позвать, а то бы они сами пришли и Титу два-три  яйца  повырывали  бы),
когда примчались они на всех парах, то ничего толкового  из  заговорившего
подозреваемого не выудили. Он помнил себя лишь  с  того  мгновения,  когда
впервые осознал себя на пуховой перине в доме Титовой сестры. А  что  было
до того, не помнил. Извините.
   И вот вам реальные плоды демократии. Что при Сталине, что  при  Гитлере
гебисты (или гестаповцы - не суть важно!) пытали бы  беспамятного,  иголки
бы под ногти загоняли, ребра ломали, упекли бы на сколько-то лет в дальние
холодные лагеря,  а  нынешние  вежливые  гебисты  и  пальцем  больного  не
тронули, потолкались около, потом время от времени вновь возникали,  потом
выправили Ильину документы на то имя и ту фамилию,  которые  он  сам  себе
придумать захотел (Иван Ильин Петров сын - так он захотел, простое русское
сочетание, кто докажет, что это его настоящие позывные?), выдали  паспорт,
страховку, прописали являться к районному офицеру гебе. Выжидали.  Ну,  об
этом здесь уже говорилось...



        ВЕРСИЯ

   Лежа на перине и глядя в телевизор, а позже - читая  книги  по  местной
истории, столь отличной от той, которую Ильин столько лет зубрил в школе и
вузе, он пришел к нехитрому выводу. Почему  постсоветская  демократия,  от
которой Ильин противу воли вырвался сквозь  дыру  в  пространстве-времени,
так тяжко приживалась в его мире, в его эСэСэСэРе сначала, эСэНГэ позже  и
в эРэФ потом? Так не хотела приживаться, сопротивлялась  сверху  и  снизу,
слева   и   справа,   все   сворачивала   то    на    славно    пройденный
административно-командный  путь,  то  на  митинговую   вольницу,   то   на
гражданские войны местного значения? Да потому, что экономика в его старом
мире  была  начисто,  до  фундамента,  развалена  десятилетиями  правления
придуманной большевиками Системы. Имеется в виду Система  так  называемого
"социалистического  ведения  хозяйства",  когда  насквозь  фальшивая,   из
чьей-то грязной фиги высосанная рабская идеология диктует столь же рабской
экономике все и вся - от того, как резать гайку, до того, как сеять  хлеб.
И, диктуя, на самом деле нимало не заботится ни о гайке, ни  о  хлебе,  но
единственно  -  о   неколебимой   "верности   идеологическим   принципам".
Естественно, что "народным массам", покорно и в страхе  блюдущим  верность
этому монстру, уже не до прочной гайки и не до  вкусного  хлеба:  лишь  бы
сварганить поскорее и быть бы живу. Так это, так,  потому  что  ни  хорошо
сделанная гайка, ни вовремя выращенный  хлебушек  не  перевесят  в  глазах
Хранителей  Идеологии  (аббревиатура:  ХИ)  даже  малой  неверности  оной.
Кстати, за несделанную гайку - если  ты  громко  и  вовремя  орешь  идейно
выдержанные  лозунги!  -  тебя  не  накажут,   а,   скорее,   повысят   по
идеологической линии. Выдвинут, блин, в ХИ! Так было, так есть, оттого  ХИ
в  покинутой  Ильиным  державе  становились,  как   правило,   крикуны   и
бездельники. Работа, известное дело, вольготная, не  пыльная.  Поэтому  на
кой хрен ее,  гайку,  делать?  Проще  орать  громко:  заметят.  И  отлично
заплатят: служение  маме-идеологии  ценится  куда  выше,  нежели  верность
падчерице-экономике... Вот и катилась падчерица под откос крутым  накатом,
рушилось,  сыпалось  все  в  означенной  державе,  извините,  конечно,  за
гаечно-булочную примитивность рассуждении. А на разрушенном  экономическом
фундаменте (воспользуемся еще некими строительными терминами: на плывунах,
на песке...) никакая демократия не удержится:  рухнет.  Потому  что  народ
хочет хлеба, а  зрелища  в  виде  митингов  и  с®ездов  быстро  надоедают.
