Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
- Возьми и меня. Побежим вместе...
И побежали они под парусом. Ушаков имел пакет от Сенявина к Долгору-
кому, а Прошка дел никаких не имел и потому решил прогуляться по городу.
Вышел за форштадт - длинная дорога тянулась к северу (даже страшно поду-
мать, как далеко отсель до родимой Соломбалы), недалече дымил костерок.
Возле него расположился маркитант. С ним две турчанки. Босые, но с брас-
летами на ногах, а ногти на пальцах рук и ног покрыты вишневым лаком.
Только сейчас Прошка заметил, что юная пленница, совсем еще девочка, ед-
ва сидит на земле, клонясь, как надломленный стебель. Наконец она ничком
сунулась в траву, а мужик накинул на нес суровую тряпицу. Накинул так,
будто хоронить собрался.
- Где ты их достал? - спросил Прошка.
- Туточки... женки янычарские. Брошены.
- А куда их тащишь, брошенных?
- До Белова, что под Тулою, сам-то я из тех краев буду.
- А на что они тебе?
- Барин велел. Жена, вишь ты, рано состарилась, ажно зубы все выпали.
Так он меня послал. Хочу, говорит, турчаночку молоденьку... Одна-то ни-
чего, доберется, тока плачет. А эта хворенька! Ежели пожелаешь ее, так
за пять рублев уступлю... бери!
- Как зовут се? - полюбопытствовал Прошка.
- Бормотала она... Камсртаб, вроде. Шут ее знает!
Парень испытал страшную жалость к этой девчонке.
- Помрет в дороге... Пять рублев, говоришь?
- Ага. Мне без прибыли домой как же явиться?
Прошка попросил маркитанта отойти для расчета в сторонку. И там, по-
дальше от костерка, быстро набил мужику морду, так что и встать тот не
мог. Потом подхватил больную турчаночку на руки и, удивившись легкости
ее тела, понес обратно - к пристани...
- Федя, - позвал он с палубы, над люком стоя.
- А! - отозвалось из корабельных низов.
- Ступай на дек. Глянь, что я достал.
- Арбузов, што ль?
- Поднимись. Сам увидишь.
Ушаков глянул на провисшую меж рук добычу.
- Сдурел ты, братец! На что тебе?
- Хворая. Жалко.
- Возись с ней... Эдакого добра тут хватает.
- Коли выхожу, так и оженюсь на ней.
- Веры-то она бусурманской.
- Вера, как и деньги, Федя, дело наживное.
- Ты прав. Но куда с ней теперь денешься?
- С собой возьму - в Азов.
- В казарму-то? А кто мне позволит янычарских баб из моря в море под
русским флагом перетаскивать?
- Да ты, Федя, посмотри, какая она красивая...
Он откинул кисейный яхмак с лица, и Ушаков увидел чистый лоб, укра-
шенный подвесками с жемчужинами, и черные глаза, Ц обведенные гримом, -
они глянули на него с испугом, а яркие губы силились улыбнуться. Ушаков
спросил, как ее звать.
- Вроде бы Камертаб.
- Камертаб... Камертаб, - прошептала турчанка.
- Вишь? И голосок у нее приятный, певучий...
Ушаков сказал, что для него служба на флоте дороже всякого бабья, а
Кинсберген не простит ему нарушения традиций флота.
- А кто этот Кинсберген? - спросил его Прошка.
- Голландец. Недавно на русский флот принят...
Прошка навестил корабль, на котором держал флаг капитан третьего ран-
га Ян Генрих Кинсберген. Этому хорошему человеку никак не давался русс-
кий язык, и Прошка заговорил с ним поголландски.
- Мальчик! - обрадовался капитан, кидаясь ему в объятия. - Откуда ты
знаешь язык моей чудесной родины?..
Кинсберген не стал возражать, чтобы пакетбот "Курьер" забрал турчанку
из Кафы. Прошка сам выкопал на окраине Азова землянку, сложил печурку,
вмазал в нее котел, натаскал воды, устроил девке баню. Но Камертаб таяла
на глазах.
- Не знаю, чем и помочь тебе, - переживал Прошка. - Если б ты хоть
по-нашему понимала... Ладно, лежи. Может, и воспрянешь...
Из гарнизона позвал он лекаря-немца, наградил его щедро, просил выле-
чить, и тот старался. А на верфи сторожем был турок Махмуд, взятый в
плен еще при Минихс, он приехал в Азов из Пензы; Прошка спросил его, что
значит по-турецки "Камертаб".
