Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
пев ее
заслуги, высмеял вельмож. Впервые за всю жизнь Державину не пришлось до-
казывать свое дарование. И не хлопотал о вознаграждении. Императрица по
своей воле переслала ему 500 червонцев в золотой табакерке с надписью:
"От Киргиз-Кайсацкой царевны Фелицы-мурзе Державину"...
Бедный Вася Рубан! Когда ж тебя пощекочут славою? И сам, кажется, до-
гадывался, что вдохновенен был единожды в жизни. Когда вложил в душу в
надпись к Фальконетову Камню. Кашлянув, он привлек внимание светлейшего
к себе:
- А вот и мое: "К Фебу при отдаче стихов на Камень".
- Валяй, - разрешил прочесть Потемкин...
Мне славу Камень дал, а прочим вечный хлеб:
При славе дай и мне кусочек хлебца, Феб!
Да не истлеет весь от глада лирный пламень.
Внемли моленьям, Феб! Не буди тверд, как камень.
- Я не Феб тебе, а сердце не каменно: сто рублев дам.
Поздней осенью "графы Северные" пересекли рубежи, возвращаясь домой.
Хмурое небо над Россией выплескивало дожди на оголенные леса, в редких
деревеньках едва мерцали лучинные огни. Непролазная грязища на дорогах.
Карканье ворон над убогими погостами...
Это была Русь!
- Что тут любить? - спросил Павел, качаясь в карете.
- Россия отстала от Европы, - вторила ему жена.
Чего только не нашила Мария Федоровна у мадам Бертень, которая одева-
ла и французскую королеву. В конце длинного кортежа через колдобины и
лужи российских проселков измученные лошади тащили 200 сундуков, напол-
ненных модными платьями, туфлями, муслином, газовыми материями, кружева-
ми, помпонами, лентами, блондами, шелком, фальборами, вышивками. Понятно
было ощущать себя хозяйкой "всего вот этого"!
Но чем ближе становился день возвращения сына, тем больше мрачнела
Екатерина. Придирчивым взором она еще раз окинула свою женскую свиту:
русские сарафаны с кокошниками украсят любую дурнушку лучше, чем мадам
Бертень... Иосиф II верно предвидел, что все неприятности для "графов
Северных" обнаружатся в конце путешествия. Когда они предстали перед им-
ператрицей, она чеканным голосом прочла суровую нотацию:
- Молодых людей, еще не окрепших в священной любви к отечеству,
нельзя выпущать в Европу, ибо, ничего толком в ее делах не распознав,
они там едино лишь пенки вкусные с чужих тарелок слизывают. Наверное, я
лучше вас знаю все удобства европейской жизни. Но не вижу поводов для
того, чтобы низкопоклонствовать перед Европой в ущерб престижу отечест-
ва, даже в убогости всегда нам любезного...
Павел с Марией опустились на колени, заверяя императрицу в верности
ее престолу. Глядя на их склоненные головы, Екатерина проявила знание о
содержимом двухсот сундуков.
- Приготовьте ножницы, - сказала она (как, наверное, сто лет назад
говорил Петр I, собираясь стричь бороды боярам).
Ножницы щелкнули, и копна волос невестки упала к ногам императрицы,
стелясь мягкими волнами.
- Будьте проще, дети мои, - сказала Екатерина. - Кстати, вы напрасно
мучите лошадей. Как раз перед вашим приездом я объявила указно об отмене
всяких пассажей. Отделка платьев допущена мною не шире двух дюймов,
блонды и фальборы мною запрещены, а высота прически должна быть умерен-
на...
Павел и Мария Федоровна боялись зарыдать!
7. ОДНАЖДЫ ЗИМОЮ
Кронштадтский рейд - будто деревня зимою, а корабли как избы, заме-
тенные снегом: иней закуржавил снасти, из камбузных труб вьются дымки,
словно мужики баньки топят. На берегу в трактире пьяных не было. Не за-
тем сюда и ходили, чтобы напиваться. Офицеры флота скромно вкушали
скромную пищу.
- Я, - сказал Федор Ушаков, - не сочту море Средиземное ни алжирским,
ни гишпанским, ни венецианским, ни, паче того, агарянским. Море-то об-
щее, и нам там плавать.
- А что от жизни теперь взыскуешь? - спросили его.
- Ищу службы труднее, дабы умереть было легше. Ныне вот и рапорт в
коллегию подал, чтобы в Херсон перевели...