Возникает ненависть к  словоблудию  на  государственном  уровне  и  острое
ожидание "сильной руки",  которая  болтливых  и  бездеятельных  демократов
скрутит, выкинет, введет железную дисциплину и  вскоре  накормит,  напоит,
оденет и обует народ. Только могучая эта, стальная даже рука должна  иметь
место не при выхолощенном социализме,  а  при  нормальной  экономике  -  с
частной собственностью на все  и  вся,  с  конкуренцией,  полной  свободой
предпринимательства, с поощрением инициативы и тэ дэ и тэ  пэ.  Ублюдочная
идеология  вселенского   равенства   меняется   на   идеологию   (все-таки
идеологию!)  предприимчивости,  здоровой  силы  (есть  такая  идеология  -
_силы_? Ильин не знал, но термин нравился...) - во  всех  ее  проявлениях,
экономической не исключая. Вот тогда, обеспеченная "сильной рукой"  (какой
рукой? Полуграмотный Сталин был единоликим диктатором,  а  за  экономистом
Пиночетом стояла просто армия плюс армия  сильных  предпринимателей...)  и
верной все же рукой, дисциплина (плюс страх, который, к  слову,  и  должны
насаждать  недреманные  органы),  круто   добавленная   к   экономической,
производственной, торговой, научной и прочая и прочая  инициативе  (-вам),
сделает чудо: вытащит несчастную страну из векового слоя дерьма.  Как  это
произошло, например, в памятной Ильину Южной  Корее.  Как  это  произошло,
например, на некоммунистическом Тайване. Как  это  произошло,  наконец,  в
столь ненавистном всем бывшим соотечественникам Ильина, всем людям  доброй
воли  Чили  под  игом  генерала  Пиночета,  о  светском  -  экономическом,
повторим, образовании коего люди доброй воли даже и не слыхивали... А  вот
когда не  сдерживаемая  идеологией  экономика  разовьется  настолько,  что
войдет в противоречие с диктатурой (читай: с "сильной рукой"), то она  эту
диктатуру легко и естественно умнет. Отодвинет. Уничтожит. Как, к слову, в
Южной Корее. Как, к слову, в том же Чили. И тогда столь же  естественно  и
уже ко времени придет на руины диктатуры долгожданная демократия. Которой,
как уже говорилось, понадобятся недреманные органы. Зачем понадобятся?  Да
затем,  чтобы  владеть  информацией.  Ибо  владеющий  информацией  владеет
страной. А информация демократии нужна не меньше, чем  диктатуре.  Крепнет
она от такого владения, крепнет и расцветает, не сочтите за парадокс.
   Так, по мнению Ильина, и произошло в России,  побежденной  гитлеровской
Германией.  А  что?  Диктатура  национал-социализма,  сменившая  диктатуру
просто социализма (читай: диктатуру пролетариата...), выпустила российскую
(и немецкую, кстати!) экономику из цепких об®ятий войны на  мирный  выпас.
Та  и  поперла,  вестимо,  ибо  идеология  национал-социализма  отнюдь  не
отрицала частную собственность, свободу предпринимательства, рост  частных
же капиталов,  инициативу  и  сметку,  et  cetera,  а  напротив,  все  это
поощряла. Российские люди, всегда  умеющие  и  любящие  отменно  работать,
работали отменно. Поначалу не без привычного за минувшие два  с  половиной
ленинско-сталинских десятилетия страха, который  вмиг  не  исчез,  как  не
исчезли, повторим, и не собирались исчезать органы, его "генерирующие",  а
позже - рядом  со  страхом,  вслед  за  страхом!  -  естественно  возникла
адекватная труду отдача: деньги - раз, возможность  их  отоварить  -  два,
короче, так и не осуществленный коммунистами принцип  социализма:  каждому
по труду. И страх умер. Он стал _не нужен_. Маркс дураком не был,  как  не
были дураками люди, взявшие освобожденную от военной повинности  экономику
в свои руки. Потенциально богатую страну можно и должно было превратить  в
реально богатую. Они знали, как это сделать, в отличие от большевиков.  Им
начхать было на любую идеологию - будь то коммунизм, будь то фашизм,  будь
то   удачно   привитый   к   русскому    гордому    национальному    древу
_национал_-социализм. Им лишь бы  дело  делать  не  мешали.  А  взращенная
большевиками госбезопасность (плюс опыт гестапо...) знала  все  остальное.
Аксиома: полное и отменное знание - залог трудовых побед!
   Впрочем,   госбезопасность    не    делилась    всем    знанием,    это
противоестественно для такой замкнутой системы, какой она  являлась  (а  в
супердемократических странах? а эФБеэР? а ЦеэРУ? а эМАй-6 в консервативной
до дрожи Англии?.. Они что, тайн своих  не  имеют?..),  но  отмеряла  лишь
столько, сколько требовалось для общего государственного дела. А лишнее...
