раскатах запрокидывались
кверху ногами, не имея сил подняться. Пленные мужики старались поднять
коней, - кто за хвост, кто за плечи, и плакали, видя, как беспомощно лежат
их кормильцы, обессиленные от голодухи, Монголы посвистывали и равнодушно
бросали целые обозы. Часть татарских войск задержалась у крепости
Козельска, обычно бойкого и шумного сторожевого поста урусутов на границе
половецкой степи.
  Над татарскими войсками здесь начальствовал Гуюк-хан. Ему хотелось
прославиться громкими победами, но его все время опережали другие
военачальники.
  Осада Козельска затянулась. Жители, вооруженные короткими мечами,
отчаянно дрались, делали ночные вылазки, убивая отдыхавших татар, и смело
сбрасывали тех, кто пытался взобраться на крепостные стены.
  Гуюк-хан видел, что татарские отряды проходили мимо, отправляясь в
Кипчакские степи. Его воины тяготились трудной осадой, стремясь поскорее
уйти из урусутских болот в приволье Дикого поля. Гуюк-хан решил снять
осаду. Об этом узнал Бату-хан и сейчас же примчался. Он обложил город
тесным кольцом своих - непобедимых. - Бешеные - Субудай-багатура загородили
отступление отряду Гуюка и погнали его обратно к стенам Козельска.
  Город принадлежал малолетнему князю Василию. Защитники города бились
упорно и резали татар. Захваченные в плен воины говорили:
  - Наш князь - младенец! Мы верные сыны родины и будем драться до
последнего. Мы умрем, если нужно, чтобы оставить о себе в мире добрую
славу...
  Сорок девять дней стояли татары под Козельском и не могли ничего поделать
с мужественными защитниками города. Ни уговоры, ни обещания, ни угрозы не
могли поколебать твердости жителей. Наконец под ударами стенобитных машин
стены Козельска были проломаны. Горожане пошли в ножи. Они дрались с
бешенством отчаяния. Четыре тысячи татар пали в один день. Рядом с ними
полегли защитники Козельска. Бату-хан приказал вырезать всех без жалости,
не оставив ни жен, ни младенцев.
  - Злой город! - сказал он. - Надо стереть его с лица земли! Если я
оставлю без наказания этих дерзких разбойников, здесь будет тлеть
постоянный костер неповиновения и тайных заговоров. Тогда и булгары, и
мордва, и Рязань, и Владимир. и прочие сто городов - все начнут точить
рогатины, чтобы ударить мне в спину, когда я поведу войска дальше на запад.
Пусть знают злобные урусуты, что никто не останется без наказания за
сопротивление моей священной власти, утвержденной Великим Потрясателем
мира, Чингиз-ханом. Если урусуты хотят жить и дышать - они должны мне
почтительно покориться!..
  Нукеры Бату-хана искали повсюду в пылающем городе маленького князя
Василия, но найти его не могли. Некоторые уверяли, что младенец утонул в
крови.
  Не задерживаясь более ни на один день, Бату-хан повел войско в Кипчакские
степи.
  На месте шумного, людного города Козельска были груды золы и каменных
обломков.
  Позади оставалась урусутская земля, покоренная, разгромленная,
умирающая...
  - Страна урусутов никогда больше не залечит своих ран, никогда не встанет
на ноги! Такова моя воля! сказал Бату-хан.


        Глава девятнадцатая. ОПЯТЬ СТЕПИ!

  Пишет Хаджи Рахим: - Лучшее благо - немедленное! Высшее счастье человека
- иметь юрту на родине близ светлого ручья, а кто без конца скитается по
чужим странам, тот погибает без снисхождения!..
  Монгольское войско непрерывным, широко разлившимся потоком продвигалось
на юг через Кипчакские степи. Солнце раскрыло свои бирюзовые дверцы и,
ослепительное и горячее, смотрело с небес на широкую равнину, по которой
ехали всадники, довольные и веселые, распевая песни, бесконечные и
однообразные, как степные дороги. Взлохмаченные истощенные кони жадно
тянулись к первым зеленым побегам степной травы.
  Порывы весеннего ветра доносили аромат вереска и полыни, который сменялся
острым запахом тления от валявшихся повсюду растерзанных зверями трупов.
  Отлогие увалы сменялись долинами, где еще белели сугробы тающего снега и
поблескивали недолговечные весенние озерки. Над ними носились тучами утки,
отливающие серебром лебеди и гуси.
  Отряды делали остановки, удаляясь один от другого, выбирая места с
лучшими кормами.
