Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
не бараны же...
Потемкин вникал в запорожские неустройства с опаскою. Тронь их - так
куда они побегут? Не к султану ль турецкому, не в мамелюки ль?
Но Румянцев тоже был прав: внутри спаянного государства, в котором
украинцы и русские все крепче сживались в единую братскую семью, разла-
галось автономное устройство, дикое, неуправляемое. Потемкин говорил
Екатерине, что не желает проливать кровь запорожскую, сам в Сечи живал:
- И нужды казачьи мне ведомы. А что делать?
- Вот и делай как знаешь... Но-истреби!
Разгромить Сечь удалось без крови и выстрелов. Многие запорожцы рыбу
ловили, гостили на хуторах "гнездюков" (женатых казаков), пушкари дрема-
ли в тени лафетов. Запорожцев попросту разогнали, как сброд, а все ре-
ликвии их (бунчуки там, булавы гетманские и прочее) свалили на возы и
увезли. Горланили, конечно, чубатые много. Но куреня их сгорели, укреп-
ления их рассыпались - куда денешься? Сообща решили слать депутатов.
Екатерина дала запорожцам последнюю аудиенцию, повелев им жениться,
на что чубатые отвечали ей честно: "Женатый чоловик для нас - хуже пса
бродячего!" Кошевые да куренные получили от нее чины офицерские. А дру-
гие ушли - пропадать в степях да разбойничать. Но много казаков покинуло
родину: они перешли за Дунай, били челом султану турецкому. Там, за Ду-
наем, и возникла новая Сечь - Сечь Задунайская.
- Нажили мы себе мамелюков, - ворчал Потемкин. - Ну да пусть потешат-
ся, все равно внуками из-за Дуная вернутся...
Петр Калнышевский, последний атаман Сечи, был навеки заточен в монас-
тырь Соловецкий, где и скончался в возрасте 112 лет. Могила последнего
запорожца ныне охраняется государством. Но была еще одна могила тех вре-
мен, которую неслышно затоптало безжалостное время. Ровно через полвека
декабристы, заточенные в Петропавловской крепости, с трудом разберут на
стене каземата выцарапанное обращение к милости Божией: "О Due..." - и
все!
Допрос самозванки Голицын вел по-французски, а листы допросные женщи-
на подписывала именем "Елизавета", что особенно бесило императрицу. Уже
поднаторевшая в политических процессах, Екатерина с пристрастием руково-
дила из Москвы следствием, указывая в Петербург - Голицыну, как созда-
вать "ловушки" из слов, дабы принудить самозванку к раскаянию... Борьба
была слишком неравной: противу беззащитной больной женщины, запутавшейся
в своих фантазиях, воедино сплотились "герой Хотина", слезам не верящий,
и житейски опытная императрица, верящая только фактам. Только фактам! О
монолиты стен Алексеевского равелина безжалостно разбивались хрупкие ил-
люзии и сказочные вымыслы, в тишине казематов угасали молитвы и жалобы.
На защиту самозванки храбро выступил один лишь консилярий - Михаил Да-
манский.
- Я страстно люблю эту женщину, которую стоит и пожалеть, - говорил
он князю Голицыну. - Я согласен вывести ее отсюда в одной рубашке и на
руках пронести через всю Европу.
Голицын злым человеком никогда не был:
- Я отпущу вас... без нее.
- Без нее лучше пусть я здесь и умру.
- Вы были ее любовником?
- Никогда. Я только любил.
- Скажите - кто она такая?
- Если об этом не знает она сама, могу ли знать я?..
Следствие зашло в тупик. Тараканова убеждала фельдмаршала, что в го-
лове у нее давно сложился забавный проект торговли с Персией, что князь
Лимбург мечтает о продаже сыра в Россию: и сейчас ждет ее как муж, а к
дому Романовых она, упаси бог, себя причислять и не думала:
- Подобная ересь могла возникнуть только в голове Радзивилла, вечно
пьяного враля и хвастунишки...
Все писанное своей рукой, все манифесты и завещание Елизаветы самоз-
ванка объявила копиями с чужих бумаг, которые ей кто-то прислал. Она
кашляла кровью. Голицын перевел узницу из равелина в помещение комендан-
та крепости. В самый неожиданный момент князь Голицын вдруг заговорил с
нею на польском языке. Увы, она едва его понимала.
