здесь сбить с толку больше, чем 
употребление слов "сознательное" и "бессознательное" для противопоставления 
состояния сознания и диспозиции. Ибо эти два слова затушевывают некое 
грамматическое различие.)
150. Грамматика слова "знать" явно родственна грамматике слов "мочь", "быть в 
состоянии", но она родственна и грамматике слова "понимать". ("Владеть" 
техникой.)
151. Однако имеется и такое употребление слова "знать": мы говорим "Теперь я 
знаю это!" и равным образом "Теперь я могу это!" и "Теперь я понимаю это!".
Представим себе следующий пример: A записывает ряд чисел; B смотрит на это и 
пытается найти в этой последовательности чисел некий закон. Если это ему 
удается, он восклицает: "Теперь я могу продолжить!" Стало быть, эта способность, 
это понимание является чем-то таким, что наступает в некий момент. Итак, 
приглядимся к тому, что же это такое, что здесь наступило? A записывал числа 1, 
5, 11, 19, 29. И тут B сказал: теперь он знает, что будет дальше. Что же здесь 
произошло? Тут могли произойти самые разные вещи. Например, когда A медленно 
записывал число за числом, B применял различные алгебраические формулы к 
написанным числам. Когда A записал число 19, B испытал формулу an = n2 " n" 1; и 
следующее число подтвердило его предположение_.
Или же B не думает о формулах. Он напряженно следит за тем, как A выписывает 
числа; самые разные смутные мысли при этом блуждают в его голове. Наконец он 
спрашивает себя: чем будет последовательность разностей этих же чисел? Он 
находит, что она такова: 4, 6, 8, 10, и говорит: теперь я могу продолжить этот 
ряд.
Или же он вглядывается и говорит: "Да, я знаю этот ряд" и продолжает его, так же 
как он делал бы это и в том случае, если бы А записал ряд 1, 3, 5, 7, 9. Или же 
он вообще не говорит ничего и просто продолжает записывать ряд. По-видимому, при 
этом он испытывает чувство, которое можно охарактеризовать так: "О, это легко!" 
(Чувство, напоминающее внезапный вздох облегчения, наступающий после утихшего 
испуга.)
152. Но являются ли эти описанные мною процессы пониманием?
"B понимает принцип образования ряда" все же не означает буквально: "B пришла в 
голову формула an = ...". Ибо вполне можно себе представить, что ему пришла бы в 
голову эта формула, а понимания все-таки не было бы. Выражение "он понимает" 
должно включать в себя нечто большее, чем то, что ему пришла в голову 
соответствующая формула. Так же как и нечто большее, чем любое более или менее 
характерное сопровождение или проявление понимания.
153. Мы пытаемся тут проникнуть в умственный процесс понимания, который как бы 
скрыт за этими более грубыми и потому легко бросающимися в глаза его 
сопровождениями. Но это нам не удается. Или, выражаясь точнее, до реального 
изыскания дело вовсе не доходит. Ибо если даже удалось бы выявить, что имеет 
место во всех тех случаях понимания, то все же почему обязательно это составляло 
бы искомое понимание? Да и как процесс понимания мог бы носить скрытый характер 
при том, что я ведь заявил "Теперь понимаю", потому что понял?! Если же я 
утверждаю, что этот процесс скрыт, то как мне узнать, что следует искать? Я в 
замешательстве.
154. Но погоди! Если слова "я теперь понимаю принцип" говорят не о том же самом, 
что и слова "мне пришла в голову формула..." (или же "я произношу формулу", "я 
записываю формулу" и т.д.), то вытекает ли из этого, что я употребляю 
предложение "я теперь понимаю..." или "теперь я могу продолжить" как описание 
некоего процесса, следующего за произнесением формулы или сопровождающего его?
Если что-то и должно стоять "за произнесением формулы", так это определенные 
обстоятельства, позволяющие мне сказать, что я могу продолжить начатое действие, 
ухватив формулу.
Не думай вовсе о понимании как об "умственном процессе"! Ибо это лишь оборот 
речи, который тебя сбивает с толку. А спроси себя, в каком случае, при каких 
обстоятельствах мы говорим: "Теперь я знаю, как продолжить", когда мне пришла в 
голову формула.
