в, когда коней продавал, не запрашивал втридорога? Мы им скажем:
спасибо, гости дорогие, на добром слове, но не мы хозяева! Не мы решаем!
Есть хозяин повыше нас, великий князь Георгий Всеволодович во стольном
городе Владимире-Суздальском. Вот к великому князю мы и пошлем послов царя
мунгальского Батыги. Отвезем их с почестью, на санях-розвальнях, крытых
коврами и полостью медвежьей, на тройке с бубенцами и с колокольчиком. И
пусть великий князь суздальский Георгий Всеволодович им свое слово скажет:
отдавать ли нам десятого мужика и десятого коня татарам или же еще
повременить?
  -  Верно, Евпат! Верно!
  -  Проводить гостей в город Владимир!
  - А сейчас князь Юрий Ингваревич просит дорогих гостей в свою горницу
отведать хлеба-соли, пирогов и калачей... - обратился Евпатий к послам.
  Послы удалились с помоста, а народ долго еще не расходился и волновался
на площади. Все говорили, что надо грудью стать за родную землю, отогнать
охального ворога, пока он не ворвался на рязанские земли.
  Князь угостил татарских послов на славу. Слуги приносили всяких сытных
блюд без счета. Вместе с послами ужинали и бояре-думцы и старые дружинники.
Послы ели очень мало, остерегались, каждый кусок сперва обнюхивали, и ни
вина, ни меда вовсе не попробовали.
  После ужина к крыльцу подали тройку с плетеным коробом на розвальнях,
обтянутым пушистыми мехами, но послы отказались ехать в санях. Они
потребовали своих коней и отправились верхом. Князь приказал тройке с
санями следовать неотступно за ними, на случай если послам в дороге спать
захочется. А охрану послов поручил полусотне верховых дружинников.
  Проводив послов до ворот, князь призвал Евпатия и сказал ему:
  - Чует мое сердце, грозная туча идет на нас из Дикого поля. Надо сзывать
на подмогу всех, кто может держать меч. Вместе с мунгальскими послами я
послал во Владимир брата просить великого князя Георгия Всеволодовича
подымать весь народ суздальский, ростоцкий и белозерский, призвать на
помощь и Великий Новгород и спешить сюда навстречу татарам, пока мы будем
вести с ними переговоры. А в Дикое поле к царю татарскому я пошлю сына
своего Феодора с дарами и с ловкими думными боярами, чтобы Батыгу улещивать.
Ты же, Евпатий, выезжай в Чернигов, кланяйся там земно князю Михаилу и
приведи его рать нам на подмогу. Боюсь туда послать кого другого: и войска
не приведет, и сам не вернется... Тебя же, Евпатий, я знаю. Своих кровных
братьев, рязанцев, ты не подведешь и вовремя придешь с подмогой. Бери из
моих конюшен сменных коней, сколько тебе надобно, и скорей возвращайся! И
помчался Евпатий той же ночью в Чернигов.


        Глава восьмая. В ДИКОМ ПОЛЕ

  Уже три дня ратники шли на юг, все более углубляясь в Дикое поле. Рязань,
передовой оплот русской земли, со всеми ее тревогами и сумятицей оралась
далеко позади. Первым шел конный отряд под начальством князя Всеволода
Пронского. Длинной вереницей двигались всадники по веками протоптанному
через степь шляху. А еще дальше, под самым небосклоном, рыскали конные
разведчики, посланные следить, не покажутся ли где вражеские отряды. Они
подымались на отлогие холмы и одинокие курганы, подавали знаки, подбрасывая
шапки и кружась на месте, и снова уносились в простор степи.
  Кругом тянулась пустынная безбрежная равнина, занесенная снегом. Кое-где
по отлогим холмам мелькали кусты осины с еще не облетевшими красными
листьями или чернели полосы дубняка вдоль врывшейся в землю извилистой
речки.
  Шлях уходил на юго-восток сетью тропинок, протоптанных караванами из
далекого Сурожа, стадами и табунами степняков и отрядами бродячих по степи
хищников. Все они ездили к Залесью, как тогда называлась Северная Русь,
одни для мены и торговли, другие для набегов и грабежа.
