жности против лекарей, которые больше
чем  кто  бы то ни было  заражены  теми болезнями, от которых они безуспешно
пытаются  лечить  других. Откажемся  от фанатической неосуществимой  морали,
осуществление которой само по себе привело бы к гибели общества. Людям нужна
мораль более человечная,  то  есть основанная  на потребностях человека,  на
отношениях,  связывающих, его с другими  людьми,  на  разуме, на  опыте,  на
истине.  Откинем  мораль,  основывающуюся  лишь  на  призраках,  на  лжи, на
внушениях, видениях, потусторонних  химерах,  в которых истина не  нуждается
для своего утверждения.  Чтобы вознести человека  к  добродетели,  не станем
искать в небесах  предписаний и указаний, различным  образом толкуемых теми,
кто присвоил себе право толковать их.  Будем лучше на  земле искать реальные
мотивы, основанные  на вечных интересах рода человеческого.  Составим  себе,
наконец,  здравые  понятия  о  добродетели,  не  будем  видеть  в  ней  лишь
подражание  предлагаемым нам опасным  образцам,  действия, взгляды и навыки,
полезные одному сословию. Скажем, что  она состоит  в действиях,  взглядах и
навыках, полезных обществу в целом, необходимых всем людям.
     Разве  для того, чтобы раскрыть понятие добродетели,  нужны откровения,
внушения, чудеса, пророки и попы? Разве природа не раскрывается перед всеми,
кто хочет обратиться к ней за указаниями? Разве разум не кричит беспрестанно
всем,  кто  смеет  прислушиваться  к  его  голосу,  что  человек  создан для
самосохранения,  для  любви, для  того,  чтобы  сделать  свое  существование
счастливым?  Разве все окружающее не говорит  человеку, что  его собственное
счастье  зависит от счастья  тех, с кем он  связан? Разве простейший опыт не
доказывает ему, что вредить другим-значит вредить самому себе,  навлекать на
себя  презрение и  ненависть  тех, кого  природа  сделала  нужными  для  его
собственного счастья? Разве повседневные примеры не показывают ясно, что нет
порока,  который  сам бы  себя  не наказал, что нет  добродетели, которая не
получила бы награды  здесь, на земле, что нет преступления, которое не нашло
бы, независимо от закона, мстителя в совести совершившего преступление?
     Чтобы шествовать  твердой поступью  по  пути добродетели, пусть человек
отставит навсегда  своих руководителей, которые до  сих пор  только оглушали
его,  ослепляли, вводили в заблуждение, вели от одной бездны к другой. Пусть
он изучает  самого себя, пусть  окинет взором своих сотоварищей, и он вскоре
поймет, что он обязан делать для них и для себя пусть он  не руководствуется
в своем  поведении мнимо  священными книгами, которые чаще предписывают  ему
злодеяния,  чем похвальные  поступки. Пусть он не обращается за указаниями к
загадочным  и  бессвязным  оракулам  стольких  вдохновенных  гадателей,  чьи
писания  могут лишь посеять фанатизм, ввергнуть  в неуверенность и смятение.
Пусть он  не ставит  себе  задачей  подражать  фанатикам, являющимся врагами
самим себе,  обезумевшим  мученикам,  затворникам, отшельникам, сумасбродным
пустынникам, бесполезным для общества. Пусть расценивает свои поступки не по
той пользе, которую они приносят одному сословию, одной секте, одной партии,
а  по тем выгодам, которые они доставляют человеческому  роду в целом. Пусть
он откажется от бессмысленной веры, от которой он тупеет, которая делает его
игрушкой страстен  его  попов,  и пусть  возвратится к божественному разуму,
несправедливо  оклеветанному  и униженному всеми обманщиками, боящимися его.
