о костюме в свою программу, и тотчас же начали появляться самые разнообразные проекты. 
Один из членов Общества заявил, что современный костюм не достоин свободного человека и подлежит замене другим, более приличным и удобным. 
Другой признавал, что действительно, в мужском костюме должны быть произведены большие изменения, но что в женском, напротив, изменять почти нечего, кроме "косынок, смешно вздувающихся и скрывающих приятнейшие для глаза женские прелести, а также странных причесок". Было решено объявить модный конкурс. В другом заседании какая-то гражданка, заявившая себя "другом природы", энергично восстала против употребления корсетов и требовала их отмены, а некая "мать семейства" предложила вернуться к античному наряду. 
Последний за несколько лет перед тем уже появился на сцене: с 1788 года Тальма начал носить римскую тогу. В следующем году госпожи Рекур в роли Медеи, Конта в роли Сусанны, Вестрис в Полиэвкте, Майляр, Дюгазон и многие другие тоже стали облачаться в хламиды и пеплумы. В античных же костюмах участвовали артисты и на торжестве перенесения останков Вольтера. Вначале случайная, - эта мода через несколько лет становится постоянной; но все же надо было наступить эпохе Директории с распущенностью нравов, которая расцвела при ней, чтобы, наконец, совершилась полная эволюция женских туалетов.<<286>> 
Как бы то ни было, а реформа костюма была уже положительно на очереди. Она озабочивала даже такие собрания, которые обыкновенно занимались более важными вопросами. Комитет общественного спасения в заседании от 25 флореаля II г. издал постановление с целью улучшения национального костюма, причем живописцу Давиду было поручено составление соответствующих проектов. Его задачей было приспособить новый костюм к республиканским нравам и характеру революции. Давид исполнил несколько рисунков, которые были гравированы Деноном, а именно: домашнее платье для французского гражданина, штатское платье для него же, мундиры для законодателей, для народных представителей, состоящих при армии и пр. Хотя его гражданскому платью и нельзя было отказать в гигиеничности и даже в живописности, но оно, однако, не понравилось 9-му термидору и с падением Робеспьера сошло со сцены вместе с санкюлотским. 
  
За несколько недель до падения диктатора в обществе наступил период какого-то оцепенения, вроде апатии; это было, точно затишье перед бурей. 
Действительно, время между 22 прериаля и 9 термидора характеризуется странным отсутствием роскоши в туалетах. "Несколько лоскутов лент составляли все украшение...". Роскошь появлялась вновь, по мере того как люди, нажившиеся во время революции, набирались смелости, чтобы пустить в ход свои деньги. Республиканские моды, перенесенные перед этим по ту сторону пролива, - в Англию, возвращались на континент, приспособленные портнихами-эмигрантками к английской роскоши.<<287>> "Мюскадэны"<<288>> опять заняли первое место в обществе. Жабо и короткие панталоны с розетками окончательно вытеснили длинные брюки и карманьолу.<<289>> 
Господство террора отжило свой век. Миновал день, когда в Коммуне кричали, что стыдно иметь две пары платья, в то время как солдаты ходят голые,<<290>> и когда все, имевшие по две перемены, дрожали за свою шкуру; когда проконсул Арраса, Лебон, одеваясь в платье очень тонкого сукна, шелковую куртку и штаны из той же материи, которые ему покупала его мать, испытывал угрызения совести при мысли, что тысячи таких же человеческих существ, как он, умирали в это время от голода в жалких лохмотьях; и когда, наконец, оставшиеся в Париже придворные франты, спасая свою жизнь, придавали себе ужасный вид, расхаживая напоказ на стоптанных каблуках, небритые, в огромных усищах, волоча за собой звонкую саблю, с патриотической носогрейкой в зубах и красным колпаком на голове.<<291>> 
Теперь стали охотно забывать пущенную в ход патриотами довольно мрачную моду употреблять для писем печати с изображением гильотины.<<292>> 
Женщины-франтихи теперь краснели при одной мысли, что в эпоху "подозрений и страха" они могли украшать свои изящные пальцы кольцами "Марата"<<293>> из красной меди со штампованной серебряной пластинкой, представлявшей трех мучеников свободы: Марата, Шалье и Лепельтье де Сен-Фаржо. Эти кольца, впрочем, портили только белые ручки аристократов, потому что население предместий ими пренебрегало и не считало вовсе нужным их носить. "Мы не употребляем миндальных притираний", писал "Дядя Дюшен": "на наших руках, покрытых ссадинами и мозолями открыто отпечатан труд". 