  Торопка шагал по тропинке, жадно следя за всадниками. Наслаждаясь
развернувшимся перед ним степным привольем, он мало думал об опасности,
гордясь, что участвует впервые, как взрослый мужчина, в походе. И жутко и
весело было думать, что ему придется биться с неведомыми людьми, страшными
татарами. Может быть, он славы себе добудет, отличившись на глазах других
ратников. Отец накануне говорил: "С тобой мы ходили на медведя, и ты,
небось, уразумел, что зверь страшнее, пока его не видишь, а как увидел,
только и думаешь, как бы он не ушел. Татарин такой же, как мы, человечина,
ничуть не сильнее, и кричит он, нападая, потому что боится, и прет он,
выпучив глаза со страху. А ты гляди в оба, назад не пяться, а не то врагу
смелости прибавишь, и принимай его топором или на рогатину".
  "Отец знает воинское дело,- думал Торопка.- Он и с суздальцами бился, и
в Дикое поле ходил, и не раз возвращался домой перевязанный побуревшими от
крови тряпицами".
  В дружине, по расчету Торопки, было около двух тысяч ратников. Люди шли
вразброд, где кому лучше, разбитые на сотни. В сотне люди теснились Друг к
другу, не смешиваясь с другими сотнями. Вел сотню "сотский", из княжеских
дружинников. Ехал он на дородном коне, украшенном медными бляхами и цепями.
Во главе некоторых сотен шли старосты, умевшие "воеводствовать" и раньше
ходившие в Дикое поле.
  За каждой сотней тянулись "товары". Они состояли из телег и
саней-розвальней с плетеными коробами, в которых везли караваи житного
хлеба, мешки с мукой, пшеном, салом. В эти же сани складывались кольчуги,
брони, оружие и тулупы, чтобы ратникам было легче идти. На спусках и
поворотах сани на деревянных полозьях раскатывались, и ратники сбегались их
поддерживать, чтобы они не опрокинулись.
  Ратники из Перунова Бора шли дружно, в одной сотне с ярустовскими
мужиками. Впереди семенил в лыковых лапотках низкорослый и широкий
Ваула-Мордвин. Он пел свои мордовские песни и круто обрывал их, когда
замечал в пути что-либо новое, им не виданное. Он впервые попал в степь,
прожив всю свою жизнь в лесах. Когда стадо сайгаков (диких коз) выбралось
из лога и, заметив толпу людей, пустилось прочь длинными прыжками, пригнув
к спине изогнутые рожки, Ваула присел от восторга, хлопая себя по бедрам.
  Звяга, тощий и долговязый, молча шел за Ваулой, погруженный в свои
невеселые думы.
  - А ну-ка, Звяга, у тебя ноги длинные, поймай-ка козла за хвост!
  - А след ли мне за этими козлами гоняться? Это вы, мордвины, все прыткие,
ловите за уши зайца поскакучего. Ты и скачи за ним!
  Лихарь Кудряш шел в стороне. Он часто взбегал на курганы, всматривался
вдаль и указывал:
  Товарами в то время назывались обозы.
  - Там с востока Сосновая Ряса течет, а с запада-Ягодная Ряса. Обе речушки
впадают в реку Воронеж. А вот там, под яром, прошлый год стояли белые вежи
половецких ханов. Они пригоняли баранов и быков на продажу... Я у них дней
двенадцать жил; для ихнего хана набивал на телеги железные скобы и на
колеса ободья. Ничего люди! По-ихнему говорить научился, зовут они себя
"команами". У меня остались среди них побратаны, кардаши... Весной в степи
хорошо. Трава выше человека. Быка с рогами не видно. Весной у табунщиков
много молока, они делают из овечьего молока сыр, а из кобыльего - хмельной
кумыс. Весной все половцы ходят веселые, у костров песни поют и пляшут...
  Дикорос шел молчаливый и угрюмый. Раза два он в раздумье сказал Торопке:
  -  Не знаю, вернемся ли мы целы домой...
  Когда стало темнеть, сотня сделала привал в овраге близ отлогого берега
речки. Другой берег был высокий и обрывистый. Там затаились дозорные на
ночь. Сани поставили кругом. Внутри круга развели костры. Жгли репей и
бурьян; засветло насобирали его много, чтобы всю ночь не погас огонь.
Стреноженные кони паслись невдалеке, под®едая прошлогоднюю траву и камыши.
  Мужики, разобрав с телег тулупы, лежали вповалку у костров, слушали
рассказы бывалых людей о Диком поле, о жизни русских "кандальников" в плену
половецком и о смелом их бегстве.
