тот  брак сулил  ей не просто королевскую
корону в  будущем. При  инфантильности принца  Педро  и  его  полном
равнодушии к государственным делам, Маргарита в один прекрасный день
могла бы  стать единовластной  правительницей Арагона. Однако ее это
не прельстило.
   - И каков  ваш план? - спросил Филипп. - Ведь у вас есть план, не
так ли?
   - Да, есть.  Я напишу  королю Александру конфиденциальное письмо,
получу от  него предварительное  согласие на  ваш брак  (а что  он с
радостью ухватится  за наше  предложение, я  не  сомневаюсь),  и  мы
втайне от принцессы приступим к составлению брачного контракта - три
месяца, полагаю,  будет достаточно. А в сентябре, на празднествах по
случаю дня  рождения Маргариты,  начнешь действовать  ты. Постарайся
очаровать ее,  вскружи ей  голову, влюби  ее в  себя. Ведь ты у меня
опытный сердцеед,  многие женщины  говорят, что ты просто неотразим,
тут тебе и карты в руки. Будем надеяться, что ты не оплошаешь.
   - Будем  надеяться,   отец, -  улыбнулся   Филипп  той  особенной
улыбкой,  какой   он   улыбался,   предвкушая   очередное   любовное
приключение.  Но   эта  улыбка   предназначалась  вовсе  не  далекой
Маргарите, а близкой и родной Амелине...



        Глава 14
                              АМЕЛИНА

Пир по  случаю коронации  Филиппа,  как,  собственно,  и  все  пиры,
начался в  торжественной и  приподнятой  обстановке,  с  напыщенными
речами и  изысканными здравицами  в адрес нового принца Беарнского и
его  отца,  герцога,  а  закончился  грандиознейшей  попойкой.  Даже
большинство женщин  и почти  все достопочтенные прелаты, кроме разве
что архиепископа  Марка и  падре Антонио,  были  изрядно  пьяны,  не
говоря уж  о светских  вельможах мужска пола, которые, за редкостным
исключением, вроде  Филиппа или  герцога, давно потеряли счет кубкам
выпитого вина.
   Всех присутствующих  в определенной степени подзадоривал Эрнан де
Шатофьер. Он и прежде не отличался умеренностью в еде и выпивке, еще
будучи тринадцатилетним  подростком  мог  заткнуть  за  пояс  любого
взрослого выпивоху, а по возвращении из Святой Земли и вовсе не знал
себе равных  за столом  вообще и  за выпивкой в частности. Именно по
его инициативе,  когда веселье  было в  самом разгаре,  речь зашла о
любовных приключениях  Филиппа в  Кастилии. Подавляющему большинству
присутствующих эта  тема пришлась  по вкусу.  Юные (и не очень юные)
дамы строили  обескураженному Филиппу глазки, а молодые (и не только
молодые)  господа   наперебой  рассказывали  пикантные  историйки  с
выдуманными и,  разумеется, особо  интригующими подробностями,  то и
дело бросавшими Филиппа в краску.
   В конце концов Филипп решил не обращать внимания на эту болтовню,
тем более  что ему было не привыкать к подобным сплетням, и в ответ,
с такой же наглой откровенностью, с какой смотрели на него некоторые
дамы, принялся  глазеть на  Амелину, не  скрывая своего  восхищения.
Какая она  все-таки красавица,  его кузина!  Какая  у  нее  приятная
молочно-белая  кожа,   какие  роскошные   золотистые  волосы,  какие
прекрасные голубые  глаза - будто  чистые  лесные  озера  в  погожий
летний день...  Филипп вспомнил  их встречу в парке, нежные об®ятия,
жаркие поцелуи -  и его вновь охватила такая пьянящая истома, что он
даже пошатнулся и чуть было не опрокинул свой кубок с вином.
   - Ты будто  бы и  немного  выпил,  сынок, -  удивленно  прошептал
герцог, сидевший рядом с ним во главе стола. - С чего бы... - Тут он
осекся, увидев  томную поволоку  в глазах  Амелины, и только грустно
усмехнулся, вспоминая свою бурную молодость.