В самый разгар террора неутомимая деятельность "головорубной машины" внушила некоторым женщинам непонятную страсть носить в ушах маленькие гильотинки наподобие тех, которые их мужья вырезывали на своих печатях. Скажем, однако, в их защиту, что Мерсье, первый сообщивший об этом в своем "Новом Париже", удостоверяет, что парижанки отказались последовать этой глупой моде. Такие серьги одевались только на балы, дававшиеся Карье в Нанте, и то, потому что диктатор предписывал ношение их своим гостям. Они имели форму гильотины, с подвеской, представлявшей отрубленную голову в короне.<<294>> 
Большей частью эти серьги были так длинны, что доходили до плеч; они представляли иногда и не гильотину, а разные инструменты: уровни, эккеры или маленькие шлюзы и воротца с малорадостным девизом: "Свобода, Равенство или Смерть". 
  
Но все это было только точно дурным сном, и кошмар быстро прошел. Следует ли из этого, что моды, появившиеся вслед за революционным костюмом, не подавали более повода к насмешкам? Тогдашние гравюры и карикатуры говорят противное. Впрочем, послушаем лучше критика той эпохи; никогда еще бич сатиры, может быть, не разил так метко и искусно. 
"Вот появляется, прежде всего, одно из тех существ, которых прежде называли фатами, а ныне означают кличкой мюскадэнов... Знаете ли вы, почему этот, с позволения сказать, гражданин, так раскачивается и выступает такими мелкими шажками? Он не мог бы ускорить шага, не рискуя разорвать надвое ту принадлежность своего костюма, назначение которой - оставаться единой... А эта пудра, которой убелены его волосы, этот маленький хвостик на фраке причудливого фасона, этот галстук со вздутым бантом, этот жилет, едва доходящий до конца груди, эти башмаки, едва прикрывающие пальцы ног и в которых тем не менее он все же испытывает мучительную пытку?... А эта куртка, едва доходящая до поясницы? Находите ли вы столь краткие одежды грациозными и живописными?...". Затем наступает черед женщин, которых безжалостный сатирик бичует столь же немилосердно. 
"С некоторых пор у них явилась пресмешная мода прятать свои волосы под париками, окрашенными в разные цвета. Длинное платье, все в складках, покрывает всю их фигуру и повязывается одним только поясом, повыше груди. Наверно это кормилицы? Посмотрите, как торчат у них груди!... Ничуть. Это, изволите ли видеть, - просто юные особы, ищущие мужей; все они только и стараются, как бы попышнее вздуть складки своих платьев... Вот как у нас нынче злоупотребляют самыми разумными модами...".<<295>> 
"Разумные моды"! Не дерет ли уха сочетание этих двух слов? 
Но, строго говоря, все же еще большой вопрос, вправе ли мы утверждать, что моды этого периода революции были уж так особенно эксцентричны? Приходится отвечать на это отрицательно, когда посмотришь, до чего они дошли немного позже: во времена Директории. До полного апогея извращенности мода достигла именно лишь при бесстыдной распущенности этого благословенного... для мужчин времени, и, чтобы судить о ней, довольно вспомнить куплеты тогдашней модной уличной песни:<<296>> 
Когда Свобода - наш девиз, - 
Костюмы все приличны, 
Все, - если скинем: сверху - вниз 
И то будет отлично... 