- Лунное сияние, - пояснил Махмуд.
- Выпить водки при лунном сиянии хочешь?
- А кто из пензяков откажется?
- Тащи огурцов. Пойдем...
Привел турка в землянку, просил его поговорить с Камертаб, и та расс-
казала, что ее янычар на корабле уплыл в Варну, а жен своих заставил яд
принять, чтобы гяурам такая красота не досталась.
- Чего же не умерла? - удивился Прошка.
- Такой судьба... кысиет! - смеялся Махмуд.
Добрый язык оказался у Махмуда - Камертаб выжила. Прошка все эти дни
старался на верфи, уставал шибко, но в середине дня успевал заглянуть в
землянку, ублажал свою "янычарку" то рыбкой, то куском пирога, то кистью
винограда. С радостью наблюдал Прошка, как оживает молодая душа, как
хлопочет по дому Камертаб и что-то напевает по-своему. Но однажды пришел
Прошка с верфи злее черта после работы и вдруг видит: сидит его Камер-
таб, глаза у нее блестят, губы обведены ярким кармином, а она ногти се-
бе, по гаремной моде, намалевывает. Пришлось вмешаться.
- Я тебе не янычар какой-нибудь, - пригрозил Прошка, - я тебе шкипер
второго ранга флота Российского, а ты что, стерва, вытворяешь? А ну!
Обскоблись скорее, не то я тебя вздую...
Камертаб поняла его угрозы на свой женский лад: когда Прошка улегся в
постель, она гибкой змейкой пронырнула к нему под одеяло. Утром парень
сыскал в торговых рядах Аксинью, драчливую маркитантку, но добрую, пока
трезвая. Упросил быть крестной матерью. А скоро пакетбот "Курьер" подва-
лил с Ушаковым - Федя охотно стал крестным отцом. В гарнизонной церкви
состоялись крестины, и "Лунное сияние" превратилось в Аксинью Федоровну.
Потом бесфамильная стала госпожою Курносовой!
Ох, и веселая же свадьба была в Азове - между верфью корабельной и
погостом кладбищенским. Прошка денег не жалел. Гулять так гулять. Ведь
свадьбы не каждый день бывают.
Даже несчастного Мамаева к себе залучил:
- Иди и ты, Данила Петрович, отдохни от каторги...
Хорошо начиналась семейная жизнь шкипера Курносова.
Первый фрегат "Первый" сошел со стапелей на воду.
4. SI DEUS NOBISCUM...
Потемкин, расставшись с Прошкой, завернул в иную сторону - в Сечь За-
порожскую, в курень Кущевский. Въехав на двор коша, он дважды произнес,
словно понукая лошадь:
- Пугу-пугу, пугу-пугу. - Это служило паролем.
- Пугу-пугу? - окликнули его, но уже вопросительно.
На что Потемкин отвечал по всем правилам Сечи:
- Пугу - казак с Лугу, а зовусь - Грицко Нечсса.
- Заводи коня в клуню, будь товарищем нашим...
Неясно, что делал Потемкин в Запорожской Сечи; может быть, ничего не
делал, признавая и такой род занятий. А чуть повеяло весной, он счел от-
пуск законченным и отъехал к армии. Его удивило множество кордонов и ка-
рантинов, - Смоленск и Москва отгородились от чумы шлагбаумами и костра-
ми, бочками с дегтем и уксусом. На постоялых дворах люди говорили полу-
шепотом, будто в присутствии покойника. Смерть гуляла рядом, но Потем-
кин, верный языческому фатализму, манкировал правилами - ел, что хотел,
пил, где придется...
Румянцев был в Яссах; Дунайская армия держала фронт самый решающий,
от усилий которого зависела судьба мира. Фельдмаршал спросил, что в Се-
чи. Потемкин отвечал в том духе, что в Сечи нет связей семейных, нет об-
щественных, оттого не может быть прочных связей не только с Россией, но
даже с Украиной...
В сенях штаба он обратил внимание на офицеров, сидевших на полу, за-
кованных в цепи, и спросил Румянцева, кто такие.
- Журжу сдали... завтра их расстреляем!
Даже из краткой беседы с фельдмаршалом Григорий Александрович понял:
кампания не ладится. Пожалуй, она великой не станет, ибо Румянцев имел
нервную оглядку на свои тылы, ощущая угрозу сзади - со стороны Австрии,
которая выстраивала на рубежах военные поселения. Фельдмаршал признался
честно:
- Пока у нас нет флотилии на Дунае, нам и думать нечего, чтобы эту
прорву форсировать всею армией. Без кораблей тошно!..
