а то, что ты говоришь, сводится к следующему: для правильного 
выполнения задания ""n" на каждом шагу требуется новый инсайт интуиция". Для 
правильного выполнения! А как же решить, какой шаг является правильным в 
определенный момент? "Правилен тот шаг, который соответствует заданию как оно 
было задумано". Итак, давая задание ""2", ты имел в виду, что ученик должен 
после 1000 написать 1002, подразумевал ли ты также, что после 1866 он должен 
написать 1868, после 100034 100036 и т.д. то есть мыслил бесконечное число 
предложений? "Нет. Я имел в виду, что после каждого записанного числа нужно 
записывать не ближайшее к нему по порядку число натурального ряда, а следующее 
за этим. А отсюда, соответственно их месту, следуют все те [конкретные] 
предложения". Но вопрос как раз и заключается в том, что следует из такого 
предложения в той или иной позиции. Или же что в той или иной позиции следует 
называть "соответствием" этому предложению (и тому значению, каким ты его 
наделил, в чем бы это возможное значение ни состояло). Едва ли правильнее было 
бы сказать, что на каждом шагу требуется не интуиция, а новое решение.
187. "Но, давая задание, я уже знал, что после 1000 должно быть записано 1002!" 
Конечно, и ты даже можешь сказать, что тогда подразумевал это. Не надо лишь 
позволять, чтобы грамматика слов "знать" и "предполагать" вводила тебя в 
заблуждение. Ведь ты же не имеешь в виду, что думал тогда конкретно о переходе 
от 1000 к 1002, а если ты и думал об этом переходе, то ведь не думал о других. 
Твое "Я уже тогда знал..." означает приблизительно следующее: "Если бы у меня 
тогда спросили, какое число должно следовать за 1000, я бы ответил: 1002". И я 
не сомневаюсь в этом. Данное допущение примерно того же типа, что это: "Если бы 
он тогда упал в воду, я бы бросился за ним". Так в чем же ошибочно твое 
представление?
188. Тут я прежде всего сказал бы: тебе представилось, будто в самом акте 
осмысления задания уже были каким-то образом осуществлены все шаги: что твое 
сознание при этом осмыслении как бы унеслось вперед и проделало все переходы еще 
до того, как ты физически подошел к тому или другому из них.
То есть ты был склонен воспользоваться вот таким высказыванием, как: "Переходы 
по сути уже были выполнены еще до того, как я их совершил письменно, устно или 
мысленно". И казалось, будто они каким-то совершенно особым образом как бы 
предопределены, предвосхищены как способен предвосхищать действительность только 
акт осмысления (das Meinen).
189. "Но разве переходы от числа к числу не определяются алгебраической 
формулой?" В самом этом вопросе кроется ошибка.
Мы употребляем выражение: "Переходы определяются формулой..." Как оно 
используется? Например, можно говорить о том, что люди путем образования 
(тренировки) приобретают умение пользоваться формулой y = x2 так, что, 
подставляя одинаковое число на место x, все они всегда получают при вычислении 
одно и то же число для y. Или же можно сказать: "Эти люди обучены таким образом, 
что по заданию ""3" в одинаковой позиции все они выполняют один и тот же 
переход. Это можно было бы выразить так: задание ""3" полностью определяет для 
этих людей любой переход от одного числа к другому, следующему за ним". (В 
отличие от других людей, которые, получив такое задание, не знают, что делать; 
или же тех, кто реагирует на него вполне уверенно, но каждый по-своему.)