- Хорошо, - сдался Александр Михайлович, - тогда вот вам бумага. Сво-
ей рукой начертайте любую фразу на персидском, ибо не знать вы не може-
те, благо вы там долго жили; в Персии, по вашим же словам, осталось и
ваше великое состояние.
Тараканова легко начертала странные кабалистические знаки. Голицын
велел отнести написанное в Академию наук; ответ ориенталистов пришел не-
замедлительно:
- Ни в персидском, ни в арабском, ни в каких других языках подобных
фигураций не существует...
- Ваши ученые просто невежды, - сказала самозванка.
Коменданту крепости Голицын жаловался:
- Штурмовать Хотин, в крови по колено, куда как легше было, нежели
дело сие волочь на себе...
И уж совсем стало невмоготу старому воину, когда врач выяснил, что
Тараканова должна стать матерью:
- У беременной еще и легочная апостема...
Отец известен - Алексей Орлов! Но что случится ранее - родит она или
умрет? Фельдмаршал иногда даже хотел спасти ее, как отец спасает заблуд-
шую дочь. Напрасно он доказывал ей - даже ласково:
- Вы еще молоды, дитя мое. За этими стенами - свобода, солнце, пение
птиц, сама жизнь! А вы хотите умереть непременно в ранге принцессы, не-
жели покинуть этот каземат обычной плутовкой, но без высокого титула. Вы
придумали себе знатное происхождение, с которым теперь вам страшно расс-
таваться. Однако, - говорил Голицын, - нет ничего зазорного в том состо-
янии, в каком человек родился... Наш генерал Михельсон, победитель Пуга-
чева, тоже причислял себя к древнему шотландскому роду. А недавно, буду-
чи сильно пьян, сознался, что его отец - столяр с острова Эзель. Однако
решпекта своего при дворе императрицы сын столяра не потерял...
Тараканова молчала. Голицын депешировал Екатерине: "Я использовал все
средства... никакие изобличения, никакие доводы не заставили ее оду-
маться!" Помощь пришла с неожиданной стороны. Посол короля Георга III
сообщил Екатерине, что, по сведениям, которыми располагает Лондон, са-
мозванка - дочь еврейского трактирщика из Праги. "Впрочем, - добавил по-
сол, - ее отцом может быть и булочник из Нюрнберга..." Голицын, заранее
торжествуя, вошел в камеру Таракановой и сказал, что теперь-то он анает
о ней все. При этих словах глаза Таракановой осветились новым блеском.
Женщина напряглась. Но, выслушав английскую версию, рассмеялась:
- Дочь трактирщика? Или булочника? О-о, нет...
Струйка крови сбежала из ее рта на ворот сорочки.
7. ПОЕДИНКИ
Ассигнации вошли в быт страны, появились уже и фальшивые деньги из
бумаги (что каралось ссылкой в Сибирь). Директором Ассигнационного банка
был граф Андрей Петрович Шуваловщеголь, с ног до головы осыпанный брил-
лиантами.
- Друг мой, - сказала ему Екатерина, - Швеция сама по себе нам не
опасна. Но она станет очень опасна, ежели политику свою будет сочетать с
турецкой и версальской. Ныне король Густав выехал в Финляндию и меня ту-
да завлекает, чтобы я анекдоты его выслушивали. Я занята Москвой, вместо
меня ты и поезжай до Стокгольма: вырази королю мои родственные
чувства...
Андрей Шувалов сочинял стихи на французском языке, он был корректором
переписки императрицы с Дидро и Вольтером. Баловень судьбы был обескура-
жен, когда Густав III, одетый в худенький мундирчик, принял его, арис-
тократа, на молочной ферме. За стенкою павильона мычали коровы, а ба-
ба-молочница наклонила ведро над графскою кружкой, грубо спрашивая:
- Тебе, русский, добавить сливок или хватит?..
Екатерина в небрежении к своему посланцу увидела нечто большее, и
шведскому послу Нольксну от нее досталось.
- Я не стану щеголять перед вами остротами, - сказала она. - Но если
брату моему, королю вашему, пришла охота пощипать меня за хвост со сто-
роны нордической, то я с любой стороны света в долгу не останусь.
Над Москвою-рекою медленно сочился рассвет.
- Гриша, давай убежим, - вдруг сказала императрица.
- Куда? - сонно спросил Потемкин, уютно приникнув щекой к ее плечу.