Федор Федорович (уже в чине капитана второго ранга) плавал до Ревеля
на кораблях, обшитых медью от порчи и загнивания. "Течи подводной, -
докладывал он, - во всю кампанию не имел, кроме как одну четверть, а в
крепкие ветры полдюйма в сутки набегало воды в трюмы". В 1783 году Уша-
кову исполнилось сорок лет - хорош!
- Поживем - порадуемся, - сказал он, щи хлебая...
Случалось ему бывать в столице. Всегда далекий от светского блеска,
застенчивый, он навещал Ивана Перфильевича Елагина, очень дальнего соро-
дича. Елагин, раздобрев от хорошей жизни, проживал большим барином, вла-
дея островом, которому и передал свое имя. До призыва гостей к столу
Ушаков гулял в картинной галерее. От старинных полотен будто излучались
запахи полуденной кухни, погребов и кладовок старой, зажиточной Голлан-
дии. Громоздились румяные окорока, шипели на противнях кровавьте куски
мяса, лежали мертвые утки и зайцы, рубиново мерцало в графинах вино,
плавал ломтик лимона в стакане. А на вакхических картинах бушевали
пьяные вислопузые сатиры с рогами, могучие толстозадые бабы кормили из
необъятных грудей волосатых мужиков с козлиными ногами, осоловелых от
сущности полурайского бытия... В гостях у вельможи Ушаков встретил По-
темкина, удивившего простотой своего обхождения. Потемкин сказал моряку:
- С лица тебя к аристократам не причислю. Ишь скулы-то вывернуты, гу-
бы оттопырены, а под париком небось мысли шевелятся... Перфильич-то кем
тебе доводится?
- Десятая вода на киселе.
- Вода твоя, а кисель хлебать к нему бегаешь. - Светлейший нагнулся,
общупав ботфорты моряка. - Не сафьян!
- Мы же не придворные, ваша светлость.
- Нищие вы все, вот кто! - отвечал Потемкин. - Сам знаю, что щам да
каше радуетесь... Ладно. А водку ты пьешь?
- Коли угостят, чего ж не выпить ее?
- Трезвость, запомни это, в моих глазах еще не добродетель, а лишь
отсутствие порока. Хотя пьяниц и не люблю!
За столом он спрашивал Ушакова: почему турецкие султаны в три палубы,
поставленные в ряд с русскими трехпалубными, все равно выше и грознее
российских кораблей кажутся?
- От шапок! - Федор Федорович объяснил: матросы турецкие носят колпа-
ки длиною в локоть и даже в бою не снимают их, потому на кораблях султа-
на много пространства в деках (как бы в комнате с высоким потолком).
Потемкин спросил: хорошо это или плохо, если корабль имеет высокие
борта?
- Очень плохо, - ответил Ушаков. - При высоте борта корабль "парусит"
и валкость на волне большая, а точность стрельбы от сего малая. К тому
же турки размещают батарейные палубы близ ватерлинии, отчего через отк-
рытые для боя лоцпорты комендоров и прицельщиков волною заплескивает.
- Вспомнил! - вдруг просиял Потемкин. - Не ты ли, милейший, "Штандар-
том" царицы на Неве командовал?
- Я.
- А у меня на Черном море не желаешь ли послужить?
- Рапорт уже подавал. Ответа нет.
- Будет. Жди. Вместе покормим комаров херсонских...
Адмиралтейств-коллегия утвердила перевод Ушакова на флот Черного мо-
ря, и он стал загодя формировать команды матросов. Где-то далеко от мо-
рей затихла под снегом родимая деревушка Бурнаково, где по ночам волки,
сев на замерзшие хвосты, обвывают слепые окошки крестьянских изб...
"Детство, где ты?"
Светлейший дружбы с Леонардом Эйлером не порывал, спрашивая ученого,
чем может быть ему полезен, не надо ли дровишек березовых, а Эйлер всег-
да имел к нему вопрос:
- Чем государство ныне озабочено?
- Да опять финансы... Если б России иметь столько денег, сколько на-
род наш терпения имеет, - вот жилось бы нам: рай! А чем вы ныне озабоче-
ны?
- Делами академическими и воровством в науке... "Санкт-Петербургские
ведомости" тоже погибают!
Главная газета страны издавалась тогда Академией.
Настал и новый, 1783 год.
