е  во  имя  жизни,  в  настоящем  [исследовании] можно  пока
отложить.  (Очевидно, что  эти  вещи  связаны между  собою  и  не  допускают
разделения:  в  самом  деле, без  деятельности  не  бывает  удовольствия,  а
удовольствие делает всякую деятельность совершенной.)
     (V).  На  этом  основании  считается,  что  существуют  различные  виды
удовольствия. Действительно,  имеющее  видовые различия,  как  мы  полагаем,
получает завершенность, [совершенство и полноту],  от  разного. Это явно и в
природном, и в искусственном,  например в животных  и деревьях, в  картине и
статуе, в доме и утвари. Соответственно и деятельности разного вида получают
совершенство от  разного по виду.  Деятельность мысли  -  иной  вид,  нежели
деятельность чувств, а сами  они, [мыслительная и чувственная деятельности],
в  свою  очередь,  имеют  внутри  себя  видовые  [различия].  Следовательно,
[видовые  различия] имеют  и удовольствия,  которые делают эти  деятельности
совершенными.
     Это, пожалуй,  можно видеть и  по  внутренней связи (to synoikeiosthai)
каждого  из   удовольствий  с   той  деятельностью,  которой   оно   придает
совершенство.  Деятельности,   разумеется,  способствует  связанное  с   ней
удовольствие, ибо те, кому она доставляет удовольствие, лучше судят о каждом
[предмете] и  более тонко  разбираются [в деле]; так,  геометрами становятся
те,  кто наслаждаются  занятиями геометрией,  и  они лучше  понимают  каждую
частность;  соответственно и любящие петь или строить и любые другие мастера
достигают  успехов в собственном деле,  если  получают от него  наслаждение.
Удовольствие  способствует деятельности, а что способствует (ta synayxanta),
внутренне связано (oikeia)  с  тем, чему  способствует,  и  у  разных  видов
внутренняя связь бывает с разными видами.
     Это явствует еще  больше из того  обстоятельства, что  удовольствие  от
одних  деятельностей  препятствует другим деятельностям.  Кто  любит флейту,
заслышав флейтиста, не способен  внимать рассуждениям [философа], потому что
искусством  игры  на флейте наслаждается  больше, чем своей деятельностью  в
данное  время. Таким образом, удовольствие от искусства флейтиста уничтожает
деятельность, связанную с рассуждением; соответственно  и  в других случаях,
когда деятельность касается  сразу двух вещей: деятельность,  что доставляет
больше  удовольствия,  вытесняет  другую,  и  тем  скорее,  чем  больше  они
отличаются по  [доставляемому] удовольствию;  так что другою деятельностью и
не занимаются. Вот почему при сильном наслаждении чем бы  то ни было мы едва
ли  делаем  что-то  другое  и,  когда   мало  удовлетворены  одним,  беремся
(одновременно] за  другое; скажем, в театре что-нибудь грызут, и  делают это
особенно усердно, когда состязающиеся дурны.
     Итак,  поскольку  удовольствия,  связанные с деятельностями, делают  их
точней и  продолжительней  и  [вообще] лучше, а  чуждые,  напротив, уродуют,
ясно, что первые и вторые далеко отстоят друг от друга. Чуждые  удовольствия
делают  почти  то же,  что  страдания,  связанные  с  данной  деятельностью:
страдания,  связанные  с  дея-тельностями, уничтожают эти деятельности; так,
если кому-то  неудовольствие и страдание доставляет писать  или считать, то,
раз эти деятельности причиняют страдания, один не станет писать, а  другой -
считать.
     Таким  образом, удовольствия и страдания, связанные  с  деятельностями,
оказывают на них противоположное  воздействие, а "связанными"  я называю  те
удовольствия и страдания, которые возникают  от самой по себе  деятельности.
Об  удовольствиях,  чуждых деятельности,  уже было сказано, что  они  делают
почти то же, что страдания; в самом деле, они уничтожают деятельность, разве
только иначе, нежели страдание.
     Коль скоро деятельности могут отличаться в добрую  и  дурную  сторону и
одни избирают,  других избегают,  а третьи  -  ни  то  ни  другое, то так же
обстоит  дело  и  с  удовольствиями, ибо каждой  деятельности  соответствует
связанное с ней удовольствие.
