опровержений". Мы никогда не отвергнем какую-то теорию просто потому, что
она не выполнила чьих-то указов. Если перед нами противоречие, о каком шла
речь выше, то нам нет нужды решать, какие части нашей композиции
проблематичны, а какие - нет. Мы рассматриваем все эти части как
проблематичные по отношению к принятому базисному предложению, которое
противоречит их конъюнкции, и пытаемся заменить их все. Если удается
заменить какую-то часть композиции, так, чтобы это вело к "прогрессу" (то
есть, если в результате замены увеличилось подкрепленное эмпирическое
содержание по сравнению с предшествующим элементом композиции), мы назовем
ее "фальсифицированной".

Нам больше не нужны и решения пятого типа, столь важные для наивного
фальсификациониста. Это станет очевидно, если по-новому посмотреть на
проблему оценки (формально) метафизических теорий, а также на проблему их
удержания и элиминации. "Утонченное" решение ясно. Формальная теория
удерживается до тех пор, пока проблематичные примеры смогут быть объяснены
путем изменения вспомогательных гипотез, присоединенных к этой теории, при
котором увеличивается эмпирическое содержание. (119 )

Возьмем, к примеру, метафизическое картезианское суждение С: "все природные
процессы являются механизмами, подобными часам, которые регулируются неким
(априори) духовным началом". Это суждение по самой своей форме
неопровержимо, ибо не может войти в противоречие ни с каким сингулярным
"базисным предложением", сформулированным в пространственно-временной
терминологии. Конечно, оно может противоречить некоторой опровержимой
теории типа N: "гравитация-сила, действующая на расстоянии и вычислимая по
формуле fm1m2/r (2)". Но N будет противоречить С только в том случае, если
"действие на расстоянии" понимается буквально, да еще к тому же как
окончательная истина, как нечто несводимое к какой-либо более глубокой
причине. (Поппер назвал бы это "эссенциалистской" интерпретацией.)

С другой стороны, мы можем рассматривать "действие на расстоянии" как некую
опосредующую причину. В таком случае "действие на расстоянии" понимается
уже не буквально, а фигурально, это понятие превращается в стенографический
значок, сокращенную запись того, что можно было бы назвать скрытым
механизмом действия через соприкосновение. (В параллель Попперу, можно было
бы назвать это "номиналистской" интерпретацией.)

В таком случае можно попытаться объяснить N с помощью С. Именно так
пытались сделать сам Ньютон и некоторые французские физики XVIII века. Если
вспомогательная теория, при помощи которой достигается такое объяснение
(если угодно, "редукция"), обеспечивает знание новых фактов (т. е. является
"независимо проверяемой"), то можно рассматривать картезианскую метафизику
как хорошую, научную, эмпирическую метафизику, благодаря которой наступает
прогрессивный сдвиг проблем. Прогрессивная формально метафизическая теория
обеспечивает устойчивый прогрессивный сдвиг проблем в своем защитном поясе
вспомогательных теорий. Но если редукция этой теории к "метафизической"
основе не дает нового эмпирического содержания, не говоря уже о новых
фактах, то такая редукция представляет регрессивный сдвиг проблемы и
является просто языковым упражнением. Усилия картезианцев, направленные на
то, чтобы подправить свою метафизику с тем, чтобы объяснить ньютоновскую
гравитацию, как раз являются ярким примером такой чисто языковой редукции.
(120 )

Таким образом, вопреки призывам наивного фальсификационизма, мы не
элиминируем формально метафизическую теорию, если она сталкивается с хорошо
подкрепленной научной теорией. Но мы элиминируем ее, если она, в конечном
счете, приводит к регрессивному сдвигу проблем, и при этом имеется лучшая,
соперничающая с ней, метафизика для ее замены. Методология
исследовательских программ с "метафизическим" ядром не отличается от
методологии исследовательских программ с "опровержимым" ядром, исключая,
быть может, только логические противоречия, элиминация которых представляет
собой движущую силу программы.

(Следует подчеркнуть, однако, что сам выбор логической формы, в которой
выступает теория, в большой степени зависит от нашего методологического
решения. Например, вместо того, чтобы формулировать картезианскую
метафизику как высказывание с кванторами общности и существования, можно
сформулировать ее как высказывание только с квантором общности: "Все
естественные процессы подобны часовому механизму". Тогда "базисное
предложение", противоречащее этому, будет звучать так: "А есть естественный
процесс, и А не подобно часовому механизму". Вопрос в том, может ли
предложение "X не подобен часовому механизму" считаться "установленным" - в
соответствии с "экспериментальной техникой" или, вернее, с
интерпретативными теориями данного времени - или нет. Следовательно,
рациональный выбор логической формы теории зависит от состояния нашего
знания. Например, метафизическое предложение с кванторами общности и
существования, сформулированное сегодня, завтра, когда произойдут изменения
уровня наблюдательных теорий, может превратиться в научное универсальное (с
квантором общности) предложение.* Я уже показал, что только
последовательность теорий, а не отдельные теории могут квалифицироваться
как научные или ненаучные;сейчас я показал, что даже логическая форма
теории может быть выбрана рационально только на основании критической
оценки исследовательской программы, в которую входит эта теория.)