- А где же календарь? - развела руками Екатерина. - Опять не сладили
календарь к сроку выпустить. Сколько у Академии спирту уходит, что не
знай я своих ученых, так сочла бы их всех за беспробудных пьяниц.
Она сказала Потемкину, что во главе Академии поставит Дашкову.
- Ты, матушка, в выборе своем не раскаешься?
- Может, и раскаюсь. Но пусть все хохочут: я - Екатерина великая, а
Дашкова-Екатерина малая...
В разговорах с сановниками императрица все чаще обращалась к финансам
империи.
- Не умеем мы еще так жить, чтобы при виде рубля нашего в Европе все
шляпы снимали, а если червонец русский там показать, так чтобы все на
колени падали.
- Ежели нам вино продавать дороже, а?
Это предложение Потемкина подверглось резкой критике Александра Анд-
реевича Безбородко, взявшегося и за финансы.
- При общей дороговизне вина возникает тайное винокурение и торговля
в ночные часы, когда кабаки заперты. Отсюда рост преступлений и новые
расходы на полицию. Петр Третий, помните, дал амнистию каторжанам, от-
пустив на волю пятнадцать тыщ. Я проверил: все осуждены за то, что сами
вино делали.
Спорить с Безбородко трудно. Потемкин спросил:
- Сколько миллионов не хватает у нас в бюджете?
- В этом годе около десяти. А где взять?
По всем расчетам, страна должна или разрушиться, или пойти в кабалу к
странам богатым, вроде Англии. Но, в нарушение всякой логики, Россия вы-
живала - и обязана в этом неисчислимым богатствам природы, поразительной
стойкости народа, умеющего есть в три горла, но умеющего и сидеть на
корке хлеба.
Безбородко образовал особую финансовую комиссию. Заговорили об опас-
ности лажа. Металлу это пока не грозило. Рубль серебром меняли на 100
копеек медью, золотой империал шел за 10 рублей серебром. Курс ассигна-
ций был устойчив, и бумажки без споров обменивались в банках на золото,
серебро или медь - в точной стоимости. Но уже появилась тенденция к ла-
жу: ассигнационный рубль грозил стоить 99 копеек. Снижение курса могло
пойти и далее.
- Так! - рассудил Безбородко. - Срок со времени выпуска ассигнаций
миновал изрядный. Если и металл стирается в пальцах, почему бы и бумаге
не терять цену?.. Подумаем, господа, о самом ныне насущном: как доходы
увеличить?
Думали недолго: только ямщиков оставили в покое, а всех крестьян об-
ложили повышенным налогом; с мещан стали брать в год по рублю и двадцать
копеек, с купечества - по рублю со ста рублей прибыли. Безбородко завы-
сил цену на гербовую бумагу и на соль:
- Архангельск и Астрахань - города, как известно, рыбные и льготы на
соль имеют; эти льготы предлагаю скостить. Коли рыба начнет тухнуть без
соли, промышленники и дорогую купят охотно...
Потемкин все одобрил, но глаз его затуманился:
- В этом годе мы заплатки на свои штаны поставили. Чую, что в следую-
щем годе опять соберемся, чтобы, как говорит наша великая государыня,
"со своих яиц шерсти настричь". Не хочу пугать никого! Но знайте: грядет
война с турками вторая. Похлеще первой будет. Главное ныне - Крым...
Крым - только Крым и ничего более. Но зато ханство Крымское-это вели-
кие просторы всего. Причерноморья, от степей молдаванских до отрогов
Кавказского хребта; обрести один лишь Крым - "бородавку" срезать, но
разрушить само ханство - быть России хозяйкою полновластной в море Чер-
ном!
Такова цель, которой он неукоснительно следовал...
8. А КОРАБЛЯМ БЫТЬ В СЕВАСТОПОЛЕ
Англия за столом Версаля признала независимость Соединенных Штатов от
своего королевства. Гаррис узнал об этом от Безбородко, получившего эс-
тафету из Парижа раньше английского посла. По выражению многих лиц было
видно, что русскому Кабинету мир этот удовольствия не доставил. "Потем-
кин еще здесь, - докладывал Гаррис в Лондон, - и отъезд его (на юг) отк-
ладывается со дня на день. Замечательно, что он продал дом в Петербурге,
распустил иностранную прислугу и, что еще необыкновеннее, уплатил все
долги".
Гаррис говорил Потемкину:
- Весьма жаль видеть вашу светлость в настроении, заставляющем пред-
полагать, что случилось для вас неприятное.