С другой стороны, можно противопоставить друг другу различные типы формул и 
характерные для них различные типы использования (прикладного применения). При 
этом некоторого рода формулы (и способы их применения) мы называем "формулами, 
определяющими число y для данного x", а формулы другого рода "формулами, не 
определяющими число y для данного x". (Формула y = x2 была бы тогда формулой 
первого рода, а y ¦ x2 второго.) Предложение "Формула... определяет число y" 
является в таком случае высказыванием о типе формулы и тогда необходимо 
отличать, скажем, такое предложение: "Формула, которую я записал, определяет y" 
или же "Вот формула, которая определяет y" от предложений типа: "Формула y = x2 
определяет число y для данного x". В таком случае вопрос "Определяется ли у 
данной формулой?" равнозначен вопросу "Принадлежит ли данная формула к формулам 
первого или второго типа?" Но неясно, что делать с вопросом "Является ли формула 
y = x2 формулой, определяющей y для данного x?". Ну, скажем, этот вопрос можно 
задать ученику, проверяя, понимает ли он употребление слова "определять". Или же 
он мог бы быть математическим заданием: доказать, что в некоторой системе x 
имеет только один квадрат.
190. И все же можно сказать: -то, как осмысливается формула, и определяет, какие 
переходы должны осуществляться". Каков же критерий того, что имеет в виду 
формула? Таким критерием служит, например, способ ее постоянного употребления, 
способ, каким нас обучили ею пользоваться.
Например, кому-то, использующему неизвестный нам знак, мы говорим: если под 
"x!2" ты имеешь в виду x2, то y получит это значение, если же 2x, y обретает то 
значение". Теперь спроси себя: как человек это делает подразумевая под x!2 одно 
или другое?
Так предполагаемое значение предопределяет переходы в ряду.
191. "Представляется, будто мы можем разом схватить всё употребление слова". Как 
что, например? Разве в определенном смысле его невозможно постичь разом? А в 
каком смысле ты этого не можешь? В том смысле, который как бы подразумевает 
возможность еще более непосредственного "моментального понимания". Но есть ли у 
тебя какой-нибудьобразец этого? Нет. Свои услуги нам предлагает самим лишь этот 
способ выражения. Как определенный итог взаимопересечения картин.
192. У тебя нет модели для этого сверх"факта, но возникает искушение прибегнуть 
к сверх"выражению. (Его можно было бы назвать философским супер"выражением.)
193. Машина как символ ее способа действия. Машина это можно сказать о ней 
прежде всего кажется нам чем-то таким, что уже несет в себе свой образ действия. 
Что это значит? Если мы знаем машину, все остальное, то есть движение, которое 
она будет производить, кажется нам уже всецело определенным.
Мы говорим так, как если бы детали могли двигаться только таким образом и не 
могли бы делать ничего иного. Но так ли это? Неужели мы забыли о том, что они 
могут погнуться, сломаться, расплавиться и т.д.? Да, во многих случаях мы совсем 
не думаем об этом. Мы пользуемся машиной или ее чертежом как символом 
определенного образа действий. Так, мы даем кому-нибудьчертеж машины и 
предполагаем, что из него он выведет движение ее частей. (Так же как можно 
сообщить кому-нибудьчисло, сказав, что оно является двадцать пятым членом ряда 
1, 4, 9, 16,...)
"Кажется, что машина уже заключает в себе свой образ действия". Эта фраза 
означает: мы склонны сравнивать будущие движения машины по их определенности с 
предметами, которые уже лежат в ящике, и теперь мы извлекаем их оттуда. Но мы не 
говорим так, когда речь идет о предсказании действительного поведения машины. 
Здесь, как правило, мы не забываем о возможности деформации деталей и т.п. 
Говорим же мы в таком роде, когда поражаемся тому, что машину можно использовать 
в качестве символа определенного типа движения, хотя она может двигаться 
совершенно по-другому.
Можно сказать, что машина или ее картина дают начало целой серии картин, которые 
мы научились выводить из данной картины.
Но когда мы размышляем о том, что машина могла бы двигаться и иначе, то может 
показаться, что в машине как символе виды ее движений должны быть заложены с 
гораздо большей определенностью, чем в действительных машинах. Как будто для 
движений, о которых идет речь, недостаточно, чтобы их последовательность 
определялась, предсказывалась эмпирически. В некоем таинственном смысле эти 
движения действительно должны уже присутствовать. И конечно же, верно: движение 
машины"символа предопределено иначе, чем движение любой реально существующей 
машины.