   А Симон  де Бигор,  который поначалу знай одергивал жену, наконец
понял всю  тщетность своих  потуг и стал искать отраду в вине, благо
Амелина не  забывала следить  за тем,  чтобы его  кубок не пустовал.
Симон и  был первым,  кто напился  до беспамятства.  Пьянствовал  он
молча,  лишь   под  конец,  заплетаясь  языком,  грозно  предупредил
Амелину:
   - Ты-ы... это...  смо... смотри м-мне-э... бе... бе... бес-с-сты-
ыжая... - И, как подкошенный, бухнулся ей на руки.
   Двое слуг  подхватили бесчувственного  Симона и  вынесли  его  из
банкетного зала.  Вместе с  ним покинула  зал и  Амелина, и после ее
ухода Филипп откровенно заскучал. Он чувствовал себя вконец уставшим
и опустошенным и с большим нетерпением ожидал окончания пира. Однако
значительная   часть   гостей,   по   всей   видимости,   собиралась
развлекаться до  самого рассвета,  так что  Филиппу, как  хозяину  и
виновнику торжества, пришлось оставаться в зале до тех пор, пока все
более или менее трезвые из присутствующих не разошлись спать. Только
тогда, в  сопровождении Габриеля  де Шеверни,  он направился  в свои
покои, подчистую  проигнорировав весьма  прозрачные намеки некоторых
дам, которые  были не  прочь очутиться  в его постели или же завлечь
его в  свою спальню.  Филиппу совсем  не улыбалось  провести ночь  с
пьяной в стельку женщиной, к тому же сейчас все его помыслы занимала
Амелина, и он мог думать только о ней...

   Войдя в  свою спальню,  Филипп с  разбегу плюхнулся  в  кресло  и
вытянул ноги.
   - Ч-черт! Как я устал!..
   Габриель опустился  перед ним  на  корточки  и  снял  с  его  ног
башмаки.
   - Пожалуй, я  пойду ночевать к себе, - произнес он. - Сегодня мое
присутствие в ваших покоях было бы нежелательным.
   - А? - лениво зевнул Филипп. - Уже подцепил себе барышню?
   - Нет,  монсеньор,  никого  я  не  подцепил.  Напротив...  Ну-ка,
отклонитесь немного. -  Он отстегнул  золотую пряжку на правом плече
Филиппа, скреплявшую его пурпурного цвета плащ.
   - Ба! Как  это понимать?  Напротив - это  значит, что тебя кто-то
подцепил?  А   какая,  собственно,   разница,  кто   первый  проявил
инициативу - мужчина или женщина? По мне, все едино.
   Габриель отрицательно покачал головой:
   - Быть может, я неправильно выразился, монсеньор...
   - Сукин ты  сын! -  раздраженно  ругнулся  Филипп. -  Да  что  ты
заладил, в  самом деле: монсеньор, монсеньор! Сейчас мы наедине, так
что потрудись обращаться ко мне по имени. Ты не просто мой дворянин,
ты мой  друг - такой  же, как  Эрнан, Гастон  и Симон.  Даже если на
поверку ты  окажешься педиком,  я все  равно буду считать тебя своим
другом, ибо ты брат Луизы... Гм. Похоже, я шокировал тебя?
   Габриель молча кивнул, расстегивая камзол Филиппа.
   - Ну что  ж, прошу  прощения. Это  мне  так,  к  слову  пришлось.
Понимаешь,  я   терпеть  не   могу  мужеложцев... -   Он  передернул
плечами. - Брр...  Какая  мерзость!  Мужчина,  который  пренебрегает
женщинами, потому  что ему больше по вкусу мужчины - ну, разве может
быть что-то  противоестественнее, отвратительнее,  чем это?.. Другое
дело женщины,  что любят  женщин. Я  их не  одобряю, но и не склонен
сурово осуждать.  В конце  концов, их можно понять - ведь так трудно
не любить женщин, особенно красивых женщин. - Филипп весело взглянул
не сконфуженного Габриеля. - Впрочем, ладно. Оставим эту тему, чтобы
случаем  не  пострадала  твоя  добродетель.  Об®ясни-ка  лучше,  что
означает твое "напротив".