  Бату-хан потребовал свежих коней. Покорные половецкие ханы пригнали
табуны отборных коней и кобылиц. В одном из табунов находился белоснежный
жеребец Акчиан, на котором Бату-хан двинулся в поход. Щадя нежного
арабского аргамака, джихангир после взятия Рязани поручил половецким ханам
беречь его. Они исполнили Батыеву волю.
  Бату-хан пересел на горячего серебристого Акчиана и с охранной сотней -
непобедимых - и небольшой свитой поехал вперед к заранее выбранному месту
на берегу степной речки.
  В долине, окруженной старыми курганами, был поставлен золотисто-желтый
шатер. Возле него снова появились шатры семи ханских жен.
  Джихангир поочередно заходил в каждый шатер, начиная с самой почтенной
старшей жены, Буракчинь. Он оставлял каждой жене подарки: браслеты,
ожерелья, перстни, куски аксамита и шелка. Жены пытались задержать его
просьбами, слезами и воплями. Но Бату-хан, не слушая их, дошел до семьмого
шатра своей младшей звезды, Отхан-Юлдуз, где пожелал пить кумыс,
привезенный кипчакскими ханами.
  Около входа в шатер стояли, почтительно преклонив колено, большой, тучный
Ли-Тун-По, великий строитель стенобитных орудий, и молодой нарядный
Мусук-тайджи. Китаец был в просторной шелковой одежде, расшитой золотыми
драконами, в маленькой синей шапочке с длинным павлиньим пером, сдвинутой
на затылок. Молодой брат седьмой звезды блистал алмазами на пестром
индийском тюрбане, золотым поясом и кривой дамасской саблей.
  Лицо джихангир а оставалось невозмутимым, когда он бросил на обоих беглый
взгляд.
  - Я вызвал тебя, великий строитель Ли-Тун-По. Под охраной вот этого
храброго воина и сотни нукеров ты поедешь на реку Итиль, к тому месту, где
переправлялось мое войско. Там находится заколдованная гора Урака. Ты
проедешь вниз по реке Итиль и осмотришь ее берега. Найди место, где
наиболее достойно можно построить мой походный дворец. Я хочу, чтобы к
ступенькам его могли приставать морские корабли, чтобы с крыши дворца были
видны родные степи, чтобы невдалеке зеленели луга с травой, любимой
кобылицами. Дворец не должен стоять на открытом месте, где на него могли бы
напасть степные разбойники. Поэтому разыщи остров, омываемый рукавами реки.
  - Слушаю и повинуюсь,  - отвечал Ли-Тун-По.
  - Мой дворец будет сердцем и головой вселенной. Мои приказы, как быстрые
стрелы, полетят во все страны. Я буду назначать великих каганов в
Каракоруме. Буду сажать своих баскаков в городах покоренных народов. Моей
воле подчинятся земли Востока и Запада... Тогда исполнится порученный мне
завет великого Чингиз-хана!
  - Слушаю и повинуюсь!  -  повторил Ли-Тун-По.
  - Так будет!.. - сказал Субудай-багатур. - С крыши золотого дворца ты
набросишь аркан на шею вселенной и затянешь его могучей рукой!..
  Бату-хан остановил свой взгляд на загорелом мрачном лице Myсука:
  - Ты будешь начальником сотни, которая должна охранять строителя
Ли-Тун-По. Когда он найдет место для постройки дворца и возведет первую
сторожевую башню, ты отправишь ко мне гонца, и я приеду сам. Дворец должен
быть лучше всех дворцов, какие когда-либо строились на подносе вселенной.
  - Понимаю и повинуюсь, сказал Мусук.
  - Выезжайте сегодня же! - добавил Бату-хан и вошел в шатер. За ним
последовали любимый брат джихангира Орду, непобедимый полководец
Субудай-багатур и летописец Хаджи Рахим.
  Юлдуз-Хатун, в шафрановой одежде, расшитой золотыми цветами, бледная, с
расширенными глазами, встретила Бату-хана. Она опустилась на колени, пала
ниц и поцеловала красный шагреневый сапог Бату-хана, снятый с убитого
коназа Гюрга. Китаянка И-Ла-Хэ подняла шатавшуюся Юлдуз и помогла ей дойти
обратно до замшевых подушек.
  - Маленькая хатун нездорова, сказала китаянка.
  Она очень горевала, не получая долго известий от ослепительного. Ей
сейчас трудно ходить, она ослабела. Нужны опытные лекари, которые вернут ей
силы.
  - Это неверно! - возразила тихо Юлдуз, опустив глаза. Увидев целым и
невредимым моего повелителя, я могу снова и работать, и петь, и
рассказывать сказки...