194. Когда же возникает мысль: возможные движения машины неким таинственным 
образом уже заключены в ней? Ну, когда человек философствует. Что же побуждает 
нас так думать? Тот способ, каким мы говорим о машинах. Мы говорим, например, 
что машина имеет (обладает) такие-то возможности движения; мы говорим об 
идеально стабильной машине, которая может двигаться только так. Что же это такое 
возможность движения? Это не движение. Но она не представляется нам и чисто 
физическим условием движения скажем, наличием некоторого зазора между шипом и 
гнездом, чтобы шип не слишком плотно входил в гнездо. Да, это эмпирическое 
условие движения, однако предметы можно представить себе и иначе. Возможность 
движения, скорее уж, должна быть как бы тенью самого движения. А известна ли 
тебе какая-нибудьтень подобного рода? Но, говоря о тени, я не имею в виду 
какую-то картину движения ведь такая картина вовсе не обязана была бы быть 
картиной именно данного движения. Возможность же этого движения должна быть 
возможностью именно этого движения. (Посмотри"ка, как бушует здесь море нашего 
языка!)
Волны утихают, стоит нам только спросить себя: как мы пользуемся словами 
"возможность движения", говоря о какой-то машине? Но откуда приходят тогда эти 
странные представления? Так ведь я же показываю тебе возможность движения, 
например, с помощью какой-нибудькартины движения: "Значит, возможность есть 
нечто, подобное действительности". Мы говорим: "Это еще не движется, но уже 
имеет возможность двигаться", "следовательно, возможность есть нечто такое, что 
очень близко действительности". Хотя можно сомневаться в том, делают ли такие-то 
физические условия возможным это движение, но мы никогда не дискутируем о том, 
является ли это возможностью этого или того движения: -таким образом, 
возможность движения находится в совершенно особом отношении к самому движению 
более тесном, чем отношение картины к изображаемому, ибо в случае с картиной 
можно сомневаться, является ли она изображением этого или того". Мы говорим: 
"Опыт покажет, дает ли это шипу возможность движения". Но не говорим: "Опыт 
покажет, является ли это возможностью этого движения". "Значит, то, что эта 
возможность возможность именно этого движения, не является фактом опыта".
В связи с этим сюжетом мы вдумываемся в наш собственный способ выражения, но не 
понимаем, неверно истолковываем его. Философствуя, мы уподобляемся дикарям, 
примитивным людям, которые слышат выражения цивилизованных людей, дают им 
неверное толкование и затем извлекают из своего толкования пространные выводы из 
своих толкований.
195. "Но я имею в виду не то, что происходящее со мною сейчас (в момент уяснения 
смысла) каузально и эмпирически определяет будущее употребление, а что некоторым 
странным образом само это употребление в каком-то смысле уже присутствует". Но 
ведь "в каком-то смысле" это так! По сути дела, в том, что ты говоришь, неверно 
лишь выражение "странным образом". Все остальное верно; странным же предложение 
кажется лишь тогда, когда его представляют себе в другой языковой игре, не в 
той, где оно фактически употребляется. (Кто-то рассказывал мне, что ребенком он 
ломал голову над тем, как это портной может сшить платье. Он думал, что это 
подразумевает, будто платье создается только шитьем, нитка пришивается к нитке.)
196. Непонятное употребление слова превратно истолковывается как выражение 
странного процесса. (Так, мы думаем о времени как о странной среде, а о душе как 
о странной сущности.)
197. "Представляется, будто мы можем разом схватить всё употребление слова". Да 
мы и говорим, что делаем это. То есть иногда описываем то, что делаем, именно 
этими словами. Однако в том, что происходит, нет ничего поразительного, ничего 
странного. Странным это становится в том случае, когда склоняет нас к мысли, что 
будущее развертывание уже каким-то образом должно присутствовать, а между тем не 
присутствует в акте понимания. Говорим же мы, нисколько не сомневаясь, что 
понимаем это слово, а между тем его значение заключено в его употреблении. 