Потемкин получил от него корволант (летучий корпус), с которым отпра-
вился в Крайовский банат, на границу с Венгрией, готовый отбить любое
нападение австрийцев. Вскоре князь Репнин привел свои дивизии в Турну,
подчинив себе корволант Потемкина. Николай Васильевич сообщил, что турки
освобождают Обрсскова - это хороший признак. Но, осмотрев Турну, князь
нашел крепость прочной и отступил, приказав ретироваться и Потемкину. Но
время ретирады тот проспал, а когда проснулся, турки сделали нападение.
С пятью тысячами сабель корволант выдержал натиск двадцати тысяч - три
дня подряд бились насмерть, резались саблями, и Потемкин вышел победите-
лем. Отходя, он спалил дотла несколько магазинов и потопил вражеские ко-
рабли, завершив партизанский рейд у стен Силистрии.
- Кажется, я начинаю понимать войну, - подумал он.
Но едва добрался до Ясс - свалился замертво; лекарь Гензель поставил
диагноз: чума... Потемкин услуги врачей отверг, доверясь ординарцам сво-
им - запорожцам Пискуну и Самодрыгс:
- Лечите, братцы, как в кошах лечат...
Была уже промозглая осень. Запорожцы раздели Грицко Нечесу, вывели на
двор и стали окатывать из ведер ледяною водой. Утром давали чарку водки
с порохом и золою, вечером поили водкой с лошадиной мочой, и "чумы" не
стало. Тут Потемкин возликовал:
- Тех бы лекарей перевешать всех, яко псов!
За годы войны сложилось главное качество Потемкина: надменный в обще-
нии с высшими, он был душевно добр и неизменно покладист с людьми, стоя-
щими ниже его.
Таким он и останется навсегда - до самой смерти!
Румянцев испытывал тревогу не напрасно... Когда граф ОрловЧесменский
проезжал через Вену, он исполнил личное поручение Панина, ознакомив двор
Габсбургов с русским проектом мирного договора. Получив такой документ в
руки, Мария-Терезия сразу собрала войска в Трансильвании, чтобы - сов-
местно с турками! - выступить против России. Императрица сказала сыну
Иосифу II, что русский проект будущего мира с Турцией она швырнет в Се-
раль, как бомбу.
Ее посол Тугут вручил проект султану турецкому.
- Русская кралица сошла с ума! - разбушевался Мустафа III. - Разве
Черное море не взбурлит кипятком, появись там корабли гяуров? С чего
московы взяли, будто мы уйдем из Крыма, как шумные гости с веселого пи-
ра? Мы еще вернемся в Кафу... Моя власть всюду там, где высятся минареты
наших мечетей!
Графиня Дюбарри прогнала Шуазеля некстати, и Кауниц тосковал, ибо
герцог Эгильон более полугода не отвечал на его письма. Проанализировав
обстановку, Кауниц осмелел:
- Я не нашел в короле Пруссии ничего дурного, но и не обнаружил ниче-
го хорошего. А мы, кажется, пошли на поводу этого старого интригана, -
доложил он Марии-Терезии. - Еще не поздно сделать шаг назад, обратясь от
Фридриха к Мустафс Третьему... Восток реален: русские в Крыму и на Ду-
нае, это приводит меня в яростное содрогание!
- Меня тоже, - прослезилась "маменька". - Не пришло ли уже время на-
бить наши сундуки пополнее?..
Тугут получил новые инструкции: Австрия поможет Турции одолеть Рос-
сию, султан вернет себе Крым; в залог этой неугасимой дружбы Мустафа III
должен уплатить Марии-Терезии 12 миллионов флоринов... Турки клюнули на
эту приманку и торопливо привезли в Землин первые три миллиона - зада-
ток! При этом они нижайше просили австрийцев как можно скорее ратифици-
ровать договор.
Кауниц снова навестил императрицу.
- Если деньги попали в наши сундуки, - рассудила Мария-Терезия, - так
зачем спешить с ратификацией? Договор наш абсолютно тайный, а значит,
Мустафа не станет трезвонить по Европе, что мы его обокрали. Не таковы
сейчас дела Сераля, чтобы он полез в драку с нами из-за каких-то трех
миллионов.
Кауниц заметил, что Мустафа, собирая для них флорины, пустил в переп-
лавку золотую посуду и заставил своих жен отдать все свои кольца, агра-
фы, браслеты и серьги.