     Так что с добропорядочной деятельностью связано доброе удовольствие,  а
с  дурной  - порочное,  ведь  даже  влечения,  если они к  прекрасным вещам,
заслуживают  похвалы,  а   если  к   постыдны  -  то   осуждения.   Наконец,
удовольствия,  заключенные в деятельностях, связаны  с ними в большей  мере,
нежели стремления, ибо  стремления и деятельности и во времени, и по природе
раздельны, а удовольствия слиты (syneggys) с  деятельностями, и их настолько
трудно отграничить,  что  возникает спор: не одно ли и то  же деятельность и
удовольствие? Тем не менее удовольствие - это все-таки не мысль и не чувство
(это [было  бы]  нелепо),  но из-за того, что удовольствие не отделяется  от
мысли и чувства, некоторым кажется, что они тождественны.
     Так что, как различны деятельности, так  различаются и связанные с ними
удовольствия. Зрение чистотой отличается от осязания, а слух и обоняние - от
вкуса; соответственно различаются  и удовольствий  от  этих чувств, и от них
отличаются удовольствия, относящиеся к мысли, а те и другие, [мыслительные и
чувственные удовольствия], в свою очередь, имеют различия внутри себя.
     Обычно  считается, что  каждому живому существу  присуще  (oikeia) свое
удовольствие, точно  так  же как  свое  дело, ибо удовольствие соответствует
деятельности.  И если  посмотреть на каждое  [существо] в  отдельности, это,
вероятно, станет  ясно. В самом деле,  различны удовольствия  коня, собаки и
человека, и, согласно  словам Гераклита, "осел  охотно  предпочел  бы золоту
солому", поскольку для  ослов в  пище заключено больше удовольствия,  чем  в
золоте. Значит, удовольствия у существ разных  видов тоже различаются видом,
а удовольствия одинаковых существ соответственно не имеют видовых различий.
     Но применительно  по крайней мере к  одному виду - людям - удовольствия
все-таки  разнятся  немало, ибо  одни  и те же вещи одних услаждают,  других
заставляют страдать,  а  что вызывает  страдания  и ненависть  одних, другим
доставляет удовольствие и вызывает приязнь.  Это бывает даже  со сладостями:
не одно и то же кажется сладким человеку  в горячке и здоровому, а теплым не
одно  и  то  же  кажется  слабому  и закаленному.  Соответственно и в других
случаях.
     Пожалуй,   во  всех  подобных  случаях  имеет  место  то,  что  видится
добропорядочному. Если же  такое определение, как кажется, удачно и в каждом
отдельном случае мерой  является добродетель и  добродетельный  человек  как
таковой,  то  и "удовольствиями" будут, пожалуй,  те  вещи,  что кажутся ему
удовольствиями, а "доставлять удовольствие" будет то, чем он наслаждается.
     Ничего   удивительного,   если  отвратительное   для   этого   человека
кому-нибудь покажется  доставляющим  удовольствие,  ведь много  есть [видов]
человеческого растления и уродства. Но  это не то, что  [в действительности]
доставляет удовольствие, а то,  что  доставляет его соответствующим людям  с
соответствующими наклонностями.
     Поэтому ясно, что  удовольствия, которые согласно считаются  позорными,
не  следует признавать  удовольствиями, кроме  как для растленных  людей. Но
среди  тех удовольствий, что  считаются добрыми, какой род  удовольствий или
какое  именно  удовольствие  следует  признать свойственным человеку?  Может
быть,  это  явствует  из  [рассмотрения]  деятельностей?  Удовольствия  ведь
сопутствуют деятельностям.
     Итак,  одна ли деятельность  или  несколько свойственны совершенному  и
блаженному  мужу, все  равно  удовольствия,  которые придают совершенство [и
полноту]  этим деятельностям,  должны определяться как  в собственном смысле
удовольствия человека; остальные удовольствия, так же как  [соответствующие]
деятельности, будут занимать вторую или еще более низкую ступень.

     6  (VI).  После  того  как  было  сказано  о  добродетелях,  дружбах  и
удовольствиях, осталось в общих чертах описать  счастье, раз уж мы  полагаем
его  целью всего человеческого. Наше рассуждение будет, вероятно, лишь более
отчетливым, если повторить сказанное ранее.