Да помилуйте, разве бывает в мире _лишнее_ знание?  Госбезопасность  вовсе
так не считала, потому и осталась  могучей  силой  в  стране,  закономерно
победившей демократию. Государством в государстве. Впрочем, об этом  здесь
уже говорилось... И таинственно -  из  ниоткуда!  -  возникший  Ильин  был
госбезопасности в принципе подозрителен, ибо никакого знания о нем  у  нее
не имелось. Отсутствие знания о предмете  (человек  есть  предмет  знания!
Трюизм. Но  может  быть  и  поговоркой...)  небезопасно  для  государства,
которое рыцари щита и меча по-прежнему (по-своему) охраняли.  Извините  за
обилие скобок.
   Да, что касается "сильной руки". Ее,  как  выяснилось,  не  обязательно
персонифицировать. Рук может быть много.
   Главное, чтоб они тащили державу в одну сторону. Или толкали - кому как
нравится...



        ДЕЙСТВИЕ

   Стремно было на Тверской.  Все  мчалось,  орало,  гудело,  колбасило  и
взаимозаменялось. Взрыв в центре города - факт экстраординарный, пардон за
иностранное слово, и бездельный среди дня народ спешил посмотреть  на  сей
факт, эмоций не сдерживая. А еще и "скорые помощи", а  еще  и  полицейские
"фольксвагены" и "мерседесы" с  мигалками  синими  и  красными,  а  еще  и
огненные "фойермашин", с которых спорые пожарники разматывали  брезентовые
рукава и уже поливали несчастный "Максим" холодной водой.
   Качки не заметили Ильина, скромно вышедшего из двери,  качки,  как  все
нормальные зеваки,  рванули  к  оконному  пролому  и,  не  исключено,  уже
обнаружили раненого  начальника,  лежащего  без  сознания  среди  остывших
улиток. Тут надо было скорее о нем позаботиться, а уж  потом  о  пропавшем
подозреваемом думать. Да и, может,  подозреваемый  тоже  где-нибудь  рядом
притулился, может, вон под  той  столешницей  либо  под  стенным  зерцалом
скучает. Куда ему деваться,  если  все  вокруг  искорежено  и  опошлено?..
Поэтому подозреваемый Ильин довольно спокойно, хотя  и  быстро,  пошел  по
Тверской,  свернул  в  кованые  ворота  у  городской  мэрии  -  в  Большой
Чернышевский  переулок  (бывшая  улица   Станкевича,   подзабытого   здесь
философа-идеалиста) и поспешил вниз - к Большой Никитской.
   Так он себе и шел бы, ни  о  чем  серьезном  не  думая,  не  анализируя
неоконченный  разговор  с  гурманом-гебистом,  и  лишь  одна   примитивная
мыслишка вела его: скорей бы смыться подальше. Куда  ему  смываться  -  об
этом он тоже не думал, хотя, кроме родного полуподвала  и  квартиры  Тита,
идти было некуда, но в полуподвале  и  в  квартире  Тита  его  легко  было
обнаружить и снова завести опасный разговор о найденном  в  Черном  болоте
"МИГе". Разговаривать о "МИГе" он пока не хотел. Не знал - _как_.
   И в это время (в какое время? Что за расхожий штамп?..) рядом с  ним  у
тротуара,  гадко  скрипя  шинами  и  воняя  отработанным  бензином,   лихо
затормозил  зелененький  жучок-"фольксваген",  правая  дверь  гостеприимно
распахнулась, и голос из жучка надрывно воззвал:
   - Садись! Скорее!
   И что вы себе думаете? Ильин таки сел!
   - Вот это решение ты принял сам, - немедленно открестился Ангел.  -  За
последствия я не отвечаю.
   - А что будет? - глупо спросил Ильин.
   - Пива дадут. А потом догонят и еще дадут.
   Раз Ангел отделывался глупыми прибаутками, значит, предвидеть он ничего
не мог. Значит, ситуация впереди была темной и, не исключено, опасной.
   Ильин  взглянул  на  своего...   На   кого   "своего"?..   Спасителя?..
Похитителя?.. На водителя своего он взглянул, вот на кого.  Водитель  гнал
"народный  вагон"  по  узкому  Большому  Чернышевскому,  едва  не  задевая
бампером за углы домов, гнал, вплотную прижавшись к рулю, глядя на  дорогу
сквозь близкое  ветровое  стекло  и  еще  более  близкие  очки  в  круглой
ученической оправке. Водителю на вид было лет двадцать  с  малым,  был  он
заметно прыщав и рыж, а редковатые пейсы выдавали в нем нелюбимую в России
национальность.
   Впрочем, Ильину плевать было на водительскую национальность.
