Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
е прежде показывал мне. Если оста-
нешься скромен, государыня тебя в свои штаты зачислит для "принятия про-
шений". Осознал? Но Потемкина, - заключил Зубов, - избегай. От нас
больше получишь.
- Да князь-то сам за мною волочится.
- Вот и пусть волочится! - злорадствовал Зубов. - Он, видишь ли, при-
ехал сюда "зубы" дергать, но скоро сам без зубов останется... скотина
низкоутробная!
Потемкин был еще велик, и все гады, что шевелились у подножия престо-
ла, открыто жалить его побаивались. Средь множества дел нс забыл он сде-
лать "предстательство" и за Михаила Илларионовича Голени щева-Кутузова:
- Матушка, генерал сей оказал при Измаиле новые опыты искусства и
храбрости: в Килийских вратах, бастионом овладев, превозмог врага
сильнейшего.
Екатерина отвечала без прежнего решпекта:
- Коли одноглазый за кривого просит... как откажешь?
Михаил Илларионович, став генерал-поручиком и кавалером Георгия, бла-
годарил лично Потемкина, хорошо зная, что, если бы не светлейший, его бы
так и мурыжили в генерал-майорах. Платон Зубов пока что выражал Потемки-
ну нижайшее почтение, даже ручку ему целовал, подхалимствуя, но в его
красивых глазах, суженных при ярком свете дня, как у змеи на солнцепеке,
светилась тайная злоба. В один из мартовских деньков при дворе был обед.
Екатерина вдруг оставила свою телятину с картошкой и, обойдя стол по
кругу, остановилась за спиною Потемкина:
- Светлейший, продай-ка мне Васильково свое.
Потемкин сразу понял, для кого она покупает.
- Какое еще Васильково, матушка?
- Да могилевское. Что на Днепре... с мужиками!
Потемкин (если верить Платону Зубову, который здесь же и присутство-
вал) покраснел так, что мочки ушей сделались яркими, как рубины. Он от-
ветил, что Васильково им уже продано.
- Кому же?! - удивилась Екатерина.
Потемкин единым оком оглядел сидящих за столом и выбрал самого зава-
лящего камер-юнкера Голынского, которого видел сегодня чуть ли не в пер-
вый раз в жизни:
- Вот он и купил у меня, матушка.
Екатерина с омерзением оглядела Голынского и спросила: с каких таких
шишей он может позволить себе такую роскошь, если кафтан не знай на чем
держится? Голынский, вконец растерянный, взирал на Потемкина, но тот вы-
разительным миганием дал понять, что делать: Голынский, привстав, нижай-
шим поклоном как бы утвердил вранье светлейшего.
Платон Зубов выскочил из-за стола и убежал. Екатерина застала любов-
ника в слезах, он рыдал как ребенок:
- Этот проклятый Циклоп... ненавижу, ненавижу!
Потемкин звал Голынского в Таврический дворец.
- Голыш... или как там тебя? - сказал он ему. - Слово не воробей: вы-
летит - не поймаешь... Василий Степанович Попов сейчас купчую составит
по всем законам, и - владей!
- Чем отблагодарить мне вас за Васильково?
- Уйди вон! Видеть тебя не могу...
Но обиднее всего было отчуждение Державина.
- А ведь ты предал меня, Гаврила, - сказал Потемкин. - Не ищи благ
там, где нет блага. И забыл ты завет ломоносовский: Муза не такова дев-
ка, чтобы ее прохожим насильничать... А ведь я не Шувалов, который Ломо-
носова с Трсдиаковским лбами сшибал. Я ведь и не Зубов, который тебя с
Эмином сталкивает на потеху себе. Достоинств творческих, спроси любого,
никогда не унижал! Даже Ермила Кострова, что пьяным под забором валялся,
я из грязи подымал, мыл его и причесывал, накормленным да чистеньким от
себя отпускал...
Державин в делах карьеры был наивно прямодушен.
- Да ведь без милостивца-то как жить? - защищался он. - Опять же с
Зубовым мы на Фонтанке домами соседствуем...