     Итак, мы сказали, что счастье -  это не  склад,  [или состояние, души],
ибо тогда оно  было бы  и у того,  кто  проспал всю  жизнь,  кто живет,  как
растение, или у того, кто претерпел величайшие несчастья. Если же и такое не
годится,  то, скорее,  счастье  следует относить к  деятельности, как и было
Сказано в предыдущих [рассуждениях], причем из деятельностей одни необходимы
и заслуживают избрания ради  других, а вторые заслуживают его сами  по себе,
то ясно, что счастье следует  полагать одной из деятельностей, заслуживающих
избрания  сами  по  себе,  и  не одной  из тех, что существуют ради  чего-то
другого; счастье ведь нужды ни в чем не имеет, но довлеет себе.
     Сами же  по себе заслуживают избрания те деятельности, в которых ничего
помимо  [самой]  деятельности  не  ищут.  Именно  такими считаются  поступки
сообразно   добродетели,  ибо   совершение   прекрасных  и   добропорядочных
[поступков] относится к заслуживающему избрания ради себя самого.
     Такими являются и развлечения, доставляющие удовольствия, потому что их
избирают не  ради  других  [благ]:  от  них ведь, скорее, бывает  вред, а не
польза,  [ибо из-за них] не  уделяют  внимания своему  телу и  имуществу.  К
такого  рода времяпрепровождению прибегают  большинство  тех, кого  почитают
счастливыми,  и  тираны  потому  высоко  ставят   остроумных   при  подобном
провождении времени; дело в том, что во всем, к чему бывает тяга  у тиранов,
такие люди  умеют  сделать  себя  источником удовольствий,  а  в таких людях
тираны нуждаются.
     Потому  эти  развлечения и  считаются признаками  счастья,  что  в  них
проводят  свой  досуг  государи; но  подобные  [счастливцы]  не  доказывают,
наверное,  [что  счастье  -  это  развлечение],  ведь от  обладания  властью
государя не зависят  ни  добродетель,  ни  ум,  а  именно  они  -  источники
добропорядочных  деятельностей; и если, не имея вкуса к удовольствию чистому
и  достойному  свободнорожденного, прибегают к  удовольствиям  телесным,  то
из-за  этого не следует думать, будто эти удовольствия предпочтительны; дети
ведь тоже уверены, что самое лучшее это то, что ценится между ними.
     Так что  вполне разумно,  чтобы  разные вещи казались ценными  детям  и
мужам, дурным и добрым. Вместе  с тем,  как  говорилось уже неоднократно,  и
ценным  является и доставляет удовольствие [в собственном смысле слова]  то,
что таково для добропорядочного, ибо для  каждого  наиболее  предпочтительна
деятельность в соответствии с его собственным складом и для добропорядочного
тем самым такова деятельность, сообразная добродетели.
     Следовательно,  не  в развлечениях заключается счастье,  ведь это  даже
нелепо, чтобы  целью  было  развлечение  и чтобы человек всю жизнь работал и
терпел беды ради развлечений (toy paidzein). Ведь, так сказать, ради другого
мы  избираем  все, за  исключением  счастья, ибо  счастье  и  есть  цель.  А
добропорядочное  усердие  (spoydadzein)  и  труд  ради  развлечений  кажутся
глупыми  и  уж слишком ребячливыми  (paidikon); зато развлекаться  для того,
чтобы усердствовать в добропорядочных [делах] (spoydadzei), - по Анахарсису,
это считается  правильным,  потому что  развлечение напоминает отдых,  а, не
будучи в состоянии трудиться непрерывно, люди нуждаются в отдыхе.
     Отдых, таким  образом,  -  не  цель,  потому  что  он  существует  ради
деятельности.
     Далее, считается,  что счастливая жизнь - это  жизнь по  добродетели, а
такая  жизнь  сопряжена с добропорядочным  усердием (spoyde) и состоит не  в
развлечениях. И мы утверждаем, что усердие и добропорядочность (ta spoydaia)
лучше потех с развлечениями и что деятельность лучшей части души или лучшего
человека всегда  более добропорядочная и усердная. А деятельность наилучшего
выше и тем самым более способна приносить счастье.