  Среди ночи отец разбудил Торопку, приказал идти в дозор и до рассвета
сторожить на высоком бугре:
  - Затаись там и виду не показывай, не шелохнись - татаровья могут
подкрасться и прирезать! А коли что приметишь,- гомони и скликай подмогу!
  Торопка взобрался на бугор и затаился между кустами сухого репейника.
Кругом было темно. В овраге близ речки догорали костры. Около них мирно
спали мужики. Невдалеке тревожно, точно чуя близость зверя, фыркали кони.
  Торопка сидел насторожившись, крепко сжимая в руках рогатину. Сон убегал,
усталость была забыта. Ему казалось, что в темноте к нему подползает
татарин, держа в зубах длинный нож. Сквозь туманные обрывки низких туч
кое-где проглядывало темное небо с мелкими звездами. Тихо шуршали высокие
стебли бурьяна. Задумавшись, Торопка вспомнил последние слова и об®ятия
матери, пронзительные крики баб, цеплявшихся за уходивших мужиков, и в
стороне Вешнянку, с неподвижными расширенными глазами. Но другой образ
заслонил Вешнянку и еще ярче загорелся перед ним: легкий, стройный
половецкий конь, скачущий по степи. Передовым дозором проносится он на коне
разыскивать притаившегося татарина - вот куда стремились все мысли, все
чаяния Торопки.
  Заунывный тягучий крик донесся из степи. Так иногда ночью кричала в лесу
неясыть. Другой тонкий вой послышался где-то ближе. Что это? Волки? Или
татарские лазутчики подают друг другу весть и подбираются в темноте?..
  Среди темной ночи небо светится, и на нем четко видны стебли сухого
репейника. В одном месте стебли сильно закачались. Ото! Это неспроста!
Кто-то пробирается через заросли... Показалась голова человека... Человек
приподнялся, повернулся, осматриваясь, и снова бесшумно опустился в
траву... Свой или враг?.. Закричать, звать на подмогу? Враг убежит. А если
это свой, засмеют, что зря сполошил!
  Торопка вслушивается в каждый шорох и ждет... не покажется ли снова
голова?.. Вот опять поднялся неведомый человек, но теперь справа и ближе.
Торопка ждет и слышит сиплый шум слева, точно дыхание зверя... Он чувствует
острый запах овчины и шепот... не русский! Непонятная речь... Кто-то
затаился совсем близко от него... Заметит, поразит мечом или стрелой...
Нельзя медлить!.. Надо его опередить...
  "Может, славу получу перед стариками за отвагу?" - вспоминались недавние
думы. Рогатина в руках наготове, ее конец отточен, как жало.
  Все силы напряг Торопка и бросился вперед. Рогатина воткнулась во что-то
упругое... Стон, хриплый, сдержанный, чтобы себя не выдать, и жалобный... В
то же мгновение тяжелая туша навалилась на Торопку. Другая туша свалилась
под ноги. Жесткие ладони обхватили лицо, сдавили нос, пальцы крепко сжимают
рот, не дают вздохнуть...
  Торопка забился, стараясь вывернуться, но прибавилась еще тяжесть. Кто-то
душит горло... Нельзя ни крикнуть, ни застонать. Его волокут по земле. Как
дать знать отцу? В беде отец сына не оставить... Но Торопке трудно дышать,
не только крикнуть... Его тащат через заросли, колючки засохшего репейника
царапают и рвут одежду. Руки, жесткие и сильные, пахнут чужим запахом. Ему
заталкивают тряпку в рот, завязывают лицо... Ноги и руки крепко спутаны
веревками...


        Глава девятая. ТАТАРЫ ПОШЛИ!

                                   В лето от сотворения мира 6745 (1237 г.)
                                   пришел безбожный царь Батый на русскую
                                   землю со множеством воинов татарских и
                                   стал на реке Воронеже, близ Рязанской
                                   земли.
                                         Летопись.

  Татары шли на север тем путем, что позднее, протоптанный крымскими
татарами, стал называться Калмиусским шляхом, по водоразделу между Доном и
Донцом. Здесь дорога была легкая, не приходилось переправляться через
многоводные реки; поздний снег слегка запорошил степь, кое-где в оврагах
ветром намело сугробы. Бурьяна, репейника было много для костров. Степных
пожаров осенью не было, и увядшая трава - готовый корм неприхотливым
татарским коням - лежала повсюду, прибитая осенними дождями. Вели татар
половецкие проводники. Татары шли отдельными отрядами, родами и коленами,
тысячными скопищами коней, держась широкими развернутыми крыльями. Была
особая ревность и соперничество между отдельными отрядами и племенами, да и
грозные приказы Субудай-багатура требовали, чтобы не смешиваться, не
попадать на чужую стоянку.