   - Она касается вас, - ответил Габриель.
   Филипп встрепенулся, мигом позабыв об усталости.
   - Меня?! Ты думаешь, Амелина придет?
   - Уверен.
   - Она тебе что-то сказала?
   - Нет. Но она так смотрела на вас...
   - Я видел, как она смотрела. - Филипп с вожделением облизнулся. -
Но с чего ты взял, что она придет?
   - Догадался. Она  с таким  рвением опаивала  господина де Бигора,
что на сей счет у меня не осталось ни малейших сомнений.
   - Гм, похоже,  ты прав, -  сказал Филипп,  затем, после  короткой
паузы, виновато произнес: - Бедный Симон!..
   - Да, бедный, - согласился Габриель.
   - Ты осуждаешь меня? - спросил Филипп. - Только откровенно.
   Габриель помолчал, глядя на него, потом ответил:
   - Не знаю.  Мне не  хотелось бы  судить вас по моим меркам. А что
касается госпожи  Амелии, то...  В общем,  я думаю,  что господин де
Бигор сам виноват.
   - В чем же?
   - В том,  что женился  на девушке,  которая не  любила его. Вот я
возьму себе в жены только ту, которую полюблю и которая будет любить
меня.
   Филипп печально вздохнул, вспомнив о Луизе, сестре Габриеля, но в
следующий момент  оживился в  предвкушении встречи  с Амелиной, а на
его  щеках   заиграл  лихорадочный  румянец  нетерпения.  С  помощью
Габриеля он  быстро разделся,  и вскоре  на нем осталось лишь нижнее
белье из тонкого батиста, а вся прочая одежда была аккуратно сложена
на низком столике рядом с широкой кроватью.
   Габриель протянул  было руку,  чтобы откинуть  полог, но  тут  же
убрал ее,  едва лишь  коснувшись пальцами  шелковой ткани.  Лицо его
мгновенно покраснело до самых мочек ушей.
   - Вам больше ничего не нужно? - спросил он.
   - Нет, братишка, ступай, - ответил Филипп. - А впрочем, погоди!
   - Да?
   - Все-таки загляни  к Амелине,  и если она не спит, передай ей...
Скажи ей, что я...
   Габриель нервно усмехнулся, еще пуще покраснев.
   - Это излишне. Она вот-вот должна прийти.
   - И потому ты так смущаешься?
   - Ну... Полагаю,  госпожа Амелия  не хотела  бы, чтобы кто-нибудь
увидел ее ночью в ваших покоях.
   - Твоя правда, -  согласился Филипп. - В таком случае проверь, не
вздумал ли  какой-нибудь усердный  служака встать  на  страже  возле
самого входа,  а если  да, то  прогони его в конец коридора. За Гоше
можно  не   беспокоиться -  он   вышколенный  слуга,   даже  мне  не
признается, что  видел у  меня женщину...  Пожалуй,  это  все.  Будь
здоров, братишка.
   - Доброй вам ночи, - кивнул Габриель и торопливо покинул комнату.
   С минуту Филипп стоял неподвижно, уставившись взглядом в дверь, и
гадал, как  долго ему осталось ждать Амелину и придет ли она вообще.
Вдруг за  его спиной  послышался  весьма  подозрительный  шорох.  Он
вздрогнул, резко  обернулся  и  увидел,  что  из-за  полога  кровати
выглядывает хорошенькая  девичья головка  в обрамлении  ясно-золотых
волос. Ее большие синие глаза встретились с его глазами.
   - Ну! - нетерпеливо отозвалась она.