Только теперь Потемкин и сам убедился, как нелепо возрос во мнении
Екатерины ее пигмей-фаворит, казавшийся императрице государственным ис-
полином. О чем беседовали в эти дни Потемкин с Екатериной, осталось на-
веки тайной, но Екатерину не раз видели с красными от слез глазами, а
сам Потемкин пребывал в мрачном ожесточении духа. Еще оставаясь в силе,
он невольно сделался последним прибежищем для всех обиженных. Стоило
открыть двери пошире, и покои наполнялись жалобщиками и стональщиками -
все как один ограблены Зубовыми, а защиты искать негде, благо прокурором
в Сенате воссел отец фаворита. Однажды в присутствии Державина дворянин
Бехтеев жаловался:
- На мороз с детками выгнали! Все отняли, все порушили, мне с семьей
по миру иди... А они, Зубовы, еще изгиляются!
Потемкин, ведая о возвышении Державина при дворе, просил разобраться
с Бсхтсевым, и без того человеком бедным.
- Как же я против милостивца пойду?
- А ты пойди...
Но Державин не пошел, а Потемкин, осатанев, требовал от Екатерины,
чтобы предала суду отца Зубовых: прокурора сенатского просил он и судить
судом сенатским. Екатерина опять плакала, а фаворит на все попреки отве-
чал:
- Вот только троньте моего папеньку! А что нам в руки попало, того не
вернем, хоть ты режь нас...
Потемкин же остался и виноват. Все хорошие, один он плохой. Державин
тоже обвинял Потемкина: ""0н часто пьян напивается, а иногда как бы схо-
дит с ума: заезжая к женщинам, почти с ним незнакомым, говорит нечаянно
всякую нелепицу". В одну из ночей, когда гремела страшная гроза и блис-
тали молнии, Потемкина видели несущимся в коляске куда глаза глядят...
Но сам от себя далеко не ускачешь, и он вернулся во дворец, задыхающийся
от гнева, переполнявшего его существо. Перевязал голову платком, лег в
постель и велел Попову:
- Отныне говори всем, что я болен...
Он допустил до себя лишь английского посла Фолкнера, личного предста-
вителя Питта. Твердым и ровным голосом Потемкин, лежа в постели, сказал,
что Англия, конечно, вправе собирать свои эскадры в любых проливах, но
Россию ей не запугать:
- Россия имеет свои виды на Востоке, и мне смешно, что ваш Питт жела-
ет штурмовать Очаков, дабы вернуть сию безделицу туркам. А прусский ко-
роль, ваш пособник и демагог пьянственный, - не Фридрих Великий, которо-
го мы не раз били. Один шаг к Митавс - и русская земля вмиг ощетинится
штыками...
Фолкнер и сам знал, что спорить с победоносной державой - особенно
после Измаила! - опасно; он мирно сказал:
- Все так. Но Англия не станет более торговать с Петербургом ни своим
пивом, ни своим черным портером.
За этой мелочной угрозой скрывался, очевидно, намек на экономическую
блокаду России, но Потемкин ответил:
- Не смешите меня. Пейте свой портер сами, а пива мы наварим крепче
вашего. Двадцать три линейных корабля, не считая фрегатов, будут ждать
вашу эскадру в море Балтийском...
Отпустив Фолкнера, он сбросил с головы полотенце и, призвав Попова,
заговорил о празднике в Таврическом дворце - таком торжестве, в котором
бы проявилось его собственное величие, его характер, его доброта и его
совершенства:
- Пусть все видят, что я на Зубовых плевал!..
Даже сейчас он продолжал работать, все его волновало в Новой России:
корабли, черепица, гарнцы овса, мешки с мукой, апельсины. желуди, сало
свиное, чулки дамские, фасоль, глина, сукно и шелк, церкви, больницы,
цеха литейные-для пушек, сады аптечныедля здравия. Он изменил первой
любви к Херсону ради небывалой нежности к Николаеву.
- Там и помру, - часто повторял он. - Нс выходит из головы эпитафия,
виденная мною в Бахчисарае над могилою Крым-Гирся: "Нс прилепляйся к ми-
ру, он невечен. Смерть есть чаша с вином, которую пьет все живущее..."
Он велел скупить весь воск, какой нашли в столице, но его не хватило
для производства свечей, пришлось посылать обоз за воском в Москву. По-
темкин расчистил перед Таврическим дворцом площадь, сбегавшую к Неве,
указал строить качели, вкапывая в землю столы для яств и пития простона-
родного:
- Детворе сластей поболе! Устроить киоски забавные, и в них чтобы
всего было вдоволь: сапог, тулупов, рукавнц, шапок, поргок и рубах вся-
ких... Народец наш, только свистни, сбежится, все расхватают. А разда-
вать одежду бесплатно!