Несомненно, что я сейчас хочу играть в шахматы; но игра становится именно 
шахматной игрой благодаря всем ее правилам (и т.д.). Так что же, выходит, я не 
знаю, во что собираюсь играть, до тех пор пока не сыграю? Или же: неужели в моем 
акте намерения содержались все правила игры? Разве о том, что за этим 
интенциональным актом обычно следует такого рода игра, я узнаю лишь из опыта? 
Что же, выходит, можно быть неуверенным в том, что намереваешься делать? А если 
это нонсенс то какого рода сверхсильная связь существует между актом намерения и 
тем, что мы намерены делать? Где осуществляется связь между смыслом слов 
"Сыграем партию в шахматы!" и всеми правилами игры? Ну, в перечне правил игры, 
при обучении игре в шахматы, в ежедневной практике игры.
198. "Но как может какое-то правило подсказать мне, что нужно делать в данный 
момент игры? Ведь, что бы я ни делал, всегда можно с помощью той или иной 
интерпретации как-то согласовать это с таким правилом". Да речь должна идти не 
об этом, а вот о чем: все же любая интерпретация повисает в воздухе вместе с 
интерпретируемым; она не в состоянии служить ему опорой. Не интерпретации как 
таковые определяют значение.
"Выходит, что бы я ни сделал, все согласуемо с таким правилом?" Позволь 
поставить вопрос так: "Как возможно, чтобы определенное выражение правила 
скажем, дорожный знак влияло на мои действия? Какая связь имеет здесь место?" Да 
хотя бы такая: я приучен особым образом реагировать на этот знак и теперь 
реагирую на него именно так.
Но этим ты задал лишь причинную связь, лишь объяснение, как получилось, что наши 
движения теперь подчинены дорожным указателям. О том же, в чем, собственно, 
состоит это следование"указаниям"знака, ты ничего не сказал. Ну как же, я 
отметил еще и то, что движение человека регулируется дорожными указателями лишь 
постольку, поскольку существует регулярное их употребление, практика.
199. Является ли то, что мы называем "следованием правилу", чем-то таким, что 
мог бы совершить лишь один человек, и только раз в жизни? А это, конечно, 
замечание о грамматике выражения "следовать правилу".
Невозможно, чтобы правилу следовал только один человек, и всего лишь однажды. Не 
может быть, чтобы лишь однажды делалось сообщение, давалось или понималось 
задание и т.д. Следовать правилу, делать сообщение, давать задание, играть 
партию в шахматы все это практики (применения, институты).
Понимать предложение значит понимать язык. Понимать язык значит владеть некой 
техникой.
200. Конечно, можно представить себе, что в некоем племени, незнакомом с играми, 
два человека сели бы за шахматную доску и начали делать ходы в какой-то 
шахматной игре; причем с соответствующими проявлениями. Увидев это, мы сказали 
бы, что они играют в шахматы. Ну, а представь себе шахматную партию, 
переведенную по определенным правилам в ряд действий, обычно не ассоциируемых с 
игрой, например, выкрики, топанье ногами. И допустим, эти двое, вместо того 
чтобы играть в обычные шахматы, кричат и топают ногами, причем так, что эти 
действия переводимы по соответствующим правилам в шахматную партию. Разве мы и в 
этом случае все еще склонны были бы говорить, что они играют в какую-то игру; и 
что давало бы нам право так говорить?
201. Наш парадокс был таким: ни один образ действий не мог бы определяться 
каким-то правилом, поскольку любой образ действий можно привести в соответствие 
с этим правилом. Ответом служило: если все можно привести в соответствие с 
данным правилом, то все может быть приведено и в противоречие с этим правилом. 
Поэтому тут не было бы ни соответствия, ни противоречия.
Мы здесь сталкиваемся с определенным непониманием, и это видно уже из того, что 
по ходу рассуждения выдвигались одна за другой разные интерпретации, словно 
любая из них удовлетворяла нас лишь на то время, пока в голову не приходила 
другая, сменявшая прежнюю. А это свидетельствует о том, что существует такое 
понимание правила, которое является не интерпретацией, а обнаруживается в том, 
что мы называем "следованием правилу" и "действием вопреки" правилу в реальных 
случаях его применения.