   - Амелина... -  пораженно  прошептал  Филипп.  Теперь  он  понял,
почему так смущался Габриель - в комнате пахло женскими духами!
   Амелина соскочила  с кровати  на  устланный  мягким  ковром  пол,
подошла к  обалдевшему Филиппу  и взяла  его за  руки. У  него томно
заныло сердце.
   - Габриель угадал...
   - Я все слышала. Он будет молчать?
   - Будет,  не  сомневайся. -  Филипп  смерил  ее  изящную  фигурку
быстрым взглядом:  она была  одета лишь  в кружевную ночную рубашку,
доходившую ей почти до лодыжек. - Ты что, вот так и пришла?
   Амелина тихо рассмеялась.
   - Конечно, нет,  милый. Хоть  я и  сумасшедшая, но не до такой же
степени! Я разделась тут, а платье спрятала за кроватью.
   - Боже мой!.. Ты...
   - Да, - сказала  она, страстно  глядя ему  в глаза. -  Я уже  все
решила. Давно решила. Я знала, что рано или поздно это произойдет. И
когда мы  получили известие  о твоем возвращении, я чуть не потеряла
голову от  счастья. Я ехала в Тараскон не на твою коронацию, а чтобы
увидеть тебя,  чтобы... чтобы  быть с  тобой здесь, в твоей спальне,
чтобы принадлежать  тебе... Ну,  почему ты  не целуешь меня, Филипп?
Дорогой мой, любимый...
   Он рывком  привлек ее  к себе и покрыл ее лицо нежными поцелуями.
Затем опустился на колени и обнял ее ноги.
   - Амелинка, родная моя сестричка...
   - Нет, Филипп, -  твердо произнесла  Амелина. - Я  больше не хочу
быть твоей  сестричкой - ни родной, ни двоюродной. Я хочу быть твоей
любимой.
   Филипп потерся  щекой о  ее бедро. Сквозь тонкую ткань рубашки он
чувствовал тепло  живого тела - такого соблазнительного и желанного.
Амелина ерошила  его волосы;  ему было  немного больно  и невыразимо
приятно, и он постанывал от наслаждения.
   - А знаешь, милый, никто не верит, что между нами ничего не было.
Даже Гастон.  Когда наш  лекарь сказал  ему, что я еще девственница,
брат долго  хохотал,  затем  разозлился,  обозвал  мэтра  дураком  и
невеждой и  чуть было  не прогнал  его. Мне  едва удалось  уговорить
Гастона, чтобы он изменил свое решение.
   - Бедный  лекарь, -   с  улыбкой  произнес  Филипп. -  За  правду
пострадал.
   - А Симон,  глупенький, так  и не  понял, что  это он сделал меня
женщиной.
   Филипп по-прежнему стоял на коленях и обнимал ее ноги.
   - У вас есть сын, Амелинка.
   - Да, есть. Жаль, что не ты его отец.
   - Симон мой друг, - в отчаянии прошептал Филипп.
   - А я  твоя подруга, и я люблю тебя. Больше всего на свете люблю.
В детстве  я так мечтала стать твоей женой, да и Гастон хотел, чтобы
мы поженились, и очень неохотно выдал меня за Симона.
   - Но ведь ты не возражала.
   - А с  какой стати  мне было  возражать? Если  бы ты  знал, что я
пережила, когда  мне стало  известно о  твоей женитьбе на этой... на
кузине Эрнана. Я была убита, я думала, что умру, я не хотела жить! А
Симон все  утешал меня,  утешал... И  вообще, он  такой милый, такой
добрый, так меня любит... - Внезапное всхлипывание оборвало ее речь.
   Филипп тоже всхлипнул.
   - Но ты...  Ты всегда  был для  меня самым лучшим, самым дорогим,
самым милым, самым... самым... Господи! Да все эти годы я жила одной
лишь мыслью  о тебе... -  Она всхлипнула  снова. - Когда умерла твоя
жена, я  была беременна...  Увы!.. И к счастью для Симона... Иначе я
сбежала бы  от него,  приехала бы  к тебе в Кантабрию, жила бы там с
тобой, как  твоя любовница,  и чихала бы на все сплетни, на все, что
бы обо мне ни говорили, как бы меня ни называли. Главное, что я была
бы с тобой.