  Татарский всадник, почему-либо отставший, затесавшийся в чужой лагерь,
встречал насмешливые возгласы:
  -  Ойе, бродяга, шатун! Какого племени?
  Отставший должен был ответить своим боевым ураном: "Уйбас", или: "Э-э,
буганам кайда куянм", или другим,- и сейчас же получал ответ:
  - Токсабаец! Сразу видно: токсабайцы коня с пришитым хвостом купили!..
Джузнаец никогда не может найти свою плеть, засунутую за спину!..
Карабиркли заснул на краденом коне, а тот привез вора к хозяину!
  Каждый отряд через гонцов поддерживал связь со своим ханом, а тот - с
главной ставкой, в которой находились распоряжавшиеся всеми войсками
джихангир Бату-хан и с ним его военный советник, одноглазый
Субудай-багатур.
  Одиннадцать царевичей-чингизидов шли каждый со своим отдельным туменом в
десять тысяч коней. Особые военные советники, приставленные к царевичам,
держали в своих руках всю власть над воинами. Царевичи проводили время
беззаботно, охотились с борзыми и соколами и пьянствовали, вполне полагаясь
на своих советников, прошедших суровую школу войны в походах грозного
Чингиз-хана.
  Бату-хан вел все отряды на север широким фронтом, особыми тропами в
определенные места, указанные строгими повелениями Субудай-багатура.
Кипчакские проводники, охраняемые монгольскими дозорными, под страхом казни
отыскивали места для стоянок.
  В этом походе трехсоттысячного войска на север коренных монголов было
мало, всего около четырех тысяч, но в разноязычной армии они играли главную
роль, являясь руководителями, военными советниками, телохранителями
чингизидов. Они же наблюдали за порядком и выполнением приказов главной
ставки - "орьги".
  Всадники шли налегке, без юрт. Спали они на земле, близ пасущихся коней:
ведь потерять коня в походе - это верная гибель в бескрайней степи! Многие
воины имели двух или несколько коней и в пути пересаживались с одного коня
на другого.
  Шатры и разборные юрты полагались только самым знатным ханам: им не
приличествует часто показываться перед простыми воинами и сидеть рядом с
ними у костра. Проворные слуги из пленных кандальников вели десятки высоких
быстроногих верблюдов, навьюченных разобранными частями шатров, юрт,
грудами расписных войлоков, медными котлами и с®естными запасами - мешками
муки, риса, сушеного винограда, копченой и вяленой конины и соленого сала.
  Звенящие цепями слуги успевали на стоянках поставить несколько юрт для
хана, его жен, военного советника, лекаря, звездочета, писаря, шамана,
муллы и-главных ханских прихлебателей и приготовить для них обед.
  Простые воины сами заботились о еде и питались тем, что сумели достать в
пути. Голод был главной силой, не позволявшей отрядам долго стоять на одном
месте,- они должны были двигаться вперед и вперед, пожирая все запасы,
встречаемые на пути.
  Хан Баяндер со своим пятитысячным отрядом кипчаков шел впереди
монголо-татарского войска. Ему поручено было следить за степью, производить
разведки, узнавая, где находятся передовые сторожевые посты русских, и
пытаться ловить их, чтобы спешно доставлять пойманного "языка" в шатер
Субудай-багатура.
  Баяндер выделил из отряда четыре сотни отчаянных нукеров; они гарцевали
далеко впереди, были глазами, щупальцами отряда и каждый день доносили
своему хану обо всем, что замечали в пустынной равнине между бывшими
половецкими владениями и русскими лесами.
  Эта пустынная полоса, "ничья", представляла собой отлогие холмы, с
редкими дубовыми рощицами по течению реки, оврагами и буераками. Здесь
легко было укрыться и наблюдать за степью. В оврагах могли скрываться целые
полки, поджидая противника. Поэтому отряд хана Баяндера продвигался в.перед
осторожно, останавливаясь на ночь у обрывистых берегов речек, опасаясь
засад, и высылал вперед лазутчиков из наиболее ловких нукеров,
  Каждый день от Субудай-багатура скакали гонцы с приказом: "Давайте
пленных! Шлите "языка"! Если не будет дленных, переведу хана Баяндера в тыл
войска плестись в хвосте, питаться об®едками будущих побед!"