- Все равно куда. Утром моего "величества" хватятся, а меня и след
простыл. Я ведь, Гриша, озорная бываю. Иногда, чтобы лакеев напугать,
под стол прячусь.
Над нею теплилась лампадка иконы "Великомученицы Екатерины", фаворит
лежал под образом "Григория Просветителя".
- Скажи, Катя: кроме меня, никого боле не будет?
Она перебирала в пальцах его нежные кудри:
- Последний ты... верь! А какой туман над полянами. Слышишь, и лягуш-
ки квакают. Чем тебе не волшебный Гайдн?
- Сравнила ты, глупая, Гайдна с лягушками.
- Ах, по мне любая музыка - шум, и ничего более. А вот Елизавета кон-
церты лягушачьи слушала. На этом же берегу в Коломенском слезами умыва-
лась. До того уж ей, бедной, симфонии эти нравились... Утешься, - сказа-
ла она фавориту. - Куда ж я от тебя денусь? А что глядишь так? Или мор-
щины мои считаешь? Да, стара стала. Куда ж мне, старой, бежать от любви
твоей ненасытной? От добра добра не ищут...
Утром они принимались за дела. Потемкин погружался в историю Крымско-
го ханства, Екатерина набрасывала проект "Учреждения о губерниях". Дво-
рянская оппозиция никогда ее не страшила. Но усилением власти дворянской
провинции хотела она предупредить новую "пугачевщину". Здесь, в тиши
древних хором, женщина завела речь о том, что от власти в уездной России
остался лишь жалкий призрак:
- Откуда я знаю, что накуролесит завтрева в Самаре воевода Половцев,
какие черти бродят в башке губернатора казанского?
Потемкин напомнил ей поговорку: ждать третьего указу! Первый указ ми-
мо глаз, второй мимо ушей, и лишь третий побуждал провинцию к исполне-
нию.
- Так и получается, - согласилась Екатерина. - Думаю, что провинциям
следует дать власти более. Я думаю, и ты думай!
В августе она по-хорошему простилась с графом Дюраном, ей представил-
ся новый посол маркиз Жюинье, в свите которого императрица выделила чер-
ноглазого атташе Корберона. Екатерина спросила Жюинье:
- Вы здесь недавно, маркиз, каковы впечатления?
- Признаюсь, страшновато жить в стране, где каждую ночь происходит
ужасное убийство, о котором по утрам возвещают жителей истошным воплем.
"Horrible assassinat!"
- Если перевести этот вопль с французского на русский, - расхохота-
лась Екатерина, - то "ужасное убийство" обернется просто "рыбой-лососи-
ной", о чем и оповещают жителей разносчики-торговцы... А что скажете вы,
Корберон?
- Когда я засыпаю под звуки роговых оркестров, я невольно вспоминаю
игру савояров на улицах Парижа.
- Да, музыки у нас много, - согласилась императрица. - Никто на скуку
не жалуется. Кашу все едят с маслом. В садах от обилия плодов ломаются
ветви. Оранжереи зимой и летом производят тропические фрукты. На каждом
лугу пасутся стада. А реки кишат рыбой и раками. Но довольства нет...
Люди так дурно устроены, что угодить им трудно. Даже в райские времена
счастливых не будет. И как бы я ни старалась, по углам все равно шуршать
памфлетами станут: тому не так, другому не эдак...
Корберон поинтересовался мнением посла о царице.
- Гениальная актриса! - отвечал ему Жюинье...
Вечером при дворе танцевали. Корберон записал в дневнике: "Турецкую
кадриль открыли императрица с Потемкиным; усталость и вожделение на их
пресыщенных лицах..."
Прусский посол граф Сольмс информировал короля, что великая княгиня
Natalie, большая охотница до танцев, на этом балу отсутствовала: "Бо-
лезнь ея не из тех, о которых говорят открыто. У нее тошнота, отвращение
к пище, что служит признаком беременности..." Фридрих поразмыслил.
- Генрих! - позвал он своего брата. - Не пора ли тебе снова навестить
Петербург, чтобы застать там самый смешной момент придворной истории
русского царства...
Екатерина при встрече с невесткой ощутила брезгливость.
- Пфуй! - сказала она с отвращением. - Я прежде как следует изучила
русский язык, а уж потом брюхатела...