   - Мне тебя  очень не  хватало, сестренка.  Я часто  думал о тебе,
там, на чужбине...
   Амелина вздрогнула  всем  телом.  Филипп  поднял  голову  и  враз
вскочил на ноги.
   - Амелиночка, не  надо плакать,  родная  моя.  Все,  что  угодно,
только не это. Или я тоже заплачу, я это умею.
   Глаза его  вправду увлажнились.  Он взял  ее руку  и провел ею по
своей щеке.
   - Вот видишь! Не надо, прекрати, любимая.
   Амелина улыбнулась сквозь слезы:
   - Любимая? Ты сказал: любимая?
   Вместо ответа  Филипп  покрыл  поцелуями  ее  лицо  и  руки.  Она
наклонила голову и впилась зубами в его плечо.
   - Амелина, не кусайся, милочка.
   - А ты делай что-нибудь, не стой, как вкопанный.
   Филипп подхватил ее на руки и забрался вместе с ней на кровать.
   - И что  же теперь  будет с Симоном? - спросил он то ли у нее, то
ли у себя.
   - Не знаю...  И знать не хочу... Прости меня, Господи, грешную! -
И Амелина прижалась губами к его губам в страстном поцелуе.
   "Прости меня,  Симон, грешного", -  напоследок подумал Филипп, со
всей ясностью осознав, что уже не сможет спасти мир от появления еще
одной прелюбодейки.
   Да и не хочет этого.



        Глава 15
                      В КОТОРОЙ МЫ ЗНАКОМИМСЯ
               ЕЩЕ С ДВУМЯ ПЕРСОНАЖАМИ НАШЕЙ ПОВЕСТИ,
                  А ЗАТЕМ НАДОЛГО ПРОЩАЕМСЯ С НИМИ

Когда во  время охоты  он неожиданно упал с лошади, то счел это лишь
очередным  звеном   в   длинной   цепочке   досадных   неприятностей
сегодняшнего дня -  далеко не  лучшего дня  в его  жизни. Он даже не
подозревал,  что   именно  в  этот  день  ему  улыбнулась  удача,  а
впоследствии и  вовсе позабыл об инциденте, случившемся вскоре вслед
за  этим  и  во  многом  предопределившим  его  дальнейшую  жизнь...
Впрочем, обо всем по порядку.
   Травля оленя  была в  самом разгаре,  поэтому неудивительно,  что
никто из  ее участников, включая слуг, не заметил его падения. Он же
не позвал  на помощь, не затрубил в рог, а лежа под кустом, страстно
благодарил Бога и хвалил себя за проявленную ловкость, что при таком
внезапном падении не разбился, ничего не сломал, даже как следует не
ушибся и  лишь отделался  легким испугом  да поначалу острой болью в
правом плече, которая, однако, быстро прошла.
   "Ну, нет! -  подумал он. - На сегодня с меня хватит. Я уже сыт по
горло и олениной, и всяческой дичью пернатой, и вообще этой чертовой
охотой - глядишь,  еще об®емся...  Вернусь-ка я  лучше  обратно.  От
греха подальше..."
   Окрестности были  знакомы ему  с детства.  Кряхтя, он  поднялся с
травы и уверенно двинулся навстречу своей судьбе.
   Небольшой замок,  служивший ему  охотничьей  резиденцией  в  этих
краях, находился  невдалеке. Молодой  вельможа шел не спеша, мурлыча
себе под  нос какую-то  песню, по-видимому,  собственного сочинения,
так как время от времени он изменял в тексте отдельные слова и целые
строки, недовольно  морщился, если  у него  что-то не  получалось, и
удовлетворенно хмыкал, когда находил удачную метафору.