  Бату-хан опустился возле Юлдуз на ковер. Вошедший баурши подал ему
зеленый шелковый платок. Бату-хан высыпал на ковер драгоценности,
отобранные в урусутских городах, золотые нательные кресты, иконки, ладанки,
серьги, ожерелья, браслеты и другие красивые безделушки. Китаянка
поочередно брала ладонями каждую вещь и показывала ее своей госпоже, Юлдуз
смотрела равнодушно и говорила:
  - Благодарю тебя, великий джихангир. Все очень красиво. Я не достойна
твоей милости.
  Лицо Юлдуз, набеленное, с длинными нарисованными до висков темно-синими
бровями, оставалось грустным и потухшим. Она оживилась только, увидав
небольшое серебряное зеркальце. Она взяла его в руки, внимательно
посмотрела на блестящую полированную поверхность:
  - Вот какая я стала теперь! Раньше, когда я целые дни ходила в степи, у
меня был золотистый загар.
  - Ты можешь и теперь ходить без этих китайских мазей, которые накладывает
тебе на лицо искусная И-Ла-Хэ, отвечал Бату-хан. - Может быть, у тебя
имеются какие-нибудь желания? Скажи их мне.
  - У меня одна просьба. Для тебя она ничтожна. В твоем отряде едет старик.
Из-за его неприятного лица я часто слабею. Прикажи, чтобы он уехал обратно
в Сыгнак. Тогда моя душа станет спокойной.
  - Если у этого старика дурной глаз и он призывает на тебя болезни, я
прикажу его утопить в ближайшей луже. Как имя этого старика? Где найти его?
  - Нет! Не делай ему зла. Будь великим, будь щедрым! Подари ему четырех
коней, покрытых коврами, но прикажи, чтобы он, не замедлив ни на один день,
уезжал на родину. Зовут его Назар-Кяризек. Он сопровождает непобедимого
Субудай-багатура и стережет его будильного петуха.
  - Внимание и повиновение! - сказал Субудай-багатур. Желание Отхан-Юлдуз
для меня - повеление. Я отпускаю старика вместе с петухом, верблюдом и
двумя кеджавэ. В них он может увезти домой ту святую добычу, которую он
собрал в урусутских городах.


        Глава двадцатая. ЦЕНА ПРЕДАТЕЛЬСТВА

  В юрту вошел князь Глеб и окинул всех пытливым взглядом. Бату-хан казался
довольным, Субудай-багатур был менее суров, чем всегда. Князь Глеб
согнулся, подполз к Бату-хану, поцеловал перед ним землю. Бату-хан смотрел в
сторону. Князь Глеб ждал на коленях. Наконец Бату-хан взглянул на него:
  - Что ты хочешь, коназ Галиб?
  - Ты великий! Ты щедрый! Помоги своему верному рабу...
  - Что тебе нужно?  -  повторил Бату-хан, поморщившись.
  - Ослепительный! Я преданно служил тебе во время твоего великого похода.
Теперь непобедимое твое войско возвращается в родные степи...
  Князь Глеб замолчал, стараясь заглянуть в неподвижное лицо джихангира.
  - О чем же ты просишь?
  - Прикажи мне снова служить тебе!
  Бату-хан молчал. Князь Глеб продолжал смелее:
  - В цветущих твоих степях я тебе не нужен. Но на русской земле я буду
тебе очень полезен... Будь милостив! Назначь меня в Рязань твоим баскаком!
Вспомни мою преданную службу...
  Князь Глеб, ища поддержки, взглянул на Субудай-багатура. Тот сидел
неподвижно, с непроницаемым лицом, смотря в землю немигающим глазом.
Юлдуз-Хатун отвернулась. Бату-хан заговорил:
  - Кто предает свою родину, тот человек ненадежный. Ему нельзя верить. Он
изменит и господину.
  - Я был верен тебе! с отчаянием воскликнул князь Глеб. - Я оказал тебе
важные услуги... Я открыл, где находился лагерь князя Георгия...
  - Так...
  - Вспомни, я сам, добровольно пришел к тебе!
  - А куда тебе было идти? Урусуты прогнали тебя, Кипчакские степи стали
покорны мне.
  - Но...
  Бату-хан повернулся к Субудай-багатуру:
  - Мой мудрый советник! Ты обещал рассказать о борьбе моего великого деда
с храбрым Ван-ханом.