Вскоре лейб-медик Роджерсон доложил императрице, что Natalie имеет
неправильное сложение фигуры.
- Не это ли сложение костей сделало из нее немыслимую гордячку, кото-
рая не способна даже поклониться как следует?
- Возможно, - отвечал Роджерсон.
Екатерина с безразличным видом тасовала карты.
- "Ирод" подсунул нам завалящий товар, - сказала она...
Глядя на свою "несгибаемую" супругу, Павел тоже разучился кланяться,
приветствуя людей не кивком головы, а, напротив, - запрокидывая голову
назад, так что виделись его широкие ноздри, дышащие гневом. Он уговари-
вал Потемкина, чтобы Андрею Разумовскому дали чин генерал-майора, и По-
темкин дал:
- Но об этом прежде вас просила его сестрица Наталья Кирилловна...
В это время, на свою же беду, при дворе появился князь Петр Голицын,
прославленный сражением с Пугачевым. Молодой генерал был скромен, обра-
зован, женат, имел детей. Голицын был очень хорош собою, и Екатерина од-
нажды, не удержавшись, при всех выразила свое восхищение:
- А каков князь Петр! Прямо куколка...
Громыхнул стул, резко отодвинутый: это удалился фаворит, Придворные
сразу же стали шептаться:
- Вот и конец Голиафу сему... теперь перемены будут. Ну и пущай князь
Петр, не все одноглазому лакомиться...
Потемкин велел заложить лошадей. В кривизне переулков обнаружил он
сладкое прибежище своей юности - домишко, где когда-то проживал коло-
менский выжига Матвей Жуляков.
- Стой, - велел кучеру и остался здесь.
С выжигой он расцеловался в губы, они поплакали.
- Эх, Гришка-студент! Величать-то тебя ныне как?
- Без величанья хорош. Эвон, вижу бочку-то старую... Зачерпни-ка,
друг сердешный, как в былые хорошие времена, капустки кисленькой. Вина
ставь. Говорить станем...
Одряхлел выжига, но водку глотал исправно. Однако он шибко печалился,
что вконец обнищал:
- Сейчас не как раньше. Тогда и баре щедрее были. Мундиров да кафта-
нов с покойников своих не жалели. Принесут мне: на, жарь! Я и жарю в
свое довольство. А теперь, Гришка, сами норовят позолоту содрать, чтобы
другой не поживился...
Потемкин смахнул с головы парик, сказал:
- Матяша, верь, и дал бы... да с чего? По семьдесят пять тыщ в год из
казны забираю. А долгов уже на двести тыщ наскреб... Вот и считай сам:
где тут деньгам быть? Да что деньги - вздор, а люди - все... Чего рот-то
открыл? Подцспи-ка еще капустки из бочки.
Они выпили. Громко жевали капусту.
- Жарь духовку свою, - велел Потемкин.
Он сбросил с плеч тяжелый кафтан, обшитый золотом. Оторвал с нагрудья
бриллиантовые пуговицы, даренные Екатериной. Швырнул одежду поверх желе-
за, докрасна раскаленного.
- Жги! Чего там жалеть-то? Все дерьмо...
Смрад пошел по лачуге - хоть беги.
- Будто не кафтан, а меня жарят... Наливай!
Золото и бриллианты горкой лежали на столе - промеж бутылок да мисок
с капустой, пересыпанной клюковкой.
- Бери все, - сказал Потемкин другу младости.
- Гришка, да ведь спьяна ты... одумайся!
- Твое... забирай, - отвечал фаворит.
Вернулся в карсту - пьян-распьян, хватался ручищами за доски заборов,
весь черный от копоти, напугал кучера:
- Эко вас, Хосподи! Ваш сясь, никак, пограбили?
- Должок другу вернул... езжай, не вырони меня.
Утром, когда пробудился, Москва гудела, встревоженная. На рассвете
дрались на шпагах князь Голицын и Петр Шепелев, который коварным выпадом
и заколол "куколку" насмерть.
Убийца не замедлил навестить Потемкина.
- Ваше сиятельство, - сказал Шепелев с подобострастием, - не токмо я,
но и персоны важные приметили, что внимание особы, нам близкой, к петуху
сему неприятно вам было. За услугу, мною оказанную, извольте руку пле-
мянницы вашснькой...
Григорий Александрович спустил его с лестницы.
- Убирайся, скнипа! Иначе велю собаками разорвать...