- У него голова болит о своих женах, а мне всегда надо помнить о сво-
их детях, - отвечала Мария-Терезия...
Выходя из ее кабинета, канцлер торжественно заверил придворных, что
Австрия останется верная своей миролюбивой политике:
- Мы заставим Россию убраться на те рубежи, с которых она начала эту
войну. Мы накажем и поляков за их строптивый характер. Кроме того, Вена
рано осушила слезы: мы еще не смирились с потерей нашей Силезии... -
Сейчас он шантажировал и Россию и Пруссию!
- Немецкая река Дунай, - плотоядно бормотал Кауниц, - издревле течет
в русле германской истории... нам нужна еще Висла! Австрия по горло сыта
этой славянщиной... Довольно уступок! Мы никогда не откажемся от своих
заветов...
Каждый день отныне доставлял ему радость.
- Ваше величество, - обрадовал канцлер императрицу, - Бог снова заод-
но с нами. Имею очень приятное сообщение: Россия вымирает от чумы, а
Яицкое войско охвачено восстанием.
Мария-Терезия, хлопнув в ладоши, ответила:
- Si Deus nobiscum, quis contra nos? [23] Пусть эти русские, заражен-
ные схизмой, перемрут все до единого...
Английский посол в Стамбуле, отличный шпион, навестил драгомана Мав-
ромихали и сказал, что ему известно о тайном сговоре султана с венским
двором. При этом он выложил кисет с деньгами.
- Здесь сто пиастров. Я жду от вас копии трактата.
- Мне отрубят голову, - сказал Мавромихали.
- Но сто пиастров вы уже взяли...
С копии трактата он снял еще две копии и переслал одну Фридриху II, а
другую в Петербург. Открылась неприглядная картина свирепой жадности Ма-
рии-Терезии: она хотела обладания Польшей - до самых стен Варшавы, цеп-
лялась за Галицию с Буковиной, жаждала виноградной Молдавии и мясной Ва-
лахии... Никита Иванович Панин даже не удивился:
- Странно, что наша "маменька" не захотела Киева!
А король Фридрих переслал Кауницу письмо, в котором выделил фразу:
"Осмелюсь заметить, у вашей Вены отличный аппетит..."
Потемкин снова обрел аппетит и поглощал сырые бураки, заедая их неж-
ными вафлями. Ему повезло - лекарь Гензель ошибся. Но в Москве врачи то-
же ошиблись, и судьба города была решена. Дворянство выехало в деревни,
войска спешно вывели в летние лагеря, народ же остался чуме на съедение.
Фельдмаршал Петр Семенович Салтыков жаловался генерал-поручику Еропкину:
- Вот хвороба какая! Нс знаешь, когда и кого ухватит. Того и гляди,
что зайдешь ты, Петр Митрич, завтрсва ко мне на кулебяку, а тебе скажут,
что я... Вернее, братец, случится так: зайду я к тебе завтрева на куле-
бяку, а мне доложат, что ты уже... ау!
- И такое возможно, - не перечил ему Еропкин...
Московский архиепископ Амвросий Зсртис-Камснский настаивал на закры-
тии общественных бань и базаров, которые считал рассадниками заразы.
- Что ты, что ты, - всполошился "фельдмаршал...
Он был против карантинов, сообщая правительству: "Почти весь город
питается привозным хлебом; ежели привозу не будет, то голод будет, рабо-
ты станут, за семь верст никто не пойдет покупать, а будет грабить, и
без того воровства довольно". Салтыков писал, что свои ворота запер, в
канцелярии уже болеют, а в доме Еропкина лакеи вымерли. На базарах же
между покупателем и торговцем горел костер, подле стоял чан с уксусом. О
цене сговаривались под надзором полиции. Затем покупатель кидал монеты в
уксус, а торговец протягивал хлеб или мясо через пламень костра, после
чего выгребал деньги из чана...
Амвросий, покидая Салтыкова, сказал ему веще:
- Эвон, у Варварских ворот иконка Богоматери древняя. О ней и забы-
ли-то, а ныне лесенку приставили и знай себе ползают по лесенке да чмо-
кают. Будь моя воля, я бы из пушки - трах!
Первым забил тревогу доктор Шафонский: на трупах солдат Военного гос-
питаля он доказывал коллегам, что люди умирают от чумы. Но медицинская
комиссия высмеяла его: признать наличие чумы в Москве - значит испортить
себе карьеру. Вот имена этих дипломированных остолопов: Эрасмус, Скиди-
ан, Кульман, Мертенс, фон Аш, а главный над ними - штатс-физик Риндер,
заявивший, что чумы нет:
- Народ о том знает. Одни мрут от "перевалки", иные от моровой язвы,
а пятна на трупах - не доказательство!