Если он верит в бога, исполненного доброты, мудрости и справедливости, пусть
он   перестанет  бояться,   что  будет  неугоден  богу,  если  воспользуется
светильником, который бог этот дал ему для руководства в этом мире; пусть он
скорее побоится оскорбить этого бога отказом следовать разуму, через который
бог  открывается  всем разумным существам: пусть он побоится  обидеть  этого
бога, думая, что он способен одобрять преступления и узаконить злодеяния;
     пусть он побоится осквернить его  славу, слушаясь обманщиков, внушающих
ему,  что для его славы  или для того, чтобы отомстить  за него, можно  быть
несправедливым, жестоким,  нетерпимым. Пусть  он,  наконец, побоится унизить
божество, думая, что люди, нарушившие  все законы природы  и разума,  святы,
что им надо подражать,  что  их  надо почитать  и призывать как  заступников
перед пресвятым, справедливым и милосердным богом.
     Occultari potest ad tempus veritas, vinci поп potest. Florere potest ad
tempus iniquitas, permancre non polest (святой Августин).
        ПОСЛЕСЛОВИЕ.
     Святые,  с точки зрения христианского  богословия,-  это любимцы  бога,
непогрешимые  учители  истинной  морали  и  образцы правильного поведения  в
жизни. Именно  им  должны  подражать  верующие,  чтобы  достичь  спасения  и
обеспечить себе  царствие небесное. К  ним надо  обращаться  с  молитвами  и
просьбами, чтобы быть услышанными богом. Они первые  посредники между людьми
и богом, истолкователи его воли и намерении. Их великое множество.  Одни  из
них  являются   общими  для  всех   христиан:  православных,   католиков   и
протестантов.  Это  главным  образом  святые, заимствованные из  иудаизма  и
Ветхого  завета: Моисей, Авраам, Исаак, Иаков, Иисус Навин, Самсон,  Иевфай,
Самуил,  Давид,  Ахия. Илья,  Елисей, Исаия, Иезекииль,  Иеремия, Иона и др.
Сюда же следует отнести и новозаветных святых: деву Марию и апостолов.
     Другие святые признаются таковыми только  католиками или православными.
Однако при всем этом им присущи некоторые общие черты, за  которыми исчезают
их индивидуальные различия. Так называемые жизнеописания святых за немногими
исключениями написаны по одному и тому же типу.
     В  христианской  религии  святые  играют роль  второстепенных  божеств,
подобную той, какую в  религии древних греков  играли  мифические герои.  Но
какая разница между теми и другими!
     Античные  герои  были  образцами  истинной  человечности,   мудрости  и
героизма. Они защищали людей от жестокости и несправедливого гнева богов.
     Христианские  же  святые,  как  общее  правило,  все  свои  устремления
направляли на подавление рассудка у людей, развивали в них слепую покорность
перед   так   называемой   "божественной   волей"   и   властями,   являлись
проповедниками  религиозного  фанатизма  и  нетерпимости, подчинения  разума
вере.  Истинно  человеческие чувства и устремления  они  подавляли  в  угоду
велениям мстительного и капризного, жестокого и самолюбивого бога.
     В процессе своего исторического развития христианская религия создала в
дополнение  к основному,  триединому  богу  (бог-отец, бог-сын,  бог  -  дух
святой) сложную  систему второстепенных божеств-святых,  большинство которых
играет в ней роль, во многих отношениях  подобную той,  какую в политических
религиозных  системах  древности  играли  отдельные  боги.  Так  Илья Пророк
заменил  богов-громовержцев:  Зевса,  Юпитера, Перуна и так  далее;  Георгий
Победоносец-бога  войны  Марса;  святой Василий  заменил  богов-покровителей
домашнего скота,  а дева  Мария  -  разнообразные  женские божества  древних
религий, в том числе культ богини Изиды древних египтян, богинь плодородия.
     На это обратили внимание уже в семнадцатом - восемнадцатом веках, когда
историческая  и  гносеологическая критика  христианской  религии  еще только
зарождалась.  Этот факт бросался в глаза, и пройти мимо него было совершенно
невозможно   при   попытках    рационалистического   рассмотрения    системы
христианских  святых, взятой  в целом.  На  него обращали  внимание  Николай
Фрере,  Жан  Мелье  и  Николай  Буланже.  Как   бы  ни  старались  апологеты
христианской религии доказать ее противоположность так называемому язычеству
Древней  Греции  и  Древнего  Рима,  беспристрастным  исследователям истории
христианства было ясно, что оно  впитало  в себя под новыми именами, именами
святых, множество старых богов и божеств античного мира, что оно сохранило и
воспроизвело многочисленные суеверия древних религий.