ОТДЕЛ ПЯТЫЙ 
ФАНАТИЗМ ЯЗЫКА 
ГЛАВА I 
УРАВНИТЕЛЬНОЕ "ТЫ" 
Революция отразилась не только на учреждениях и на людях, но и на самом языке. Изменения, которым подверглась разговорная речь с 1789 по 1795 г., могли бы послужить любопытным материалом для подробного исследования. При этом встретилось бы наверное немало образных слов и выражений, имевших лишь временное значение и ненадолго переживших события, их создавшие. В то время как многие слова были заимствованы из иностранных языков, другие просто изменили свое первоначальное значение, а затем благодаря долгому их употреблению в этом новом смысле так и остались измененными навсегда: слова budget (бюджет), motion, (толчок, предложение), club (клуб) и многие другие перешли из Англии и вошли во французский язык окончательно; другие - французского происхождения, как, например, constitution (конституция), convention (конвент), aristocrate (аристократ) стали пониматься в смысле, отличном от того, который они имели прежде. Кроме того, образовалось множество и совсем новых терминов, как-то: revolutionner (революционерить), lanterner (вешать на фонарях - фонарить), septembriser, semptembriseur (сентябризировать, сентябрист), guillotine, guillotineur, regicide et sans-culotte (гильотина, гильотинировать, цареубийца и санкюлот); они появлялись постоянно в листках того времени, выражая характер и направление этой прессы. Санкюлотный говор-жаргон, стал обязательным для всех. Обязательным стало вскоре и обращение на "ты". Пятнадцатилетний юноша без церемонии "тыкал" восьмидесятилетнему старцу, ученик - профессору, прислуга - барину. Письма к министрам начинались словами: "гражданин-министр", а далее уже было обязательно писать прямо на "ты". Это нивелирующее обращение привилось, собственно говоря, лишь в 1793 году; но первый пример подобного отношения низших к высшим наблюдался еще года за три перед этим. Накануне демократического торжества, праздника Федерации, фанатик революции Николай Бонвиль, редактор сатирического журнала "Железная пасть" (La Bouche de Fer), написал открытое письмо Людовику XVI, приглашая его примкнуть к народному делу. В этом странном послании, помеченном 6 июля того же года, обращаясь весьма фамильярно к монарху, авторитет и престиж которого, под влиянием новых идей, падали с каждым днем, автор писал: "Ты лишь один во всем государстве не слыхал падения Бастилии, всколыхнувшего весь мир и пошатнувшего все троны земные. Еще не поздно исправить ошибки твоего развратного воспитания и избавиться с помощью своего вооруженного народа от тирании придворных, у которых ты сам лишь первый раб... Народ сумел отделить государя, в достоинство которого он верит, от шайки его вероломных слуг... Сумей же и ты, в свою очередь, понять различие между поведением, достойным неприкосновенного короля, и разными мелкими, но раздражающими интригами, служащими лишь частным интересам".<<297>> 
До того обращение на "ты" к королю было привилегией одних поэтов, но, например, в словах Буало, обращенных к Людовику XIV, не слышно, конечно, ни тени презрения или фамильярности, когда он говорит: 
Король великий, прекрати победы! 
Иль я писанья прекращу... 
Пример Бонвиля остался, впрочем, одинок; обращение на "ты" в то время еще не проникло в массы и стало всеобщим лишь тремя годами позже.<<298>> 
Вследствие ходатайства депутации от народных обществ Парижа Конвент полуофициально санкционировал всеобщее уравнительное обращение; на "ты". Основы нашего языка (так говорил один из членов депутации) должны нам быть столь же дороги, как и законы нашей республики. Мы различаем три лица в единственном числе и три во множественном, но, вопреки этому правилу, дух фанатизма, гордости и феодализма приучил нас при обращении к одному лицу употреблять множественное число. "Результатом этой неправильности является немало зол: она ставит преграду развитию санкюлотов, поддерживает спесь в людях развращенных и под видом уважения, является в сущности лестью, подрывающей основы братства. Когда эти соображения были сообщены всем народным обществам, то последние единодушно постановили ходатайствовать перед вами об издании закона против этого превратного обычая. Первым благом, которое явится результатом этой реформы, будет утверждение действительного равенства, так как люди не будут впредь считать себя выше, говоря санкюлоту "ты", когда последний будет отвечать тоже на "ты", а вследствие этого уменьшатся гордость, различие между людьми изгладится, исчезнет враждебность, усилится видимая близость, увеличится стремление к братству, а следовательно, и к равенству".<<299>> Делегат в конце своей речи просил издания декрета, которым бы всем республиканцам под страхом объявления их "подозрительными" и "льстецами" предписывалось обращаться на "ты" ко всем без различия мужчинам и женщинам, когда они будут в единственном числе. По предложению Филиппа решено было напечатать эту речь в официальном Бюллетене, с почетным отзывом Конвента. Другой делегат предлагал, чтобы словом "вы" обозначать аристократов, взамен употреблявшегося слова - господин (monsieur). Но это предложение было отклонено.<<300>> С этого времени обращение на "ты" приобрело право гражданства в революционной речи. Конвент допустил его употребление. 