   Углубленный в  это занятие  вельможа-поэт не  смотрел, куда несут
его ноги,  что нередко  случается с  каждым из нас, когда мы идем по
знакомой местности, имея вполне определенную цель своего путешествия
и думая  о каких-нибудь отвлеченных вещах. Позже он вспомнил, что по
пути сделал  большой крюк,  но только  небрежно пожал  плечами:  эка
невидаль, всяко  бывает. Ему  и в  голову не пришло, что может быть,
это не  случайность, не  простое стечение обстоятельств, что как раз
тогда, когда  он приблизился к широкой трактовой дороге, рассекавшей
пополам безбрежное море окружающего леса, как раз в том самом месте,
прямо перед  ним, а не за милю или две от него, раздался исполненный
отчаяния крик:
   - Спасите! На помощь!
   Вернувшись из мира поэтических грез к суровой действительности, в
которой люди  страдают и  умирают  по-настоящему,  а  не  понарошку,
молодой вельможа  поспешил на  голос и  вскоре увидел  троих бродяг,
окруживших посреди  дороги одинокого всадника. Двое пытались стащить
свою жертву  с седла,  а третий  крепко держал  за узду старую пегую
клячу, такую  жалкую с  виду, что  к ней  никак не  подходило гордое
название "лошадь".
   Не замедляя  шаг, вельможа  выхватил из  ножен меч,  одновременно
поднес к  губам мундштук  охотничьего рожка  и коротко  протрубил  в
него. Резкий, пронзительный звук разнесся вокруг.
   Бродяги вздрогнули  и дружно  повернули головы.  Увидев на опушке
вооруженного сеньора,  они на  мгновение остолбенели,  а  затем,  не
сговариваясь, бросились наутек в разные стороны.
   "Трусы!" -  презрительно   подумал  вельможа,   подходя  ближе  к
спасенному им путешественнику.
   Это был  седовласый  старик  лет  шестидесяти,  но  еще  довольно
крепкий на  вид и коренастого телосложения. Он был одет в поношенное
крестьянское платье  из грубой  домотканой  материи,  видавшую  виды
соломенную шляпу и побитые старые башмаки, которые едва держались на
его ногах.
   Узнав своего  спасителя, старик  торопливо спешился и отвесил ему
низкий поклон.
   - Ваша светлость!
   - Кто они  такие? -  спросил  вельможа,  имея  в  виду  сбежавших
бродяг. - Ты их знаешь?
   - Нет, монсеньор,  не  знаю.  Злодеи  какие-то.  Много  их  нынче
развелось.
   - Что они хотели от тебя?
   - Требовали, чтобы  я отдал  им  коня  и  кошелек.  А  у  меня-то
кошелька и  вовсе нет.  Несколько су  в  кармане -  вот  и  все  мое
богатство... Не считая лошади, конечно.
   - И оружия у тебя, как вижу, нет.
   - Ничегошеньки, монсеньор.
   - Так какого  же черта  ты сунулся в лес, коли безоружный? Смерти
искал?
   - Никакого ни черта, - испуганно перекрестился старик. - Меня Бог
ведет.
   - Ба! Да что ты говоришь?! Подумать только - сам Бог... А кто ты,
собственно, такой!
   - Готье меня  зовут, монсеньор.  Я служил  на конюшнях отца вашей
светлости - царство ему небесное! - пока не призвал меня Господь.
   - Куда призвал?
   - Сперва в монастырь, а теперича вот велел отправиться в путь.
   Вельможа смерил старика оценивающим взглядом.
   "Сумасшедший. Определенно, у него не все дома..."
   - Говоришь,  Бог   ведет?  Так   почему  же   он  привел  тебя  к
разбойникам?
   - Но ведь и спас от них, монсеньор, - возразил ему старик.
   - Верно, спас... Гм. С моей помощью.
   - Ну да,  монсеньор, с  помощью вашей  светлости. И  это  большая
честь для меня.
   - Очень ин