  Точно проснувшись, Субудай-багатур поднял голову и взглянул пристально на
молодого джихангира. Он начал ровным, спокойным голосом:
  - Бессмертный Воитель, твой славный дед, воевал с владыкой караитов
Ван-ханом. Могучее и сильное племя было покорено. Но смелый Ван-хан не
сдавался. Собрав своих последних храбрецов, он защищался, как волк. Это был
могучий, смелый враг! Твой великий дед уважал его храбрость...
  - Что же было дальше.?
  - Воины Чингиз-хана одерживали победы, нельзя было противиться им.
Ван-хан был окружен. Он потерял последних нукеров и бежал с двумя
слугами...
  Бату-хан слушал внимательно и кивал головой. Юлдуз-Хатун придвинулась
ближе. И-Ла-Хэ взволнованно прижала руки к груди. Князь Глеб обводил всех
злобным взглядом.
  - Славный Ван-хан спасся?
  Субудай-багатур засопел:
  - Нет, ослепительный! Желтоухие собаки, его слуги, предали его. Во время
сна они подкрались к своему господину, убили и принесли его голову великому
Чингиз-хану.
  Все молчали. Субудай-багатур продолжал:
  - Подлые собаки ждали милости Великого Воителя. Но он разгневался. -
Когда Ван-хан был могущественным и сильным - вы служили ему! Когда он в
несчастье доверился вам вы воспользовались его горем!.. - И мудрый
Чингиз-хан приказал сломать предателям спину...
  Бату-хан медленно повернулся:
  - Ты слышал?..
  Князь Глеб уцепился за ноги джихангира, Бату-хан оттолкнул его:
  - Ты говоришь, что служил мне? За это тебе давали золото. А за
предательство следует наказывать... Могу ли я доверять предателю?
  Бату-хан покосился на серое, помертвевшее лицо Глеба:
  - Достойный человек не боится смерти...
  - Ослепительный! Прости... сжалься... - бормотал князь Глеб.
  Маленькая дрожащая ручка легла на темную сильную руку Бату-хана.
  - Хорошо... живи!
  Князь Глеб бросился целовать красные сапоги Бату-хана.
  - Уходи! сказал резко джихангир. Арапша! Прикажи нукерам увести коназа из
лагеря в степь.
  - Куда же я пойду!.. - закричал князь Глеб, - У меня больше нет родины!
  Бату-хан отвернулся. Два нукера вытащили отбивавшегося Глеба. Арапша, с
непроницаемым, спокойным лицом, опустил за ним тяжелый дверной полог.


        Глава двадцать первая. А РУСЬ-ТО СНОВА СТРОИТСЯ!

  В марте в Перуновом Бору было безлюдно и тихо. Ратники, ушедшие по
призыву рязанского князя, - как доходили слухи, - бились и под Суздалем, и
на Берендеевом болоте, и на берегах Сити и Мологи.
  Вернутся ли? Вороги немилостивые никого в живых не оставляют...
  На месте сгоревших изб разгромленного татарами селения остались только
глиняные печи и груды черных, обугленных обломков. Только несколько крайних
к озеру избенок сиротливо прижались друг к другу. Там ютились оставшиеся в
живых ребятишки. Их пестовала жена Звяги, еще более исхудавшая, и две
бездомные старухи. Они каждый день проверяли в озере мережи и приносили
линей и карасей. Тем все и кормились, да еще коржиками, спеченными из
мякины и толченой сосновой коры.
  Весеннее яркое солнце растопило снега, завалившие вековые леса. Вокруг
Перунова Бора нельзя было ни пройти, ни проехать. Птицы налетели дружными
стаями, свистели, перекликались, пестрые дятлы долбили стволы и
вскрикивали:
  Чок-чок!.
  В начале апреля на лодках переехали озеро первые сбеги. Они говорили
старухам-рыбачкам вполголоса, точно все еще боялись, что их услышат татары:
  - Много их еще бродит по дорогам, но, кажись, главная сила их ушла в
Дикое поле. Теперь последние отряды их потянулись туда же, А мы хотим к вам
пристать. Здесь жито сеять... Не откажите! Тут нам любо: и от больших дорог
подальше, и тихо, и рыбка в озере поплескивает... Наши яровые взойдут, и
никто уже нашего хлебушка не отберет.
  Понемногу стали прибывать еще сбеги. Когда спали весенние воды, подсохли
дороги, приплелись также первые кони, заморенные, вз®ерошенные, но они
приволокли сохи и бороны.
  В Перуновом Бору стало весело. Застучали топоры, перекликаясь с
малиновками, дятлами и грачами. Длинными рядами вырастали белые срубы из
еловых лесин. Откуда-то прибежали лохматые собаки и тявкали днем и ночью.