  
Последствия такого постановления не замедлили скоро проявиться: представители Конвента, получавшие от него особые поручения, в своих обращениях к местными властям<<301>> отказываются первые от устаревших формул обращения и заменяют их новыми, более соответствующими принципам равенства. Обыкновенные граждане становятся на равную ногу с членами парижской Коммуны,<<302>> обращаясь к ним запросто - на "ты". 
Этот гражданский обычай был усвоен тем охотнее, что напоминал обычаи древних римлян, у коих другого обращения не было. В эпоху революции античной жизни подражали даже в мелочах. Революционеры того времени заимствовали таким образом у древних не только их героев, имена, костюмы, но даже и самую грамматику. Как могли бы Катоны, Бруты и Цицероны 1793-го года говорить "вы" своим согражданам, когда их прообразы с римской трибуны гремели своими: "tu quoque".<<303>> В подобных случаях всегда интересно мнение современника. В своем "Деревенском листке" (Feuille villageoise) публицист Жэнгэне (Ginguene) писал 2 января 1795 года (Тридник, 13 нивоза II года): "Вывод одинаков как с точки зрения разума, так и с точка зрения равенства: только глупейшая привычка может заставлять говорить во множественном числе, когда обращаешься к одному человеку. Конвенту было предложено издать по этому поводу особый декрет, но Конвент, считая французов достаточно взрослыми, нашел, что они и сами могут преподать себе этот урок. В Конвенте, в клубе якобинцев, во всех народных обществах, в секционных собраниях, в департаментах, в Коммуне, в министерских канцеляриях, во всех управлениях уже обращаются на "ты", и скоро "ты" будет господствовать повсюду. Греки и римляне не воображали, что обращаясь к одному человеку во множественном числе, они этим могут выказать ему уважение. Наши предки, создававшие наш язык, были феодалами, аристократами. Теперь аристократии уже нет. Приличная фамильярность дает тон истинному равенству. Можно обращаться со всеми на "ты", никого не оскорбляя, и братские слова "ты" и "тебя" - должны всегда произноситься не грубо и обидно, а с дружеским братским чувством. Когда истинные "санкюлоты и так называемые, "люди общества" (gens comme il faut), если они еще уцелеют надолго, будут говорить друг другу "ты", то первый повысится, а второй снизойдет, и таким образом оба приблизятся к одному и тому же демократическому уровню". 
Не прошло и года, как этот сторонник уравнительного "ты" уже сознается в своем разочаровании: 
"В прошлом году я увлекался, проповедуя всеобщее "ты", его братским характером. Но слова "ты" и "тебя" воцарились, не принеся желанного братства; напротив, обращение на "ты" стало как бы неразлучным с грубостью. Два негодяя: один просто вооруженный разбойник, какие встречаются разве в лесах, а другой - лакей какой-то робеспьеровской ханжи, ворвались в мое мирное жилище, чтобы арестовать меня; они говорили "ты" мне, моей жене и нашей робкой честной служанке, и никакого братства я в этом не увидел. Мне грубо говорили "ты" потом в Революционном комитете, а затем и в Сен-Лазарской тюрьме - привратник Семэ с его ужасным преемником Вернеем, и надзиратели, и полицейский Берго, и комиссар Тюремной народной комиссии; мне предстояло бы еще услышать это "ты" и от негодяя Дюма, а пожалуй, и от достойного исполнителя его повелений - палача, как это было с десятками моих бедных невинных товарищей 6-го, 7-го и 8-го термидора. К моему счастью переворот 9-го термидора помешал окончанию этого опыта. Поразмыслив теперь о местоимении "ты", я стал склоняться на сторону "вы", с которым, впрочем, никогда окончательно не расходился. 