   - Кто вы? - спросил он наконец, параллельно хватаясь  за  держалку  над
головой, потому что водитель чересчур резко, с заносом, свернул на Большую
Никитскую и помчался по ней к Никитским же воротам. - Куда вы меня везете?
   - Спохватился, - сказал Ангел. - Киднепнули тебя, флюгер, фигец котенку
Машке. Готовь выкуп.
   - Па-прашу па-амалчать! - фальцетом взорвался водитель, не  отвлекаясь,
впрочем, от дороги, на рысях перелетая бульвары - только  мелькнули  слева
золотые  маковки  Большого  Вознесения,  на   которые   Ильин   непременно
перекрестился бы, если бы правую руку свободной имел.  Перекреститься  при
такой вонючей езде - сам Бог велел...
   Велел, но не дал. И Ильин тоже заорал:
   - А ну тормози, гад! Или я тебя убью!
   Прыщавый гад оторвал левую руку  от  баранки,  пошарил  ею  где-то  под
сиденьем (и это все на недозволенной скорости, перемахивая на зеленый свет
через Кудринскую площадь и влетая на Пресню, которая давно уже не  звалась
Красной), а пошаривши, достал оттуда большой вороненый "вальтер" с длинным
патроном глушителя на стволе, наставил на Ильина, не отвлекаясь от ведения
авто - вот такой он был ас! - и  тем  же  поганым  фальцетом  подвел  итог
спору:
   - Сидеть тихо! Будешь возникать - прострелю плечо! Сам гад! Был  бы  ты
нам не нужен, убил бы враз!..
   Кому "нам", спрашивать было, ясное дело, бессмысленно. Ильин  не  любил
наставленных на него "вальтеров", Ильин даже в  прежней  жизни  положенное
ему табельное оружие из служебного сейфа ни разу не доставал. Да  и  зачем
оно, оружие, мирному летчику-испытателю?.. Поэтому Ильин временно смирился
под дулом с глушителем, затаив мысль при случае скрутить водилу и  врезать
ему промеж рогов. Ведь остановятся они когда-нибудь! Ведь  не  век  же  им
гнаться по старым московским улицам, нарушая правила дорожного движения.
   Кстати, гебист тоже их нарушал.
   Ох, давно Ильин на авто с ветерком  не  гонял,  автобусом  пользуясь  и
метро, ох, отвык он от лихой  езды!  А  ведь  умел  и  любил.  Ну  да  что
вспоминать зря!..
   А сумасшедший псих свернул направо и  погнал  "жука"  куда-то  в  глубь
Грузин, опять направо сворачивая,  налево,  направо,  налево,  направо,  а
пистолет между тем с Ильина не сводил, ухитряясь точно держать прицел. Ну,
ас, ас! Чтоб он в столб врезался, безнадежно  думал  Ильин,  и  Ангел  ему
вторил.
   Но ас в столб не врезался, а затормозил наконец в  тихом  переулочке  у
тихого двухэтажного домика, оставшегося на Грузинах  с  тех,  быть  может,
былинных  пор,  когда  они  (Грузины,  естественно,  а  не  поры...)   еще
застраивались небогатым людом, и пережившего одну войну,  одну  революцию,
другую революцию, другую войну и дождавшегося-таки Ильина.
   - Приехали, - уже  спокойно,  будто  не  верещал  только  что,  сообщил
водила, убрал пистолет и, пока  Ильин  расчухивался,  выпорхнул  на  волю,
подбежал к входной двери и позвонил в пупочку.  Дверь  немедленно,  словно
звонка ждали, распахнулась, на  пороге  возник  пожилой,  шкафистого  вида
дяденька в черном свитере и с  черной  бородой,  помахал  Ильину  рукой  и
весело крикнул:
   - Вылезайте, Иван Петрович. Чувствуйте себя как дома. Вы у своих.



        ФАКТ

   Ильин здесь много читал - больше, чем в Той жизни. Не газет, о  газетах
уже сказалось, но книг - романов  там,  рассказов,  повестей.  Литературы.
Времени  было  больше,  больше  желания  узнать  мир,  в  который   чертом
занесло... Книги стоили дорого, зато издавались  шикарно  -  в  твердых  с
золотом переплетах, на толстой бумаге, в  пестрых  суперобложках.  Но  для
таких,  как  Ильин,  все  роскошные  бестселлеры  дублировались   дешевыми
карманными изданиями, вот их-то Ильин и покупал. Раньше, в Той  жизни,  он
ловил новинки, о которых спорили  в  так  называемых  "толстых"  журналах.