     Разоблачение  этой   стороны  христианства  имело  весьма  существенное
значение в  деле  борьбы  с религией  и пропаганды  атеизма.  Оно показывало
неосновательность претензий  христианской  религии на особое  положение, как
религии якобы боговдохновенной  и  единственно  истинной  в противовес  всем
прочим,  "ложным"  религиям. Вполне  понятно,  что французские  просветители
восемнадцатого  века  в  своей критике христианства не  могли  обойти  культ
святых. Особенно  большое  внимание  уделил  ему  Поль  Гольбах,  написавший
специальное сочинение "Галерея  святых",  в котором критически рассматривает
главную священную книгу христиан - Библию,  показывая, что  проповедуемый ею
культ  святых  несовместим  с  человеческими представлениями о добродетели и
нравственности,   об  истинной  человечности,  о  естественном  человеческом
существовании  и  нормальных  правилах человеческого общежития. Мимоходом он
дал  рационалистическую критику тех  мест  "священного" писания христиан,  в
которых  имеются  характеристики  пророков,  апостолов  и самого  основателя
христианской  религии,  то  есть  Иисуса  Христа.  Все  сочинение  пронизано
иронией,  которая  придает  ему  особый  колорит  и  является  одним из  его
литературных достоинств.
     "Галерея святых" была  опубликована в  1770 г., то есть  в  тот  период
истории Франции,  когда философская битва с религией достигла своего апогея.
Книга  появилась  почти  одновременно с  "Системой природы",  которую  тогда
называли  "Библией материализма  и атеизма". Оба  эти  произведения Гольбаха
взаимно связаны друг с другом.
     В "Системе природы" были в систематической и развернутой форме изложены
философские   взгляды   французских   материалистов   восемнадцатого   века.
Вселенная-это грандиозная сложная машина. Она  никем не может быть создана и
уничтожена.  Все  многообразие  явлений  и  форм  природы  обусловлено  лишь
различными сочетаниями  частиц вечно  движущейся  материи.  В  ней нет места
богу-творцу.  Боги,  духи,  ангелы-это  только  химеры,  призраки.  "Человек
несчастен  лишь потому,  что он  не знает природы.- Так начинается  "Система
природы".-  Цель  этой книги вернуть человека к  природе,  сделать  для него
дорогим разум, заставить его  любить добродетель, рассеять мрак,  скрывающий
от него единственную дорогу,  которая может верно  привести его  к  цели его
стремлений, к счастью". Но для этого надо было  отбросить химеры, разоблачив
предрассудки, жертвой  которых в течение веков оставался человеческий род. В
этом немалую роль и сыграла "Галерея святых".
     Воспроизводя, по  свидетельствам священных христианских книг, моральный
и интеллектуальный облик "святых"  Ветхого и Нового  заветов, а также  отцов
церкви,  монахов,  епископов и римских  пап,  Гольбах срывает  с  них маски,
развенчивает ореол  святости,  показывает,  что они никак  не могут  служить
положительными образцами повеления.
     Вполне естественно, что большое место заняла в "Галерее святых" критика
христианской морали, ибо основное отличие святых от простых смертных с точки
зрения теологии состоит как раз в их особом моральном облике, образе мыслей,
правилах поведения и исключительных заслугах перед богом.
     Можно  было бы сказать,  что в  этом  сочинении  Гольбаха дана наиболее
обстоятельная и  подробная критика христианской морали,  если бы он поставил
эту   критику    на   историческую   почву.    Но   отсутствие    подлинного
историзма-ахиллесова пята  всего  творчества Гольбаха. С  его  точки зрения,
христианская  мораль,  как  и вся  христианская  религия  в целом,-  продукт
злонамеренной  деятельности  обманщиков, которые  всегда  и  всюду по  своей
природе  были одинаковы.  Эта  отвлеченная  социологическая  идея  не  могла
об®яснить  сложный и  богатый противоречиями  процесс становления и развития
христианской  морали и  ее современного состояния.  Она  рассматривала  этот
процесс слишком  односторонне, преувеличивала роль сознательной деятельности
и недооценивала  значение обстоятельств,  не  зависящих от воли  и  сознания
людей.