Как тогда, так и теперь я отвечаю на "ты", когда мне говорят "ты", и на "вы", когда ко мне обращаются на "вы". 
Многие воображают, что слово "ты" служит проявлением самого чистого и пылкого патриотизма, но это люди, которые не сделав ни шага вперед, думают, что уже достигли цели". 
Жэнгэне, конечно, был не единственный разочарованный республиканец, заметивший, хотя и поздновато, что республика понадобилась не для одного лишь разрушения старого порядка, а и для создания чего-либо нового взамен. 
  
Театр, всегда верно отражающий действительность, откликнулся, конечно, на это нововведение, но не для того, однако, чтобы высмеять его, а напротив, с целью его популяризировать. 3-го нивоза II года в Национальном театре шла пьеса "Совершенное равенство или "ты и тебя". В первой же сцене автор устами одного из действующих лиц говорит: "Для обеспечения равенства между братьями-республиканцами мы требуем, чтобы впредь все были между собой на "ты". Во втором явлении барин долго учит своего слугу, как употреблять слова: "гражданин" и "ты".<<304>> 
Вступив на такой путь, реформаторы не могли уже остановиться. Из условного и допустимого вскоре "ты" не замедляет стать обязательным.<<305>> 
Для сомневающихся в этом приведем нижеследующий документ. Это выдержка из протоколов заседания Революционного комитета департамента Тарн от 24 брюмера II года республики (1793 г.). "Революционный комитет, видя главное свое назначение в уничтожении злоупотреблений старого режима и признавая, 
1) что замена слова "ты" словом "вы" при обращении к одному лицу, в смысле установления внешних признаков: с одной стороны, превосходства, а с другой - приниженности, является вопиющей несправедливостью; 
2) что вечные принципы равенства не допускают, чтобы гражданин обращался к другому на "вы", а в ответ от него получал бы "ты"; 
3) что слово "вы", обращенное к одному лицу, нарушая незыблемые законы разума, противно не только здравому смыслу, но и строгой правдивости, так как одно лицо не может быть одновременно несколькими лицами; 
4) что в языках свободных народов никогда не допускалось нелепого обращения на "вы", когда речь шла об одном лице и, наконец, 
5) что язык возрожденного народа должен быть не рабским, как был прежде, а являться внешним признаком и гарантией народного возрождения; - постановляет: 
статья I. Слово "вы" в местоимениях и в глаголах, когда речь идет об одном лице, изгнать из языка свободных французов и во всех случаях заменить словом "ты". 
II. Во всех актах, как публичных, так и частных, ставить, когда речь идет об одном лице, вместо "вы", слово "ты". 
III. Настоящее постановление отпечатать, опубликовать и разослать всем народным обществам и правительственным учреждениям Тарнского департамента".<<306>> 
Весьма вероятно, что это не единственный образец официальной расправы наших предков с нашим языком. 
  
Обращение на "ты" долго сохранялось в революционной армии.<<307>> Генерал Бигаррэ говорит в своих мемуарах, что "если бы офицер или солдат осмелился обратиться к адъютанту не на "ты", то последний проткнул бы его палашом". Наполеону нелегко было вывести из употребления этот обычай. Некоторые из его маршалов, между прочим и Ланн, не переставали обращаться даже к нему самому на "ты". Старые вояки, говоря со "стриженым малым" (petit tondu) нередко забывали о придворном этикете. 
Иные времена - иные нравы: во время реставрации, по словам генерала Ламарка,<<308>> он был свидетелем, как старый гренадер потому только ушел со службы в отставку, что какой то подпрапорщик обращался с