     Первый  попавшийся,   в  том   числе   раб,   будет   вкушать  телесные
удовольствия, наверное, ничуть не  хуже  самого  добродетельного. Но  долю в
счастье  никто не припишет рабу, если  не припишет  и участие в жизни.  Ведь
счастье  состоит  не  в  таком  времяпрепровождении,  но  в   деятель-ностях
сообразно добродетели, как то и было сказано прежде.

     7  (VII). Если же счастье - это  деятельность, сообразная  добродетели,
то, конечно,  - наивысшей,  а такова,  видимо,  добродетель наивысшей  части
души. Будь то ум или что-то еще, что от природы, как считается, начальствует
и  ведет  и  имеет  понятие  (ennoian  ekhei)  о  прекрасных  и божественных
[предметах], будучи то ли само божественным, то ли сймой божественной частью
в  нас, - во  всяком случае, деятельность  этого по внутренне  присущей  ему
добродетели и будет совершенным, [полным и завершенным], счастьем.
     Уже было  сказано, что это  - созерцательная (theoretike) деятельность,
что, вероятно, представляется согласованным с  предыдущими рассуждениями и с
истиной.  Действительно, эта деятельность является  высшей,  так как и  ум -
высшее в  нас,  а из предметов познания высшие те, с которыми имеет дело ум.
Кроме того, она наиболее  непрерывная,  потому  что непрерывно  созерцать мы
скорее способны, чем непрерывно делать любое другое дело.
     Мы думаем также, что  к  счастью должно быть  примешано удовольствие, а
между  тем  из  деятельностей,  сообразных  добродетели,  та, что  сообразна
мудрости, согласно признана доставляющей наибольшее удовольствие.  Во всяком
случае, принято считать,  что философия, [или любомудрие], заключает  в себе
удовольствия,  удивительные  по  чистоте  и  неколебимости,  и,  разумеется,
обладающим   знанием   проводить  время  в  [созерцании]  доставляет  больше
удовольствия,  нежели   тем,  кто  знания  ищет.   Да   и   так   называемая
самодостаточность прежде всего связана с созерцательной деятельностью, ибо в
вещах, необходимых для существования, нуждается и  мудрый, и правосудный,  и
остальные, но если этим  достаточно  обеспечены, то правосудному нужны еще и
те, на  кого обратятся и вместе с кем будут совершаться его правосудные дела
(подобным  образом обстоит дело  и с благоразумным,  и  с мужественным, и  с
любым  другим добродетельным человеком);  мудрый же и сам  по себе  способен
заниматься  созерцанием,  причем тем более,  чем он мудрее.  Наверное, лучше
[ему] иметь сподвижников, но он все равно более всех самодостаточен.
     Далее, одну эту деятельность,  пожалуй, любят во имя нее самой, ибо  от
нее ничего не бывает, кроме осуществления созерцания (para to theoresai),  в
то  время  как от  деятельностей, состоящих в поступках,  мы в той или  иной
степени оставляем за собой что-то помимо самого поступка.
     Далее,  считается, что  счастье заключено  в досуге, ведь  мы  лишаемся
досуга, чтобы  иметь досуг,  и войну ведем, чтобы жить в мире.  Поэтому  для
добродетелей, обращенных на поступки, область деятельности - государственные
или  военные  дела, а поступки,  связанные  с  этими делами, как  считается,
лишают  досуга,  причем  связанные  с  войной  -  особенно  (никто  ведь  не
собирается  (haireitai)  ни  воевать  ради  того, чтобы воевать, ни готовить
войну  ради нее самой, ибо невероятно кровожадным покажется тот, кто  станет
даже друзей делать  врагами,  лишь бы сражаться  и убивать). И  деятельность
государственного   мужа  тоже  лишает  досуга,   потому  что   помимо  самих
государственных дел  он берет на себя господство (dynasteia) и почет,  может
быть, даже счастье для самого  себя или граждан, при том, что оно отлично от
[собственно]   государственной   деятельности;   его-то   мы   и  исследуем,
разумеется, как отличное [от политической деятельности].