- Разоримся мы, - сказал на это Попов. - Один воск нам в семьдесят
тыщ рублев обошелся. Куда ж еще?
- Уже давно разорены, - отвечал Потемкин...
Таврический дворец не дошел до нас в своем первоначальном убранстве
(в нем много потом "хозяйничал" Зубов, обобрав все, что можно, а Павел
I, взойдя на престол, завел там конюшни, чтобы под лошадиным навозом ис-
чезла даже память о Потемкине, он выломал даже паркеты, устилая ими свое
мрачное масонское обиталище-Михайловский замок). Но и сейчас, по про-
шествии двух столетий, торжественная зала Таврического дворца еще храни
г под своим куполом отзвуки тех победных громов, которые раздавались
здесь - во славу русского оружия.
Потемкин приглашал во дворец всех, всех, всех...
- Всех, кроме Зубова! - сказал он Попову.
- А тогда и государыня не придет.
- Нс посмеет не прийти, коли я (!) зову...
Водяное отопление искусно подогревало оранжереи и зимние сады Таври-
ческого дворца, двери которого Потемкин открывал ради своего последнего
триумфа. Сложная система зеркальных рефлекторов, скрытых в тропических
зарослях, подсвечивала живописные панорамы, лампады в которых были ис-
полнены стеклодувами в виде нежнейших лилий и распускавшихся тюльпанов.
"Молдаванская" зала дворца с двумя рядами колонн была пронизана шумом
водопадов, в зарослях жасмина журчали фонтаны, изливавшие воду лавандо-
вую. В гирляндах живых роз пели соловьи. Итальянская капелла репетирова-
ла кантату:
Жизнь паша - путь печали,
Но пусчь в ней не вянут цветы...
Народу, копившемуся на площади, было объявлено, что раздавать подарки
станут не раньше прибытия государыни. Но тут протарахтела мимо карета, в
которой поспешала на роды акушерка, а люди толстую акушерку приняли за
императрицу.
- Уррра-а-а! - единым возгласом ответил народ, и толпища ринулась на
киоски с подарками, атаковала столы...
Лейб-кучер не мог стронуть лошадей - столь густо стоял народ, наконец
Екатерина подъехала к Таврическому дворцу, ее встречал сам Потемкин, и
она подала ему руку:
- Ну, князь, и встречаешь же ты! Я целых полчаса в карете, как в ба-
не, парилась, не могла до тебя пробиться...
Зубова при ней не было! Потемкин же окружил себя пленными пашами и
сераскирами. Поверх алого кафтана он накинул епанчу из фламандских кру-
жев, а шляпа светлейшего была столь отягощена бриллиантами, что он вру-
чил ее адъютанту:
- Потаскай ты, брат! Руки оттянула, пудовая...
Другой адъютант носил за ним поднос с клюквою, которую Потемкин и по-
едал время от времени полными горстями. Молдаванская зала, вмещавшая
пять тысяч человек, освещалась игрою света "кулибинских" фонарей. Меха-
нические куранты исполняли мелодии Гайдна, Моцарта, Глюка и Сальери. Под
куполом дворца висели громадные люстры из черного хрусталя, внутри кото-
рых тоже были укрыты музыкальные куранты.
- Где ты взял их? - спросила Екатерина.
- Это еще от герцогини Кингстон, покойной...
При появлении Екатерины звучно пропели валторны, бал открылся тор-
жественным и величавым полонезом.
- Опять танцы-шманцы, - сморщилась императрица. - А по мне лучше -
пусть уж пляшут вприсядку.
Потемкин хлопнул в ладоши, и французский танцор Пик исполнил для нее
соло (теперь он владел усадьбою в Павловске, где одна улица так и назы-
валась-Пиковая).
- А хорош бес! - сказала Екатерина, плотоядно наблюдая за его телес-
ными "позитурами".
Потемкин провел ее в гостиную, украшенную громадными гобеленами на
библейскую тему из истории Мардохея и Амана: под первым подразумевалась
добродетель мирская, Аман же олицетворял Зубовых с их клеветой и за-
вистью, - эта символика, императрице понятная, удовольствия ей не доста-
вила.
Садясь за стол, она произнесла слишком громко:
- Мое внимание к тебе, светлейший, прямо доказывает, как мало верю я
напраслинам, на тебя возводимым. Но если приехал ты "зубы" рвать, так
потерпи: сами вывалятся. На что тебе мучения от зубодеров терпеть?