Первого, второго и третьего типа решений наивного фальсификационизма
избежать нельзя, но, как мы покажем, конвенциональный элемент во втором
типе решений, как и в третьем, может быть несколько уменьшен. Мы не можем
уклониться от решения, какие высказывания считать "предложениями
наблюдения", а какие - "теоретическими" предложениями. Мы не можем
уклониться и от решений относительно истинности некоторых "предложений
наблюдения". Эти решения необходимы, чтобы установить, является ли сдвиг
проблем эмпирически прогрессивным или регрессивным. Утонченный
фальсификационист, по крайней мере, может ослабить произвольность этого
решения (второго типа), допуская процедуру апелляции.

Наивные фальсификационисты не обращают внимания на возможность каких-либо
апелляций. Они принимают базисное предложение, если оно поддержано хорошо
подкрепленными фальсифицирующими гипотезами, (121) и позволяют ему
опрокидывать проверяемую теорию, даже понимая связанный с этим риск. (122)
Но у нас нет оснований считать фальсифицирующую гипотезу и базисное
предположение, поддерживаемое ею, менее проблематичными, чем проверяемая
гипотеза. Тогда уместен вопрос, как точно можем мы сформулировать
проблематичность базисного предложения? На каком основании приверженец
"фальсифицируемой" теории может подать апелляцию и выиграть дело?

Кто-то мог бы сказать, что следует продолжать проверку базисного
предложения (или фальсифицирующей гипотезы) "по их дедуктивно выводимым
следствиям" до тех пор, пока не будет достигнуто соглашение. При этом так
же дедуктивно выводятся следствия из базисного предложения при помощи
проверяемой теории или какой-то иной теории, которую считают
непроблематичной. Хотя эта процедура "не имеет естественного конца", всегда
можно придти к такому положению, когда разногласия утихнут. (123 )

Но когда теоретик подает апелляцию против приговора экспериментатора, на
суде подвергают перекрестному допросу не само по себе базисное предложение,
а скорее интерпретативную теорию, на основании которой определяется
истинность этого предложения.

Типичным примером успешной апелляции является борьба стороников Проута
против неблагоприятных экспериментальных данных с 1815 по 1911 гг. В
течение десятилетий теория Проута (Т) - "все атомы состоят из атомов
водорода и, таким образом, "атомные веса" всех химических элементов должны
выражаться целыми числами" - и фальсифицирующие "наблюдательные" гипотезы,
вроде "опровержения" Стаса (R)-"атомный вес хлора ==35.5" - противостояли
друг другу. Как известно, в конце концов Т восторжествовала над R. (124 )

Первая стадия любой серьезной критики научной теории заключается в том,
чтобы реконструировать, улучшать ее логическую, дедуктивную стройность.
Проделаем это с теорией Проута, сопоставляя ее с опровержением Стаса.
Прежде всего надо понять, что в приведенной выше формулировке Т и R не
противоречат друг другу. (Вообще говоря, физики редко проясняют свои теории
до той степени, когда критику легко поймать их на слове). Чтобы показать
противоречие между ними, надо придать им следующую форму. Т="атомный вес
всех чистых (однородных) химических элементов кратен атомному весу
водорода"; Р=="хлор есть чистый (однородный) химический элемент и его
атомный вес равен 35,5". Последнее утверждение имеет форму фальсифицирующей
гипотезы, которая, будучи хорошо подкрепленной, позволила бы использовать
базисные предложения типа В: "Хлор Х есть чистый химический элемент и его
атомный вес-35,5", где Х-имя собственное "кусочка" хлора с определенными,
например, пространственно-временными параметрами.

Но насколько хорошо подкреплено R? Первая часть этого предложения (R1)
говорит: "Хлор Х - чистый химический элемент". Это приговор
химика-экспериментатора, строго применившего "экспериментальную технику"
того времени.

Теперь рассмотрим тонкую структуру R1. Она является конъюнкцией двух более
пространных предложений T1 и T2.