В том смысле, в каком существуют характерные для понимания процессы (включая 
душевные процессы), понимание не есть душевный процесс.
(Душевные процессы: ослабевающие или усиливающиеся болевые ощущения, слуховое 
восприятие мелодии, предложения и др.)
155. Итак, я хочу сказать: когда он вдруг сообразил, как продолжить ряд, понял 
принцип, то, может быть, при этом он и испытал какое-то особое переживание 
которое он, пожалуй, описал бы, спроси мы его: "Как это было, что произошло, 
когда ты вдруг постиг принцип?" подобно тому как мы попытались сделать это выше. 
Для нас же его слова о понимании, о том, что он знает, как продолжить ряд, 
оправдываются обстоятельствами, при которых он испытал это переживание.
156. Это станет яснее, если мы включим в сферу нашего рассмотрения другое слово, 
а именно слово "читать". Прежде всего нужно заметить, что я в данном случае не 
отношу к "чтению" понимание смысла читаемого. Чтение здесь выступает как 
деятельность озвучивания написанного или напечатанного; а также письма под 
диктовку, переписывания напечатанного, игры по нотам и т.п.
Конечно, нам хорошо знакомо употребление этого слова в обычных жизненных 
ситуациях. Роль же, которую оно играет в жизни, а тем самым ту языковую игру, в 
которой мы его используем, нелегко представить даже в самых общих чертах. 
Человек, скажем немец, прошел в школе или дома обычный курс обучения. В процессе 
учебы он освоил навык чтения на своем родном языке. Впоследствии он читает 
книги, письма, газеты и т.д.
Что же происходит, когда он, например, читает газеты? Его глаза как мы говорим 
прослеживают напечатанные слова, он произносит их вслух или же выговаривает про 
себя. Причем определенные слова он прочитывает, схватывая их печатные формы в 
целом, в других ему достаточно узреть первый слог, некоторые читаются по слогам, 
а отдельные слова, может быть, и по буквам. Мы бы сказали, что он прочел 
предложение и в том случае, если бы по ходу чтения он не произносил его ни 
вслух, ни про себя, но после был бы в состоянии воспроизвести это предложение 
дословно или близко к тексту. Он может вникать в то, что читает, или же 
действовать, скажем, просто как читающая машина, то есть читать громко и 
правильно, не вникая в читаемое. Может быть, при этом его внимание будет 
направлено на что-то совсем другое (так что, спроси его кто-нибудьсразу же, он 
не сможет сказать, о чем читал).
Сравним теперь с этим читателем какого-нибудьновичка, только усваивающего навыки 
чтения. Он читает слова, с трудом складывая их по буквам. Однако некоторые слова 
он угадывает по контексту; или же, может быть, уже частично знает отрывок 
наизусть. Учитель говорит ему тогда, что он на самом деле не читает слов (а в 
определенных случаях что он лишь притворяется читающим).
Если, имея в виду чтение такого рода, чтение начинающего, задаться вопросом, в 
чем состоит чтение, то мы будем склонны сказать: это особая сознательная 
умственная деятельность.
Мы также говорим об ученике: "Конечно, только он знает, действительно ли он 
читает или просто говорит слова наизусть". (Об этом предложении -только он 
знает..." нужно будет еще высказаться.)
Но я хочу сказать: приходится признать, что при произнесении какого-либо из 
напечатанных слов в сознании ученика, "притворяющегося", будто он читает слово, 
может происходить то же самое, что и в сознании опытного читателя, который его 
"читает". Говоря о новичке и об опытном читателе, мы по-разному применяем слово 
"читать". Конечно, так и хочется сказать: не может быть, чтобы в сознании 
опытного читателя и новичка, когда они произносят данное слово, происходило одно 
и то же. И если нет различия в том, что они сознают, то должно быть различие в 
бессознательной работе их умов, а то и мозга. Итак, нас тянет сказать, что тут 
во всяком случае имеется два различных механизма! И их действие должно отличать 
чтение от нечтения. Но ведь эти механизмы всего лишь гипотезы, модели для 
объяснения, обобщения того, что ты наблюдаешь.