- Не болят зубы у меня... не болят, - ответил Потемкин. - А приехал
красотою жены почтмейстера Вакселя подивиться. Да, хороша жена у Ваксе-
ля... хороша!
Ужин был подан к полуночи, а в половине первого императрице! стала
проявлять нетерпение, торопясь вернуться в Зимний дворец, где ее ожидал
молодой фаворит. Перед тем как сесть в карсту, Екатерина сказала Потем-
кину:
- Благодарна тебе за этот прощальный вечер...
И тут он понял, что его все-таки победили!
Летом русские войска штурмом овладели Анапой, множество пленных обое-
го пола Потемкин распорядился отправить в Тавриду на постоянное жи-
тельство; среди пленных оказался и вредоносный имам Мансур; его заточили
в Шлиссельбургскую крепость, где он зарезал часового, пытаясь убежать в
лес, но был схвачен... Потемкин повелел:
- Заковать в железа, и пусть в них сдохнет!
Столичные "Ведомости", сообщавшие даже о скромных свадьбах и помин-
ках, ни единым словом не помянули Таврические торжества - Зубов запре-
тил! Потемкин погрузился в уныние, толковал сны, гадал на картах, реше-
ний не возникало... Попов раньше всех осознал опасность его положения:
пока светлейший в Петербурге, он с каждым днем все больше слабеет, уни-
женный собственным бессилием.
- Вам, - разумно доказывал он, - следует как можно скорее вернуться
на войну. Пока флот и армия с вами, ваша светлость, остаетесь могучи, с
вами вынуждены считаться.
Императрица явно тяготилась пребыванием Потемкина в столице, но свет-
лейший не такова персона, которой можно сказать: лошади поданы! Намеков
он не принимал. Нс было и такого героя, который бы рискнул объявить ему
об отъезде.
- Незваный гость хуже татарина, - говорил Платон Зубов императрице. -
До чего же назойлив... Я, матушка, как он уедет, золотую ванну себе за-
беру. Можно?
- Да уж, конечно, друг мой.
- И люстры из черного хрусталя.
- Снимем и люстры...
В июне состоялась битва при Мачине, князь Репнин разбил турок, и -
назло Потемкину! в пику Суворову! - при дворе прогремели безудержные ди-
фирамбы полководческим и дипломатическим талантам князя Николая Ва-
сильевича.
- Вот каков! - рассуждали придворные. - Пришел. Увидел. Победил. И
турки сразу перемирия возжелали...
Екатерина сама взяла на себя тяжкий труд - выпроводить Потемкина из
столицы. Она застала его подавленным, размякшим, жалким. Он не возражал,
с кротостью младенца, которого отсылают спать, безропотно покорился.
- Прощай, Катя, - было им сказано.
- И ты прощай, - отвечала она...
Попов настойчиво зудел над ухом Потемкина:
- Едем же, едем! - Он с умом толковал, что императрица спешит заклю-
чить мир с Турцией не потому, что цели войны уже достигнуты. - Нет, Зу-
бовы торопят ее с заключением мира, после которого власть над армией и
флотом Черноморским будет потеряна вами сразу... А потому-едем же, едем!
Перед отъездом Потемкин ужинал в доме придворного банкира барона Ри-
чарда Сутерланда, который спросил его, когда он вернет ему долги. Потем-
кин ответил:
- На том свете за все рассчитаемся...
- Лошади поданы! - объявил Попов.
Потемкин грузно поднялся из-за стола:
- Лошади-не люди: они ждать не могут...
24 июля 1791 года он навсегда оставил Петербург.
..."Все утверждают, - писал современник, - ему был дан Зубовым мед-
ленно умерщвляющий яд. Банкир Сутерланд... умер в Петербурге в тот же
день, тот же час и чувствуя такую же тоску, какую князь Потемкин
чувствовал умирая среди степи..."
- Так ему и надо! - говорил Платон Зубов, отравивший князя Тавричес-
кого под музыку гимна "Гром победы, раздавайся...".
16. ГРОМ ПОБЕДЫ, РАЗДАВАЙСЯ!
Всю дорогу от Петербурга он перехватывал встречных курьеров, спешащих
в столицу, взламывал печати на их сумках, вскрывал почту. Его расстроило
известие из Триеста: в Средиземном море турки уничтожили флотилию слав-
ного Ламбро Каччиони; греческих патриотов теперь казнили нещадно.