Здесь тоже выходили "толстые" журналы, на самом деле очень толстые, сотни,
может быть, ежемесячно, ежеквартально, даже еженедельно, но  за  всеми  не
уследишь, да и тиражи у них были крохотные - для  узкого  круга  гурманов.
То, о чем здесь спорили (если спорили - литература не входила в список тем
для споров. Читал то-то? Читал. Или не читал. Понравилось? Да. Или нет.  И
весь спор. Может, в гуманитарных кругах споры были иными, бурными,  только
Ильин-то совсем в других кругах вращался...), а точнее будет - то,  о  чем
писали в  газетах  серьезные  колумнисты  и  вещали  с  телеэкранов  умные
комментаторы, выходило сразу книгой, сначала -  в  дорогом  варианте  (для
нетерпеливых), позже - в дешевом (для всех). И  готовилось  издание  таких
книг загодя, толковая реклама каждодневно вбивала в  сознание  потребителя
(книга - товар, ее тоже потребляют...): жди, жди, завтра, завтра. А  когда
"завтра" наступало, то рекламный бум  достигал  пика,  и  потребителю  уже
казалось, что без этой книги он - нищ. Духом, естественно.  А  быть  нищим
духом в России стыдным считалось всегда. Вот так, и не захочешь, а купишь.
   Ильин хотел.
   Ильин всегда покупал книги на Кузнецком мосту -  в  тесном  двухэтажном
магазинчике отца и сына Лифляндов, где в прежней жизни Ильина  была  Лавка
писателей. Ильин хорошо знал суровую директоршу Лавки, наверно,  потому  и
вошел сюда, когда однажды, в Этой жизни,  забрел  на  Кузнецкий.  Знакомой
директорши  он,  вестимо,  не  обнаружил,  зато  познакомился  с   младшим
Лифляндом - человечком лет сорока,  русскую  литературу  отлично  знающим.
Ильин бережно хранил самую первую книгу, купленную  в  Этой  жизни.  Книга
называлась "Хождение во власть",  и  написал  ее  неведомый  тогда  Ильину
писатель Собчак. Это  был  так  называемый  политический  крутой  роман  о
хождении  по   коридорам   власти   пятидесятилетнего   боевого   офицера,
только-только прошедшего ад войны в Ливии и ставшего - волею демократии! -
членом российского парламента. Почему Лифлянд присоветовал ему купить этот
вовсю разрекламированный, но все ж не  шибко  высокой  литературной  пробы
триллер, Ильин до сих пор не знал.  Может,  принял  не  за  того?  А  что?
Наверно, так. Ильин, впервые после болезни попавший в  книжный  магазин  -
_чужой_  книжный  магазин!  -  выглядел  абсолютной  деревенщиной:   глаза
выпученные,  челюсть  отвисла...   Чего   ж   такому   советовать,   кроме
детективчика?.. Это уж потом, когда они с Лифляндом поближе  сошлись,  тот
стал откладывать Ильину и нобелевского лауреата Стахова, гордость  русской
литературы - раз, общемировой - два, и  знакомых  незнакомцев  Аксенова  с
Беловым, совсем не похожих на  тех,  прежних  Аксенова  и  Белова,  просто
незнакомцев Рогова и Шага, пишущих  сложную  игровую  прозу  -  с  первого
чтения не продерешься, и переводных  Белля,  Доктороу,  Капоте,  Ле  Мина,
Добсона, Берже, и черных философов братьев Араловых,  и  злую,  но  мудрую
даму Валентину Распутину - куда как  серьезные  книги!  Но  крутой  Собчак
пошлому Ильину все же нравился, он его всего перечитал, вяло  отбрехиваясь
от  эстетского  осуждения   Лифлянда-юнгера.   Собчак   напоминал   Ильину
оставленного в Той жизни американца Роберта Ладлэма, которого в Этой жизни
почему-то не было. Или был, но его в России не  переводили,  своих  крутых
хватало. В России своих писателей - хороших и разных -  было  завались!  И
чем больше Ильин читал их -  таких  свободных,  таких  бесцензурных  (один
Эдуард   Лимонов,    провинциальный    кумир,    чего    стоил!),    таких
высокопрофессиональных, таких всесветно  известных  (их,  Ильин  знал,  на
черт-те сколько языков переводили!), таких, наконец, всерьез  талантливых!
- тем больше влезал в ту вольную или невольную идеологию, которую несли их
прекрасные книги. Да-да, идеологию, без которой литература мертва. И нация
мертва  -  без  идеологии  плюс  литературы.  Стоило  продираться   сквозь
неоднократно помянутую дыру в пространстве-времени, чтобы это поня