- Ко всему привык, - отвечал Потемкин. - Но если мои генеральные ре-
шения высочайшей апробации не удостоятся, брошу все, уеду в деревни, ни-
когда больше не появлюсь здесь...
Шесть корпусов с артиллерией он заранее распределил по берегам черно-
морским. Все напряглось в ожидании. И он сам воинственно выпрямился,
лень стряхнул. Раздав долги, как перед смертью, постной пищей усмирял в
себе беса блудного. Суворову поручил Кубанский корпус, для себя оставил
Крымский. Но его отбытие, его нетерпение сдерживала сама Екатерина:
- Ежели я манифест о Крыме опробую, вся Европа на дыбы подымется, о
турках и помыслить страшно: вмиг набросятся!
Потемкин был готов встать перед ней на колени:
- Бык тащит колесницу, а не колесница тащит быка. Нс тяни Россию на-
зад, матушка! Ныне заветы праотцев наших решаются. Мне твоя слабость до-
кукой. Не теперь, так уже и никогда. Нарыв созрел. Гляди, лопнет. И по-
томки промедление наше осуждать станут: вот, скажут, могли сделать, да
не сделали... - Потемкин обмакнул перо в чернила, протянул его Екатери-
не: - Подпиши! Или в деревне скроюсь, в монастырь уйду.
Екатерина с робостью согласилась:
- Хорошо. Но пока манифест о Крыме прошу хранить в тайне...
Она его подписала. Потемкин, опустясь на одно колено, обцеловал края
ее платья, надолго приник губами к руке.
- Еду! - И резко поднялся, давно готовый.
Двери захлопнулись за ним с таким грохотом, что лепной амурчик, зага-
дочно прижавший пальчик к губам, вдруг покачнулся и - вниз головой - об
пол. Вдребезги!
Он летел в Херсон подобно птице, в дороге перехватил курьера с
письмами от Булгакова; посол описывал последствия очередного пожара в
Царьграде - столица выгорела, казармы янычар и многие мечети погибли в
пламени, чернь и улемы обвиняют в поджоге нас, русских, хлеба в столице
нет, можно ожидать, что султан именно сейчас объявит войну России, дабы
призывом в армию очистить Стамбул от недовольных...
Вот и Херсон! Здесь его ожидал архитектор Ста ров с планами градост-
роения: где дворцу наместника быть, где бульвары тенистые иметь, где
строить спуски к воде днепровской. Прохор Курносов водил Потемкина по
очень гулким, как театральные сцены, палубам линейного корабля "Слава
Екатерины", готового сойти со стапелей. Вице-адмиралу Клокачеву светлей-
ший велел сразу ехать в бухту Ахтиарскую и ждать, когда придут туда ко-
рабли Черноморской эскадры. Ганнибалу наказал собирать артели косарей -
готовить сено для кавалерии, повелел звать каменщиков из Петербурга и
плотников с Олонца.
- Тебе же, Иван Абрамыч, езжать до столицы, будешь ты кавалером орде-
на Владимирского. Если не поверят, скажи, что князь Потемкин того жела-
ет... Где же хан Шагин-Гирей?
Шагин-Гирей в тот день был особенно колоритен в своем халате, подби-
том соболями, которые (согласно поверьям татарским) приносят счастье;
возле бедра хана переливалась драгоценными камнями острая сабля, шапку
украшали высокие султаны-соргуджи, осыпанные блестками бриллиантов. По-
темкин молча придвинул к нему бумагу, чтобы он прочел.
Это был манифест об отречении! Хан сказал:
- Ваш племянник Самойлов уже соблазнял меня удалением из Крыма, но
взамен обещал мне престол владык персидских.
- Я, - ответил Потемкин, - не в ответе за все, что болтают молодые
люди на улицах и за выпивкой. Императрица предлагает вам проживание в
Воронеже или в Калуге... с гаремом! Двести тысяч рублей в год пенсии -
жить можно. С музыкой!
- Меня без музыки, но тоже с гаремом зовут в горы Кавказа лезгины и
черкесы, чтобы я, став их султаном, покорил Грузию, а тогда престол пер-
сидский добуду для себя сам.
- Не шалить! - откинулся в кресле Потемкин. - Россия обязуется не
унижать вашего ханского достоинства.
- Но крымским ханам и султан платил!
- Платил... чем? Чашкой кофе с бриллиантовой пылью или шкатулкой, в
которой - веревка, из шелковинок свитая.