  О татарах было все менее слышно. Мужики судили и рядили, что дальше
будет. Все думали, что татары отхлынут в Дикое поле, как раньше делали
половцы, и назад на Русь не вернутся.
  Пришла высокая, худая, как скелет, женщина. Она подталкивала упиравшуюся,
такую же отощавшую корову. Все кости выпирали. Бабы окружили рыжую корову,
покачивали головами, указывая на высохшее вымя, висевшее, как тряпка. А
владелица коровы не унывала:
  - Моя кормилица будет! На весенних травах поправится. Я здесь все места
знаю, где какая трава растет.
  - Разве здешняя?
  - А то как же! Вот печь от моей избы. С измалетства я здесь выросла.
  - Да ты, поди, Опалениха? - закричала вдова Звяги и выбежала из толпы.
Обе женщины, обнявшись, плакали навзрыд.
  - Где твоя краса девалась, Опалениха?  -  причитала одна.
  Другая всхлипывала:
  - А где твой семеюшка? Поди, лежит где-нибудь под ракитой?
  Они расспрашивали о всех, ушедших с погоста на ратное дело, но рассказать
толком ничего не могли:
  - Савелия, говорят, убили на реке Сити, Ваулу видели среди сторонников
под Суздалем. Торопка лихим удальцом стал, да и его, поди, уложила
татарская стрела.
  В мае на погост явился пеший Торопка, целый и невредимый; только вырос
очень и стал костлявый: давно не ел. Стал он всех расспрашивать про своих
родителей: живы ли? Где искать следов их? Рассказал про себя, что был у
него лихой татарский конь, да погнались за ними встречные басурманы,
перепрыгнул конь овраг, сорвался, сломал ноги, а сам Торопка едва спасся,
заполз в валежник, татары его и не нашли. В тот же день приехал на
половецком коне Лихарь Кудряш. Узнав от Торопки о гибели Вешнянки, он
бросился с коня на землю и долго бился и кричал. Старухи над ним причитали,
отливали водой, а Лихарь твердил:
  - Для кого мне теперь жить? Без дочки свет мне стал немил!..
  Потом он долго лежал тихо, точно думал что-то. Встал и спокойно и твердо
сказал Торопке, сидевшему рядом на земле:
  - Послушай, малец! Вот что я узнал. Татарская сила ушла, но в больших
городах остались татарские отряды: за нашими мужиками присматривать, чтобы
мы не ворошились. Новый князь владимирский Ярослав Всеволодович прибыл в
Переяславль, свою вотчину, и сказывали мне, что он собирает дружину. Я
обещал князю привести надежных молодцов.
  Кругом стояли ребятишки и, засунув пальцы в рот, дивились на Лихаря, на
его половецкие пестрые шаровары и половецкий колпак.
  - Видишь, ребята малы. Их еще надо поднять и прокормить. А отцы все в
боях полегли. Теперь долго мы будем с татарами разговоры разговаривать и
тяготы нести, как покоренные... А потом за все рассчитаемся! Так сам князь
Ярослав Всеволодович дружинникам говорил.
  - Я пойду с тобой!  -  решил Торопка.
  Оба вскоре покинули Перунов Бор. Они направились просекой и долго слышали
в притихшем перед грозой зеленом бору, как на погосте перестукивали топоры
и кричали бабы, укладывая лесины на новые срубы.
  Лихарь остановился, указал рукой в сторону Перунова Бора, откуда
доносился стук топоров, и сказал:
  - А Русь-то снова строится!


        Глава двадцать вторая. НА ДАЛЕКОЙ РОДИНЕ

  Старый Назар-Кяризек уехал из орьги Бату-хана вместе с толпой раненых
кипчаков и уйгуров, желавших вернуться на родину. Они поехали обратно тою
же дорогой, по которой прошел Бату-хан, и через четыре месяца, в начале
осени, прибыли в Сыгнак.
  Женщины города и окрестных кочевий давно уже стояли на дорогах, ведущих с
запада, поджидая своих близких.
  Старая Кыз-Тугмас, жена Назара-Кяризека, стояла возле своей юрты вместе с
маленьким сыном Турганом и четырьмя невестками. Они напряженно
всматривались в загорелые до черноты лица под®езжающих всадников.
  К юрте подошел величественной ханской походкой высокий желтый верблюд, за
которым следовали четыре оседланных коня, покрытые коврами. На верблюде
важно сидел в кеджавэ неизвестный старик в нарядном парчовом халате,
бобровой круглой шапке, походивший на посланника неведомой страны. В руках
он держал длинноногого петуха.
  Вдруг мальчик Турган воскликнул;
  - Да это тату! А бра