Вот почему мы склонны говорить: каждое действие по правилу интерпретация. Но 
"интерпретацией" следовало бы называть лишь замену одного выражения правила 
другим.
202. Стало быть, "следование правилу" некая практика. Полагать же, что следуешь 
правилу, не значит следовать правилу. Выходит, правилу нельзя следовать лишь 
"приватно"; иначе думать, что следуешь правилу, и следовать правилу было бы 
одним и тем же.
203. Язык это лабиринт путей. Ты подходишь с одной стороны и знаешь, где выход; 
подойдя же к тому самому месту с другой стороны, ты уже не знаешь выхода.
204. Так, при определенных обстоятельствах можно изобрести игру, в которую никто 
никогда не играл. А возможно ли такое: изобрести игру, в которую никто никогда 
не играл, при том, что человечество никогда не играло ни в какие игры?
205. "В связи с намерением как психическим процессом вызывает удивление именно 
то, что для него не является необходимым наличие практики, техники. Что можно 
представить себе ситуацию, когда в некоем мире, где в других случаях никто 
никогда не играл, скажем, два человека собирались бы разыграть шахматную партию, 
и что они уже вот"вот должны к ней приступить но тут их прерывают".
Но разве шахматная игра не определяется ее правилами? А каким образом эти 
правила присутствуют в сознании того, кто намеревается играть в шахматы?
206. Между следованием правилу и подчинением приказу существует аналогия. Мы 
обучены следовать приказу и реагируем на него соответствующим образом. Ну, а 
что, если один человек реагирует на приказ и обучение так, а другой иначе? Кто 
из них прав?
Представь, что в качестве исследователя ты приезжаешь в неизвестную страну, язык 
которой тебе совершенно незнаком. При каких обстоятельствах ты бы сказал, что 
люди там отдают приказы, понимают их, подчиняются им, противятся им и т.д.?
Совместное поведение людей вот та референтная система, с помощью которой мы 
интерпретируем незнакомый язык.
207. Представим себе, что люди в этой стране заняты обычной человеческой 
деятельностью и пользуются при этом, казалось бы, членораздельным языком. 
Присматриваясь к их поведению, мы находим его разумным, оно представляется нам 
"логичным". Но, пытаясь выучить их язык, мы обнаруживаем, что это невозможно. 
Поскольку в нем нет устойчивой связи между тем, что они говорят, произносимыми 
звуками и их действиями. И вместе с тем эти звуки не излишни, ибо, если мы, 
например, заткнем одному из них рот, последствия будут те же самые, что и с 
нами: без этих звуков, я бы выразил это так, их поведение станет хаотичным.
Надо ли говорить, что у этих людей есть язык приказы, сообщения и т.д.?
Назвать это "языком", не позволяет отсутствие регулярности.
208. Тогда, выходит, я объясняю то, что называю "приказом" и "правилом", с 
помощью "регулярности"? Как объясню я кому-нибудьзначение слов "регулярный", 
"единообразный", "аналогичный"? Ну, тому, кто говорит лишь по-французски, я 
объясню эти слова с помощью соответствующих французских слов. Человека же, еще 
не овладевшего данными понятиями, я буду учить пользоваться этими словами с 
помощью примеров и практики. При этом я сообщу ему не меньше, чем знаю сам.
Так, в процессе этого обучения я покажу ему одинаковые цвета, одинаковые длины, 
одинаковые фигуры, заставлю его находить их, делать их и т.д. Я научу его, 
например, тому, как по заданию продолжать "однородный" орнамент. И тому, как 
продолжить прогрессию. Так что если, например, дано: ......, то продолжением 
должно быть: .... ..... ...... .
Я показываю ему, как это делается, он подражает мне, а я воздействую на него, 
выражая согласие, отрицание, ожидание, поощрение. Я предоставляю ему свободу 
действий или останавлива