- Если и Каччиони схватили, - сказал Потемкин, - не миновать ему
смерти жестокой, на колу сидя...
Потемкин молился в храмах сельских, палил свечи перед иконами. Однаж-
ды, выйдя из церкви, велел подавать карету, в ожидании которой и присел
на повозку, согнувшись от боли. Василий Степанович Попов просил его сой-
ти на землю.
- А что? Разве я сел не в свои сани?
- Не в свои. Сойдите, ваша светлость...
Только сейчас Потемкин заметил, что сидит на кладбищенских дрогах,
приехавших за покойником после отпевания.
- Виддть, судьба... - ответил он равнодушно.
Наконец-то ему попался курьер от князя Репнина, и этот курьер ни за
что не хотел отдавать свою сумку.
- Дай! - выхватил ее князь Потемкин.
Секретные пакеты рвал наискось, пальцы тряслись. Из бумаг выяснилось:
князь Репнин, ободренный победою при Мачине, уже подписал с визирем
Юсуф-Коджою прелиминарные статьи мирного договора. Потемкин вмиг потуск-
нел лицом:
- Без меня? За моей спиной? Вот они каковы...
Часть бумаг оставил при себе, остальные запихнул в сумку курьера, ве-
лел ехать дальше, но тут же сказал:
- Репнин только надломил рог султанского полумесяца, а мне нужно ви-
деть его переломленным... Это еще не война! Это еще не мир! Я подпишу
свой мир - на берегах Босфора, у подножия храма Софии, в Царьградс. Не
успокоюсь, не умру, пока не увижу свободными валахов, болгар и эллии-
ов... Сейчас же слать гонцов в Севастополь, чтобы Ушаков искал неприяте-
ля и бил крепче!
Чернигов встретил его колокольным благовестом, тонкий музыкальный
слух Потемкина безошибочно выделил в перезвонах отдельное звучание могу-
чего колокола церкви Иоанна Богослова:
- Чаю, пудов на шестьсот будет. Век бы слушал его!
Три дня, страдающий, он провел в Чернигове, требуя, чтобы храмы горо-
да постоянно звонили в колокола.
- Потемкин-то по себе звонит, - говорили в народе.
Наконец, светлейший тронулся далее в Молдавию, а приехав в Яссы, бес-
помощно свалился на диван.
- Больно, - сказал он Попову: накрытый тулупом, Потемкин долго лежал
молча, но вдруг оживился: - Пора уже звать Моцарта в Россию... как-то он
там, в Вене?
- По слухам, Моцарт в меланхолии от болезни.
- А что же с ним?
- Ему, как и вам, тоже больно.
- Так напиши ему от меня, что в России многие, и я пуще всех, за его
здравие будем молиться.
- Напишу. Вам что-нибудь подать?
- Ничего уже не хочу.
- Ну... репку! - предложил Попов.
- Репку я съем, - согласился светлейший.
"Пока существует добрая, богатая Англия с визирем Питтом, у Порога
Счастья спокойно..." - В эти дни Селим III дал тайную аудиенцию английс-
кому послу Гексли.
- Что слышно в Лондоне? - спросил он.
- Что слышно в Лондоне, то скоро отзовется в Севастополе. Самая мощ-
ная эскадра нашего короля скоро войдет в Босфор.
- И я увижу ее из своих окошек?
- Да, - ответил Гексли, - она проследует в Черное море, чтобы дать
взбучку русскому флоту.
Селим сказал: до него дошли слухи, будто на английском флоте не все
так хорошо, как пишут в газетах:
- Французы, разрушив Бастилию, помутили сознание англичан, и ваш флот
бунтует, не желая сражаться с Россией.
Гексли отвечал султану, что это лишь "шалости":
- Мы вешаем шалунов на мачтовых реях с такой же ловкостью, с какой на
вашем флоте привыкли отрубать головы.
Селим с умом заметил, что матросов вешать легко:
- Но почему бы вашему визирю Питту не повесить на реях и ораторов
парламента, выступающих против войны с Россией?
- Англия-страна свободная, - пояснил Гексли, - и в нашем парламенте
привыкли говорить все, что хочется.
- Тогда моя Турция еще свободнее, - возразил султан. - У нас говорят
что хочется не только в Серале, но даже кричат на улицах...
Кричали. После падения Анапы русские овладели Суджук-Кале (будущим
Нов