T1 должно было бы звучать так: "Если некоторое количество газа было
подвергнуто семнадцати процедурам химической очистки p1, p2, ..., p17, то,
что осталось от этого количества после очистки есть чистый хлор". Т2 - "X
подвергался 17 процедурам p1, р2, ..., p17;". Добросовестный
"экспериментатор" тщательно применил все семнадцать процедур,
следовательно, Та должно быть принято. Но вывод "то, что осталось после
очистки есть чистый хлор" является "твердо установленным фактом" только
благодаря T1. Это значит, что экспериментатор, проверяя Т, применяет Т'.
То, что он наблюдает в эксперименте, интерпретируется на основании T1. R1
есть результат этой интерпретации. Однако в монотеоретической дедуктивной
модели всей ситуации проверки эта интерпрета-тивная теория вообще не
фигурирует.

А что если интерпретативная теория T1 ложна? Почему не "применить" Т, а не
T1, и утверждать, что атомные веса должны быть целыми числами? Тогда это
будет "твердо установленный факт" на основании Т, a T1 будет отвергнута.
Тогда, может быть, пришлось бы изобретать и применять какие-то новые
дополнительные процедуры очистки.

Проблема тогда не в том, когда мы должны удерживать "теорию" перед лицом
"известных фактов", а когда поступать иначе. Проблема также не в том, что
делать, когда "теории" расходятся с "фактами". Такое "расхождение"
предполагается только "монотеоретической дедуктивной моделью". Является ли
высказывание "фактом" или "теорией" - в данном контексте проверочной
ситуации это зависит от нашего методологического решения. "Эмпирический
базис" теории - это понятие относительное к некоторой монотеоретической
дедуктивной модели. Оно годится как первое приближение, но когда речь идет
об "апелляции" теоретика, нужно переходить к плюралистической модели.

В плюралистической модели расхождение имеет место не между "теорией" и
"фактами", а между двумя теориями высших уровней: между интерпретативной
теорией, с помощью которой возникают факты, и объяснительной теорией, при
помощи которой эти факты получают объяснение. Интерпретативная теория может
быть столь же высокого уровня, что и объяснительная теория. Поэтому
расхождение имеет место не между более высокой по уровню теорией и более
низкой по своему логическому статусу фальсифицирующей гипотезой.

Проблема не в том, реально ли "опровержение", а в том, как быть с
противоречием между проверяемой "объяснительной теорией" и
"интерпретативными" теориями (выраженными явно или неявно). Можно сказать
иначе: проблема состоит в том, какую теорию считать интерпретативной, то
есть обеспечивающей "твердо установленные факты", а какую - объяснительной,
"гипотетически" объясняющей их.

В монотеоретической модели мы рассматриваем теорию более высокого уровня
как объяснительную, которая должна проверяться фактами, доставляемыми извне
(авторитетными экспериментаторами), а в случае расхождения между ними,
отбрасывается объяснение. (125 )

В плюралистической модели можно решать иначе: рассматривать теорию более
высокого уровня как интерпретативную, которая судит "факты", получаемые
извне: в случае расхождения можно отбросить эти "факты" как "монстров". В
плюралистической модели несколько теорий - более или менее дедуктивно
организованных - спаяны вместе.

Уже одного этого достаточно, чтобы убедиться в том, что сделанный ранее
вывод верен: экспериментам не так просто опрокинуть теорию, никакая теория
не запрещает ничего заранее. Дело обстоит не так, что мы предлагаем теорию,
а Природа может крикнуть "НЕТ"; скорее, мы предлагаем целую связку теорий,
а Природа может крикнуть: "ОНИ НЕСОВМЕСТИМЫ". (126 )

Тогда проблема замены теории, опровергнутой "фактами", уступает место новой
проблеме - как разрешить противоречия между тесно связанными теориями.
Какую из несовместимых теорий следует элиминировать? Утонченный
фальсификационист может легко ответить на этот вопрос: надо попытаться
заменить первую, потом вторую, потом, возможно, обе и выбрать такое новое
их сочетание, которое обеспечит наибольшее увеличение подкрепленного
содержания и тем самым поможет прогрессивному сдвигу проблем. (127 )

Таким образом, мы определили процедуру апелляции в том случае, когда
теоретик подвергает сомнению приговор экспериментатора. Теоретик может
потребовать от экспериментатора уточнения его "интерпретативной теории"
(128) и затем может заменить ее - к досаде экспериментатора - лучшей
теорией, на основании которой его первоначально "опровергнутая" теория
может получить позитивную оценку. (129 )

Но даже эта процедура апелляции может только отсрочить конвенциональное
решение. Приговор апелляционного суда тоже ведь не является непогрешимым.
Решив вопрос о том, замена какой теории - "интерпретативной" или
"объяснительной" - обеспечивает новые факты, нам приходится решать другой
вопрос: принять или отвергнуть базисные высказывания. А это значит, что мы
только отложили - и, возможно, улучшили - решение, но не избежали его.
(130) Трудности с эмпирическим базисом, перед которыми