     Гольбах нередко, как  мы видели, наивно  взывает  к мудрости государей,
пытается  убедить  их;  что  не  в  их  интересах   давать   большую  власть
священникам, "что их собственные интересы требуют просвещения подданных, для
того чтобы  разрушить их слепое и  тупое доверие к честолюбивым священникам,
желающим установить власть над умами, страшную и опасную для власти, которую
государи имеют над телами". Гольбах убежден, что разум  правит миром, и если
просвещенный монарх проникнется  велениями этого разума, то  в его царстве и
наступит  то  счастье,  о котором мечтали  философы-материалисты. Эта вера в
разум - и сильная и слабая  сторона Гольбаха.  С одной стороны, она дает ему
огромную силу  для разоблачения религии  и предрассудков. С другой  стороны,
поскольку он в разуме видит естественную причину исторического развития, она
но  позволяет  ему понять действительные, об®ективные  пружины, под влиянием
которых  общество живет  и развивается. В свою очередь это не  позволяло ему
правильно понять и  происхождение  и развитие  религии. Религия для Гольбаха
просто   продукт   невежества  масс   и   результат   сознательного   обмана
невежественного народа со стороны жрецов и священников.
     Материалистическое  понимание  истории,  которое  было  чуждо Гольбаху,
отбрасывает подобное об®яснение причин возникновения религии.
     Религиозной  христианской  этике  Гольбах  противопоставлял  в качестве
веления разума  и ее абсолютной  противоположности натуралистическую  этику,
которая   в  его   глазах  являлась  конкретным   приложением   философского
материализма  к  вопросам  этики.  Натуралистическая  этика  имела  огромные
преимущества перед  спиритуалистической религиозной этикой.  Из нее вытекало
отрицание врожденности  и боговдохновенности  моральных принципов и  свободы
воли, которая, с точки зрения церкви, являлась и является  основанием  самой
возможности греха. Как и Дидро, Гольбах был близок к эпикурейскому пониманию
добродетели.  Человек,  по его  мнению,  естественно  стремится  к  счастью,
которое  состоит  в  удовлетворении  естественных  потребностей  природы,  в
стремлении    к   удовольствиям,   понимаемым,   конечно,   не   пошло,   не
по-обывательски.  Гольбах  всячески  подчеркивал  принцип  пользы  как  меру
важности и истинной разумной человечности правил морали.
     Это и дало ему возможность по-иному, чем это делали защитники религии и
церкви,  прочесть  Библию и  подвергнуть суду разума  деятельность  святых и
самого  бога. Ореол  таинственности  и  боговдохновенности  был  отброшен  в
сторону, и все стало на свое место.  Выяснилось, что в  отношении верующих к
богу  и  святым  есть  много  общего  с  отношением  подданных к  монарху  и
окружающим  его  сановным  лицам.  "Народы часто  рассматривают  святых  как
всесильных  царедворцев,   как   могущественных   ходатаев  перед  верховным
существом.  Это   последнее  представляется,  им  как  существо,  окруженное
непроницаемыми для  них  облаками, как  монарх, недоступный для своих земных
подданных. Чувствуя  себя неспособным составить  ясное представление о боге,
человек  охотно обращается к  существам, более  близким по  природе  к  нему
самому,  рассчитывая  найти  в  них  покровителей, посредников,  утешителей,
друзей.  Вот  почему  толпа  предпочитает  обращать  свои молитвы  к святым,
которые,   как  ей   известно,   были  когда-то   людьми,  чем   иметь  дело
непосредственно с богом, которого она не может постичь и которого  ей всегда
рисуют как грозного владыку".
     Это  было  очень  верное   наблюдение  над  психологией  верующих.  Оно
сохранило  свое значение даже  в  нашу  эпоху, хотя за  сто  девяносто  лет,
прошедшие  с тех пор, многие цари  земные лишились своих тронов и обнаружили
свою бренность, как и простые люди. Но бога христианская религия по-прежнему
изображает в качестве царя небесного.