Шафонский, человек честный, перевернул труп:
- Господин Риндер, пощупайте у него железы за ушами.
- Не стану я щупать каждого пропойцу...
Салтыкову, очень далекому от науки, Риндер внушил, что московский
климат развитию чумы не способствует. Но вскоре умерли пленные турки,
умер и офицер, прибывший из Бендер, а прозектор Евсеев, вскрывавший его,
быстро последовал за офицером. Москва шушукалась: мертвых погребали те-
перь по ночам, тайно от полиции. Салтыков послал Риндера на Суконную
фабрику:
- Там семья сторожа вымерла, рабочие имеют пятна на теле нехорошие, и
за ушами у них вспухло... Езжай-ка!
На фабрике обнаружили восемь трупов. Салтыков, кипя негодованием пра-
ведным, снова созвал комиссию олухов Царя небесного:
- Если не от чумы, так от чего же Москва мрет?
Но упрямые немцы не желали порочить свои служебные формуляры и потому
горой стояли за свой первый диагноз. Салтыков велел удалить из столицы
рабочих Суконного двора и запереть наглухо в стенах монастыря Николы на
Угрсше. Но когда стали фабрику оцеплять, рабочие разбежались по городу
быстрее зайцев... Генерал Еропкин пощупал у себя за ушами:
- Здоров! Теперь в лесах Муромских разбойника Кудеяра пымать легше,
нежели в трущобах московских чумных выявить...
Дальше - больше. Салтыков внове потребовал от врачей "назвать точным
именем оказавшуюся на Суконном дворе болезнь". Но врачи уперлись как ба-
раны, и ни один не произнес этого слова - чума! Истину же упрятали за
"перевалку" и за некую "язву". Один лишь Шафонский говорил прямо:
- Чума! Самая обычная. Такая же и на войне...
Но мнение авторитетных невежд уже опрокинулось в народные толпы, вы-
зывая в москвичах возмущение строгостями и карантинами. Ведь если чумы
нет, так зачем же нас хватают и по больницам растаскивают? Варварские
ворота, над которыми висел образ Богоматери, стали трибуной для попов,
не в меру ретивых:
- Нам виденьицс уже было! Христос хотел за грехи наши дождь каменный
на Москву наслать, но Богородица явилась вчерась и заменила дождь из бу-
лыжников язвою... Не жалей денег, народ! Вон кубышка отверста: кидай
все, что имеешь, так Богу угодно...
Шестеркою лошадей к воротам подъехал Амвросий.
- Не верьте козлам вонючим! - возопил он. - Я священник выше рангом и
ближе к Богу. Однако до седых волос дожил, а видения не посещали меня.
Галлюцинации только одних придурков да пьяниц навещают - и вы таковы же
есть, шарлатаны брюхатыс!
- Не русский он! - раздались тут крики. - Гляди, рожа-то какая масля-
ная, а глазами зыркае, ажио страшно...
- Чего там? Бей колдуна! - И полетели камни.
Амвросий спасся в доме генерал-губернатора Москвы.
- На все воля Господня, - сказал он Салтыкову. - Но икону с Варварс-
ких ворот я ночью стащу и кубышку поповскую разломаю.
Еропкин жаловался, что Москва имеет всего две пушки:
- Ежели на меня полезут толпою, как мне отстреляться?
- Смотря чем заряжать пушки, - отвечал Салтыков. - Ежели ядрами, так
башки две с плеч снимешь, а картечью всех повалишь...
Салтыкову принесли пакет из Петербурга; секретарь надел вощеные пер-
чатки, ножницами разрезал пакет и швырнул его в печку, а письмо окурил
можжевеловым дымом. Екатерина писала: никого в городе больше не хоро-
нить, всех покойников погребать в оградах загородных церквей. Но испол-
нить указ стало теперь нсвозможно: жители скрывали заболевших от врачей,
боясь отправки в больницы, прятали от полиции и мертвых. Хоронили их са-
ми - где придется, лишь бы никто не видел. Москва ежедневно лишалась де-
вятисот жителей, а народ был так запуган, что за два месяца полиция по-
лучила официальную справку лишь о двух умерших. Жизнь и смерть ушли в
подполье, но чума доставала люден и в укрытиях, покрывала гнилыми бубо-
н