157. Обдумай следующий случай: люди или иные существа используются нами в 
качестве читающих машин. Они обучены для этого. По словам тренера, одни из них 
уже могут читать, другие же еще нет. Представим себе еще не вышколенного 
ученика: если ему показывают написанное слово, он при этом иногда издает 
какие-то звуки, и время от времени звучание "случайно" оказывается более или 
менее верным. Наблюдающий эту сцену слушает этого ученика и говорит: "Он 
читает". Но учитель отвечает: "Нет, он не читает; это чистая случайность". А 
представим себе, что далее этот ученик продолжает правильно реагировать на 
предлагаемые ему слова. Спустя какое-то время учитель говорит: "Теперь он может 
читать!" Ну, а как было дело с тем первым словом? Должен ли теперь учитель 
сказать: "Я ошибся, он все-таки прочел его" или же: "Он только позднее 
действительно начал читать"? Когда же он начал читать? Какое первое слово он 
прочел? Этот вопрос здесь не имеет смысла. Он обретает смысл разве что при таком 
(или подобном ему) определении: "Первое слово, которое некто "читает" это первое 
слово первой группы из 50 слов, которые он читает правильно".
Если же мы не прочь применять слово "чтение" для обозначения особого переживания 
перехода от письменного знака к произнесенному звуку, то, конечно, имеет смысл 
говорить о первом слове, которое он прочел. При этом человек может, например, 
сказать: "На этом слове я впервые почувствовал: "Теперь я читаю"".
Но и в случае, отличном от вышеприведенного, в случае читающей машины, 
переводящей знаки в звуки наподобие пианолы, можно было бы сказать: -только 
после того, как в машине произошло то-то такие-то части соединились проводами, 
машина начала читать, и первыми знаками, прочтенными ею были..."
В случае же живой читающей машины слово "читать" означает: таким-то образом 
реагировать на письменные знаки. Это понятие, следовательно, совершенно 
независимо от понятия мыслительных и иных механизмов. И учитель не может здесь 
сказать об ученике: "Возможно, он и прочел то слово". Ибо здесь нет никакого 
сомнения относительно того, что было сделано. Изменение, происшедшее, когда 
обучаемый стал читать, было изменением его поведения; и говорить о "первом 
слове, прочитанном им в его новом состоянии" здесь не имеет смысла.
158. А может быть, дело в том, что мы просто очень мало знаем о процессах, 
происходящих в головном мозгу и нервной системе? Знай мы их более основательно, 
мы бы поняли, какие связи были выработаны обучением, и смогли бы тогда, заглянув 
в мозг учащегося, сказать: "Сейчас он прочел это слово, теперь пошло связное 
чтение". И предполагается, что дело должно обстоять таким образом, иначе как 
могли бы мы быть столь уверены в существовании такой связи? Но априорно или же 
только вероятно предположение, что это так? И насколько вероятно? Спроси"ка 
себя, что ты знаешь об этих вещах? Если же оно априорно, то значит, это очень 
убедительный для нас вид представления (Darstellungsform).
159. Но если вдуматься в это, испытываешь искушение сказать: единственным 
реальным критерием того, что кто-то читает, является сознательный акт чтения, 
акт считывания звуков по буквам. "Человек ведь знает, читает ли он или лишь 
притворяется, что читает!" Предположим, A хочет заставить B поверить в то, что 
он умеет читать кириллицу. Он выучил наизусть какое-то русское предложение и 
затем проговаривает его, глядя на напечатанные слова, как будто читая их. Здесь 
мы определенно скажем: A знает, что он не читает, и внутренне чувствует именно 
это, притворяясь читающим. Ибо, конечно, существует уйма более или менее 
характерных переживаний, возникающих при чтении напечатанного предложения; их 
нетрудно припомнить: подумай о переживаниях, связанных с неуверенностью, более 
пристальным разглядыванием знаков, ошибочным прочтением, более или менее беглым 
чтением и т.д. Существуют также характерные переживания воспроизведения чего-то, 
выученного наизусть. В нашем примере A не будет переживать ничего такого, что 
характерно для чтения, а, по-видимому, испытает целый ряд переживаний, присущих 
обману.