- Крым - алмаз в древней короне Гиреев! Неужели Калуга лучше Бахчиса-
рая или Воронеж имеет море, как возле Кафы?
- Кстати, - сказал Потемкин, - к этому халату на соболях подойдет
лента из голубого атласа... Не угодно ли?
Тут же он снял с себя орден Андрея Первозванного-бери. Шагин-Гирей
умолк, глядя в окно. Там возникал город. Русские бабы стирали белье,
верфь звенела пилами и стучала топорами, клейменные каторжники с матюга-
ми и песнями вытаскивали из воды бревна, босая девочка гнала хворостиной
блеющую козу...
- Что я могу взять с собой из Бахчисарая?
- Там все ваше. Но прежде подпишите манифест о своем добровольном от-
речении от престола своих предков.
- Мне эти соболя принесли несчастье, - сказал хан.
Потемкин напомнил: наличие голубой андреевской ленты приравнивает его
светлость к чину генерал-поручика:
- Русский мундир - не халат: он счастливее...
Шагин-Гирей тупым взором наблюдал, как сухой золотистый песок впиты-
вает в себя густые чернила, которыми он подписался под торжественным ма-
нифестом. Момент был исторический: Крымское ханство завершило свой кро-
вавый путь, могучая Россия отныне как бы растворяла его в своем необъят-
ном организме. Но обыденность этого дня не была нарушена ни пьянством,
ни весельем - Потемкин до вечера блуждал по новостройкам. А через нес-
колько дней ему доложили:
- Шагин-Гирей во дворцах Бахчисарая все пограбил, даже двери с петель
поснимал, ободрал карнизы и облицовку стенную.
- А где он сам-то теперь?
- То-то и оно, что с гаремом бежал на Тамань к ногаям, оставив на па-
мять нам какую-то француженку с приплодом.
- Буду писать Суворову, чтобы хана вернул.
- Да где вернешь! Шагин уже в горах скрылся...
...Суворов давно обвыкся в чередовании пыла воинского с хладнокровием
дипломата. Он добивался на Кубани спокойствия. Непокорные племена ногаев
хотел заманить в степи заволжские, где ногаи, даст бог, сами попритих-
нут. В кочевьях туземных являлись иногда заразительные болезни, и Алек-
сандр Васильевич боялся думать, что это... чума? Чума-нередкая гостья в
этих краях. Атаману Иловайскому он велел:
- Пригони, братец, к Ейску волов эдак с сотню да еще баранов около
тыщи голов. Вина добудь поболе. И объяви мурзам ногайским, чтобы летом
пировать ко мне съезжались.
- Или день табельный? - спросил атаман донцов.
- Не табельный, а рискованный: станем орду ногайскую к присяге приво-
дить, отпугнем их от смутьянов турецких...
"Байкушеи" (ногаи бедные) соглашались жить в мире с русскими. Но под-
лейшая знать орды Едисанской и орды Джамбулакской с того и кормились,
что русских баб хищничала, продавала их, несчастных, лезгинам да черке-
сам, у которых всех пленных россиян перекупали турки, торговавшие людьми
еще дороже - в Алжире, Марокко, Египте... Иловайский объявил донскому
казачеству - поход; за донцами поднимались казаки иных кругов - Кизлярс-
кого, Гребенского, Терского, в седла запрыгнули даже подростки. Станицы
казачьи издавна граничили с "немирными" племенами и сейчас горели отмще-
нием за беды прошлые. Но им сказали, что сечи не будет - пусть только
явят свою красу и мощь.
Вот и Ейск! Оркестры были уже наготове.
Кибитки ногаев окружили подступы к городу.
Войска построились. А знамена развернуты.
На столах, длиною в версту, грубо сколоченных, стояли 500 ведер вод-
ки. Было зажарено 120 быков и 850 баранов.
Отстучали барабаны - провозгласили манифест, в котором Шагин-Гирей
отрекался от власти над ордами татар и ногаев. Мулла развернул Коран - к
нему прикладывались лбами и ладонями, мурзы ногайские давали присягу на
верность России...
Старый гребенский казак с лицом, как вафли, источенным оспою до бе-
зобразия, подошел к Суворову с "чепуркой" вина.
- Дозволь, батюшка, целовать твою милость, - сказал он. - У меня
только вчерась внучку малую черкесы с огорода стащили - и поминай ка