  Хан Баяндер сердился, вызывал к себе и бранил тысяцких - "бин-баши",
тысяцкие вызывали и бранили сотников - "юз-баши", а сотники свирепствовали
над десятскими - "онбаши".
  В одной из передовых сотен находились четыре сына Назара-Кяризека.
Начальник сотни, Тюляб-Бирген, бывший раньше простым нукером-сокольничим у
Баяндера, призвал к себе однажды четырех братьев:
  - Вы лихие джигиты, степные волки! Вы, как ящерицы, спрячетесь в песке!
Отправляйтесь сегодня ночью вперед, к той далекой дубовой роще... Сегодня
там были замечены урусутские всадники. Надо их подстеречь. Проберитесь
незаметно логами до самой рощи. Там спрячьтесь и захватите в плен хотя бы
одного урусута. Свяжите его и притащите в целости...
  Начальник сотни, поглаживая блестящую черную бороду, посматривал
исподлобья на четырех братьев. Они стояли хмурые: полученный приказ их не
радовал.
  -  Что же не отвечаете?
  Старший, Демир, сказал:
  -  Если мы приведем урусута, что нам дашь в награду?
  - Расскажу про вас хану Баяндеру. В его милости будет вас наградить,
  - Э-э, нет! Дай каждому по овчинному тулупу! Видишь, в каких рваных
чапанах приходится нам ночевать в открытом поле. А ты везешь с собой два
тюка шуб, отнятых в кипчакском кочевье. Мы мерзнем...
  - Приведите мне завтра урусута, будет вам по тулупу на каждого.
  -  Верно должно быть твое слово!
  Второй брат, Бури-бай, сказал:
  - Ты нам приказываешь отправиться ползком до рощи,- ничего из этого не
выйдет! Мы не столько боимся урусутов, как боимся идти пешком. Мы привыкли
ездить на коне и отобьем себе подошвы раньше, чем доберемся до рощи. Туда
надо ехать ночью, в темноте; коней запрягать в овраге. А потом мы пошарим в
роще,- может быть, засветится костер, где греются их дозорные. Тут мы на
них навалимся... А если урусутов будет много? Как мы унесем целыми наши
головы? Только кони могут нас спасти!
  - Берите коней! За смелым тенью бежит удача. Но только с пустыми руками
не возвращайтесь и притащите пленного не полудохлым, а невредимым, чтобы
его можно было показать хану Баяндеру! И поджечь ему пятки, чтобы он все
нам выболтал. Аллах вам подмога!


        Глава десятая. В ТАТАРСКОЙ ПЕРЕДОВОЙ СОТНЕ

  Передовая сотня Тюляб-Биргена стояла в "Долине бродячих покойников".
Здесь протекал ручей, заморозки покрыли его ледяной корой. Сохранились
землянки, окруженные валом и бревенчатым тыном. Раньше это была стоянка
рязанского сторожевого поста. Узнав о наступлении татар, рязанцы отошли к
северу. К этому же посту раньше приезжали русские купцы и торговали с
кочевниками, пригонявшими гурты скота. Повсюду земля была засыпана конским
навозом и бараньими катышками.
  Приехавшая в эту долину сотня Тюляб-Биргена застала в ней только одну
тощую старуху с черными горящими глазами и совиным носом. Она равнодушно
сидела па пороге полуразвалившейся землянки. Обшарив землянку, татары
отобрали у старухи все, что нашли, так что у нее остались только широкие
шаровары, изодранный чапан и глиняный треснувший кувшин, которым она
черпала из ручья воду. Вечером, когда татары укладывались спать, старуха
подходила к костру, подбирала об®едки и тихо возвращалась к своему порогу.
  - Ты кто? - строго спросил се проводник из кипчаков Сентяк, приставленный
к сотне.
  - Ясырка... Родом я из Пятигорья. Пока я была сильна, меня держали на
цепи и заставляли работать. А стала я слаба и стара, мне сказали: "Иди на
все четыре стороны!". А куда я пойду? Да еще через степь?
  А степь расстилалась кругом пустынная, запорошенная снегом, на котором
скрещивались следы сайгаков, лисиц и волков.
  Всадники заглянули в землянки, сырые и развалившиеся, где ползали мокрицы
и сороконожки, плюнули и поставили себе близ костра косые навесы из