160. А представь себе такой случай. Человеку, умеющему свободно читать, мы даем 
для чтения никогда не встречавшийся ему до этого текст. Он читает его нам но с 
таким чувством, словно произносит что-то заученное наизусть (это могло бы 
происходить под воздействием какого-то препарата). Сказали бы мы в этом случае, 
что на самом деле он не читает текст? То есть сочли бы мы его переживания 
критерием того, что он читает или не читает текст?
Или еще один случай. Человеку, находящемуся под действием какого-то лекарства, 
предлагается набор письменных знаков, которые не обязательно принадлежат какому 
бы то ни было из существующих алфавитов. И вот он, сочетая несколько таких 
знаков, произносит слово, как если бы знаки были буквами, притом произносит их 
со всеми внешними признаками и ощущениями, сопровождающими чтение. (Подобное нам 
случается испытать во сне. Проснувшись, человек в таком случае может, например, 
сказать: "Мне представилось, будто я читал какие-то знаки, хотя они вовсе и не 
были знаками".) В этом случае некоторые будут склонны утверждать, что человек 
читал эти знаки, другие же будут это отрицать. Предположим, что таким образом 
человек прочел (или же истолковал) группу из четырех знаков как О Б Е Н. Теперь 
мы показываем ему эти четыре знака в обратной последовательности, и он читает Н 
Е Б О. И во всех последующих текстах он всегда сохраняет одну и ту же 
интерпретацию знаков: тогда мы, конечно, были бы склонны сказать, что он 
разработал для себя алфавит и читает в соответствии с ним.
161. Ну, а вспомни также, что имеется непрерывный ряд переходов между случаем, 
когда человек произносит наизусть то, что он должен был прочесть, и случаем, 
когда он читает каждое слово по буквам, не опираясь ни на догадки с помощью 
контекста, ни на заученный текст.
Проведи следующий эксперимент: назови ряд чисел от 1 до 12. Затем посмотри на 
циферблат своих часов и прочти этот же ряд. Что ты назвал в этом случае 
"чтением"? То есть что ты сделал такого, чтобы это стало "чтением"?
162. Попытаемся дать такое определение: некто читает, если он осуществляет 
воспроизведение оригинала. А "оригиналом" я называю текст, который читают или 
переписывают; диктант, который пишут, партитуру, по которой играют, и т.д. Ну, 
например, если мы обучили кого-нибудькириллице и тому, как произносится каждая 
буква, а затем даем ему отрывок для чтения и он читает его, произнося каждую 
букву так, как мы его обучили, то мы, скорей всего, скажем, что он извлекает 
звучание слова из его письменного изображения по правилам, которые мы ему дали. 
Притом это чистый случай чтения. (Можно было бы сказать, что мы научили его 
"правилу алфавита".)
Но почему мы говорим, что он воспроизводит произносимое слово из напечатанного? 
Знаем ли мы нечто большее, чем то, что мы его научили, как произносить каждую 
букву, и что он после этого стал вслух читать слова? На этот вопрос мы, пожалуй, 
ответили бы так: ученик показывает, что он совершает переход от напечатанного к 
произносимому по правилам, которыми мы его вооружили. Как это можно показать, 
проясняется, если видоизменить наш пример: ученик получает задание не прочесть 
текст, а переписать его, перевести печатный текст в рукописный. В этом случае мы 
смогли бы задать ему правило в виде некой таблицы. В одной колонке этой таблицы 
стояли бы печатные буквы, в другой рукописные. А то, что письмо ученик здесь 
воссоздает на основе напечатанного, видно из его обращения с таблицей.
163. Ну, а если, переписывая, он всегда передавал бы букву A через b, B через c, 
C через d и т.д. и Z через a? Ведь и этот случай мы назвали бы воспроизведением 
(Ableiten) по таблице. Можно было бы сказать, что он здесь пользуется вместо 
первой схемы "86 второй схемой.