     Итак, поскольку из поступков  сообразно добродетели  государственные  и
военные выдаются красотой и  величием, но  сами лишают досуга и ставят перед
собою определенные цели, а  не избираются во  имя них самих; и  поскольку, с
другой   стороны,  считается,  что  деятельность   ума  как   созерцательная
отличается средоточенностью (spoydei)  и помимо себя самой не ставит никаких
целей, да к тому  же дает присущее ей удовольствие (которое, в свою очередь,
способствует  деятельности); поскольку, наконец,  самодостаточность, наличие
досуга  (to  skholastikon)  и  неутомимость   (насколько  это  возможно  для
человека) и все  остальное, что признают за блаженным, -  все это явно имеет
место при данной деятельности, постольку она и будет  полным [и совершенным]
счастьем человека, если  охватывает полную продолжительность жизни, ибо  при
счастье не бывает ничего неполного.
     Подобная жизнь  будет,  пожалуй, выше той, что  соответствует человеку,
ибо так он будет жить не  в силу  того, что  он человек, а потому, что в нем
присутствует  нечто  божественное,  и, насколько отличается эта божественная
часть от человека как составленного из разных частей, настолько отличается и
деятельность, с ней связанная,  от  деятельности, связанной с [любой] другой
добродетелью. И  если ум в  сравнении  с человеком  божествен,  то и  жизнь,
подчиненная уму, божественна в сравнении с человеческой жизнью.
     Нет,  не  нужно  [следовать] увещеваниям "человеку разуметь  (phronein)
человеческое" и  "смертному - смертное"; напротив, насколько  возможно, надо
возвышаться до бессмертия (athanatidzein)  и делать все ради жизни  (pros to
dzen), соответствующей  наивысшему в самом  себе, право,  если по объему это
малая часть, то по силе и ценности она все далеко превосходит.
     Видимо, сам [человек] и будет этой частью его,  коль скоро она является
главной и лучшей [его частью]. А потому было бы нелепо отдавать предпочтение
не жизни самого себя, а [чего-то] другого [в себе].
     Сказанное  нами  ранее подойдет и к настоящему случаю:  что по  природе
присуще   каждому,   то  для   каждого  наивысшее  и  доставляет   наивысшее
удовольствие; а значит, человеку присуща  жизнь, подчиненная уму, коль скоро
человек  и  есть  в  первую  очередь  ум.  Следовательно,  эта  жизнь  самая
счастливая.

     8  (VIII).  На втором месте - жизнь ло [любой]  другой добродетели, ибо
деятельности,   сообразные  любой  другой  добродетели,  тоже  человеческие.
Действительно,  правосудные  и мужественные поступки  и все  прочее,  что от
добродетели мы совершаем в отношении друг  друга при сделках, при нужде, при
всевозможных  действиях  (praxesi)  и  претерпеваниях   (pathesi),  соблюдая
приличное каждому;  все это  явно человеческие дела. Считается, однако,  что
некоторые  страсти  бывают у  нас  от  тела  и добродетель нрава  во  многих
отношениях тесно связана со страстями (pathesin).
     Далее, рассудительность сопряжена  с добродетелью нрава, а последняя, в
свою  очередь,  с рассудительностью,  коль скоро  принципы  рассудительности
согласуются с  нравственными  добродетелями, а  правильность  в нравственных
добродетелях  согласуется с  рассудительностью.  Поскольку  же  нравственная
добродетель  и  рассудительность имеют дело  со страстями,  они принадлежат,
видимо,  составленному из разных частей; но добродетели того, что составлено
из разных  частей, -  это человеческие добродетели,  а отсюда следует, что и
жизнь по этим добродетелям, и  счастье - человеческие. Напротив, добродетель
ума отделена от тела  и страстей. Сказанного достаточно, ибо более подробный
разбор выходит за пределы поставленной перед нами [задачи].
     Пожалуй,  и  во внешнем  оснащении [счастье от  добродетели  ума] будет
нуждаться мало или, [во всяком случае], меньше, чем [счастье от нравственной
добродетели]. И пусть  потребность в вещах необходимых в том и другом случае
будет [считаться] равной, хотя государственный муж и больше заботится о теле
и  тому подобном, ведь разница тут  будет невелика, значительна  она будет с
точки зрения деятельностей.
     В самом  деле, у щедрого будет нужда  в деньгах на щедрые поступки, и у
правосудного  - для воздаяния  (ибо желания  не явны,  и люди