     Число  монархов  на  земле  поубавилось,  и  они  стали  гораздо  менее
страшными, чем были в те  времена, когда  составлялись  евангелия  и  другие
священные  книги  христиан,  но  бог-отец  по-прежнему  выглядит  суровым  и
таинственным  монархом,  окруженным  царедворцами,  как  и  раньше.  В  этом
выразился   страшный   консерватизм,  присущий  религиозной  идеологии.  Она
продолжает оперировать идеологическими категориями прошлого и игнорирует бег
времени,  изменение  понятий  и   взглядов.  Современные  вероучители   мало
отличаются от тех, которые жили во времена Гольбаха.
     Христианская религия изображает бога не  только как безумного  деспота,
но  и как  бесконечно мудрого, могущественнейшею  и бесконечно справедливого
владыку, преисполненного  нежности и доброты отца,  как существо, обладающее
всеми  совершенствами,  какие  только могут быть мыслимы. Одним  словом, она
дает  ему  весьма противоречивые  характеристики. Такими же  противоречивыми
являются  и характеристики святых. Причем во всех тех случаях, когда святыми
были об®явлены  действительно существовавшие лица  или исторические деятели,
их жизнеописания были составлены применительно к интересам церкви. В них или
умалчивалось обо всем том, что так или иначе  компрометировало  этих святых,
или же их сомнительные поступки были представлены в идеализированных  тонах,
создавались повествования, не имевшие ничего общего с действительной жизнью.
На все  это и обратил внимание Гольбах. Его книга поэтому  неизбежно приняла
обличительный  характер.  Он   поставил  первой   своей   задачей  выяснить,
"действительно ли соответствует поведение тех, кого церковь называет святыми
и ставит нам  в пример, божественным  совершенствам и  благодетельным  целям
проведения, другими словами, является ли их поведение  мудрым, справедливым,
выгодным для общества".
     Церковь  уверяла и уверяет, что рекомендуемое ею поведение является для
верующих  прямым  путем  к  личному счастью  и вечному  блаженству, то  есть
соответствует подлинным интересам каждого человека.  Отсюда  Гольбах выводил
свою  вторую  задачу -  выяснить, соответствовало ли поведение святых "видам
провидения,  озабоченного  благосостоянием  и  сохранением  своих  подданных
творений".
     При  этом оказывается, что  поведение  святых с точки зрения сохранения
рода человеческого  не выдерживает никакой  критики.  Если  бы  люди всерьез
приняли их советы и стали  ими руководствоваться в своей повседневной жизни,
то их жизнь приобрела бы самые отвратительные черты, а род человеческий стал
бы вымирать. Метод, которым бог решил спасти род человеческий, на самом деле
никакого спасения не приносил.  "Мудрый, справедливый, всемогущий бог мог бы
найти  более  легкие  и верные  пути  для спасения  рода  человеческого, чем
заставить умереть своего сына, и к тому же напрасно... Евангелие не содержит
никаких истинно разумных предписаний и правил, которые не были бы лучше даны
у какого-нибудь  Сократа, Платона, Цицерона, Конфуция и у  других  языческих
мудрецов, живших  ранее  Иисуса".  Так  называемые  заповеди,  приписываемые
христианами Иисусу,  с  точки зрения Гольбаха, противоречивы  и невыполнимы,
бессмысленны: "Разум находит в  них лишь  безрассудные понятия,  бесполезные
или даже  вредные  для  общества;  они выполнимы лишь для  небольшого  числа
сумасшедших и не оказали никакого влияния на прочих смертных".
     Гольбах   рассматривал  христианство  как  реформированный  иудаизм.  С
большой иронией  и  сарказмом  описывает  он  отношение  к  нему  ревнителей
еврейской  старины. "Достоверно известно, что сын  божий не  имел  успеха  у
евреев, к  которым  бог-отец  его  специально  послал.  Об  упрямство  этого
очерствевшего   народа  разбились  все  попытки,  продиктованные  мудростью,
предвидением и всемогуществом  бога. Напрасно Иисус старался подкрепить свою
миссию чуд