Панин позвал его к ужину, где были и послы иноземные. Оглядев их, Ни-
кита Иванович сказал, табакеркой играя:
- Из Америки слухи военные: англичане тамошние расхотели быть коро-
левскими. Чую, вскорости Петербург обзаведется новым посланником - зао-
кеанским. А эти фермеры, я слыхивал, чай лакают с блюдечек, по углам че-
рез палец сморкаются...
Корберон в тот вечер записал: "У гр. Панина была княг. Дашкова... она
не терпит нас, французов, зато исполнена любви к англичанам. Скоро она
отъезжает в Ирландию, где и останется с сыном, воспитание которого пору-
чает знаменитому философу Юму". Потемкин спросил у посла Англии:
- Так ли уж плохи дела в Америке?
- Об этом предмете мой король подробно извещает императрицу вашу,
прося предоставить ему для войны в Америке русскую армию, кстати освобо-
дившуюся после войны с турками. Георг Третий обещает платить Екатерине
золотыми гинеями.
- Вам, милорд, - обозлился Потемкин, - не хватит Голконды в Индии,
чтобы за кровь русских солдат расплатиться!
В поединке с самозванкой Екатерина понесла поражение. Теперь ей еще
более хотелось знать-кто же она такая? Фельдмаршал Голицын, получив от
императрицы новые инструкции, навестил в камере Даманского.
- Государыня велела мне объявить, что она не враг вашему счастью. Вам
предоставлено право свободы. Вы можете венчаться согласно обычаям любой
веры. Казна России берет на себя все свадебные расходы, и вы получите
богатое приданое от нашей императрицы.
- О, как она милосердна! - воскликнул Даманский.
- Не спешите, - притушил его радость Голицын. - Вы должны пройти к
своей госпоже, и пусть она честно признается перед вами, кто она такая,
откуда родом и прочес.
Даманский беседовал с Таракановой по-итальянски: через дверь было
слышно, как она плачет, упрекая его в чем-то, потом громко вскрикнула -
и Даманский выскочил из камеры:
- Она утверждает, что сказала вам правду.
- Так кто же она такая? - рассвирепел Голицын.
- Дочь покойной Елизаветы и Разумовского...
Тараканова просила священника православного, но со знанием немецкого
языка. Такого ей представили. Перед ним она каялась во многих грехах и
любострастии, но своего подлинного имени так и не открыла. А в декабре
умерла. Самозванка покоилась на плоской доске, еще не убранная к погре-
бению, с широко открытыми глазами. Растопырив два пальца, князь Голицын
аккуратно закрыл их... Бездонное, как океан, великое молчание истории -
о, как оно тягостно для потомков!
В декабре двор-длиннейшими караванами-покинул Москву, устремившись в
столицу. До нового, 1776 года оставались считанные дни. Морозище лютовал
страшный. Лошади закуржавились от обильного инея. Дорога занимала пять
дней и десять часов. От старой столицы до новой было 735 верст, аккурат-
ные дощечки с номерами отмечали каждую версту... В конце поезда скромно
катились Безбородко и Завадовский, а пьяный кучер из хохлов часто заде-
вал боками возка верстовые столбы...
- Понатыкали столбив, що и нэ проихать чоловику...
8. КОМЕДИЯ БОМАРШЕ
В карете императрицы Потемкин сам топил печку.
- Все время загадки! - жаловался он, обкладывая берестой поленья. -
Дашь человеку мало прав - считаться с таким не будут, дашь много воли -
распояшется, мерзавец, и других под себя подомнет. До чего трудна эта
наука!
Екатерина, грея руки в муфте, сидела в уголке кареты, поджав под себя
зябнущие ноги. Она сказала, что империя двигается не столько людьми, с
нею, императрицей, согласными, сколько умными врагами ее царствования. И
даже назвала их поименно: граф Румянцев-Задунайский, братья Панины,
князь Репнин. Главное в управлении государством - не отвергать дельных
врагов, а, напротив, приближать к себе, делая их тем самым безопасными,
чтобы затем использовать в своих целях все их качества, включая и пороч-
ные.
- Но помни, что имеешь дело с живыми людьми, а люди - не бумага, ко-
торую и скомкать можно. Человека же, если скомкаешь, никаким утюгом не
разгладишь...
Отношение ее к людям было чисто утилитарным: встречая нового челове-