И этот случай все еще был бы воспроизведением по таблице, пусть и не с прямой, а 
со смещенной схемой"правилом.
А представим, что он не придерживается какого-то единого способа 
транскрибирования, а меняет его по следующему простому правилу. Записав однажды 
A как n, он следующее A запишет как о, следующее как p и т.д. Так где же граница 
между этой процедурой и случайной?
Разве же это не означает, что слово "воспроизводить" тут, по сути, теряет 
значение, ибо оказывается, что при его разъяснении оно расползается в ничто.
164. В случае (162) значение слова "воспроизводить" было понятно для нас. Но мы 
тогда сказали себе, что это всего лишь совершенно особый случай воспроизведения, 
его весьма необычное облачение; необходимо это облачение снять, если мы хотим 
познать сущность воспроизведения. И вот мы сняли с него этот особый покров, но 
при этом исчезло само воспроизведение. Для того чтобы добраться до настоящего 
артишока, мы ободрали с него все листья. Ибо пример (162), безусловно, был 
особым случаем воспроизведения, но сущность воспроизведения не скрывалась за 
внешними проявлениями данного случая, а само это "внешнее" принадлежало к 
семейству случаев воспроизведения.
И слово "читать" мы также употребляем применительно к семейству случаев. А при 
различных обстоятельствах употребляем различные критерии того, что некто читает.
165. Но все-таки чтение так и хочется сказать совершенно особый процесс! Прочти 
страницу печатного текста, и ты сможешь в этом убедиться; здесь происходит 
что-то особенное, что-то весьма характерное. Так что же происходит, когда я 
читаю? Я вижу напечатанные слова и произношу слова. Но это, естественно, не все, 
ибо я мог бы видеть напечатанные слова и произносить слова, однако это все же не 
было бы чтением. Как не было бы и в том случае, если бы я произносил именно те 
слова, которые по правилам принятого алфавита полагается считывать с данного 
печатного текста. Если же ты говоришь, что чтение определенное переживание, то 
совершенно неважно, соблюдаешь ли ты при этом общепринятые правила алфавита или 
нет. В чем же состоит тогда характерное переживание при чтении? Напрашивается 
ответ: "Произносимые мною слова явлены мне особым образом". То есть они приходят 
не так, как это было бы, если бы я придумывал их. Они следуют сами собой. Но и 
этого недостаточно; ведь при виде напечатанного слова мне может представляться 
его звучание, но это еще не значит, что я прочел его. К этому я мог бы еще 
добавить, что звучания слов возникают в моем сознании не так, как если бы мне 
что-то напоминало о них. Я бы не сказал, например, что печатное слово "ничто" 
всегда напоминает мне о звучании "ничто". Происходит иное: при чтении звучание 
слов как бы прокрадывается в мое сознание. В самом деле, стоит мне увидеть 
немецкое печатное слово, как возникает особый процесс: я внутренне слышу его 
звучание. 
166. Я бы сказал, что при чтении произносимые слова возникают в сознании "особым 
образом"_. 
Но каким образом? Не плод ли это нашего воображения? Приглядимся к отдельным 
буквам и обратим внимание на то, каким образом на ум приходит звучание этой 
буквы. Прочитай букву A. Как же пришел звук? Мы не в состоянии что-либо сказать 
об этом. Ну, а напиши строчное латинское a! Как пришло к тебе движение руки при 
письме? Иначе, чем звук в первом опыте? Глядя на печатную букву, я изобразил 
письменную букву. Вот и все, что я знаю. Ну, а взгляни на 
знак $$$ , и пусть при этом тебе придет в голову какой-нибудьзвук; произнеси 
его. Мне пришел на ум звук "Y", но я бы не сказал, что в способе появления этого 
звука было какое-то существенное отличие. Отличие заключалось в несколько иной 
ситуации. Я заранее сказал себе: пусть в моем сознании возникает некий звук. 
Прежде чем этот звук пришел, я испытал определенное напряжение. Причем при 
произнесении звука "Y" у меня не было того автоматизма, как при взгляде на букву 
Y. Этот знак не был мне знаком, как знакомы буквы. Я разглядывал его как бы с