я  машина,  моя
дача, на даче - мой угол, а там - твой угол, мой лежак на пляже, мой пенек
в лесу, мое место под солнцем. Мое, мой, моя! Ты сюда прийти не сможешь, а
туда я и сам не пойду. Частное  владение,  во  дворе  -  злая  собака,  по
газонам не ходить, не влезай - убьет. Физически - это ясно.
   Но Свена, догадалась Зойка, физические барьеры  мало  интересовали.  То
есть интересовали, конечно, поскольку они - естественный результат  тут  и
там нагороженных нравственных. Даже нет, не  нравственных,  не  то  слово.
Сердечных? Душевных?.. Ближе, ближе, горячее... Барьеры в душе? Или  между
душами?.. И барьеры - не то слово, точнее  -  стены.  Бетонные.  Стальные.
Пушками не продырявить!
   А еще уловила Зойка, что  барьеры  в  самом  человеке  страшнее  всего.
Самобарьеры.  Мы  сжигаем  себя  сотнями  запретов:   этого   нельзя,   то
неприлично, пятое вредно, десятое бесполезно. Железное "надо" давным-давно
вытеснило  из  нашей  коммунальной  жизни  сладкое   "хочу"   и   вплотную
подбирается к самоуверенному "могу". Хочу, но нельзя. Могу, но  не  стоит.
Надо, надо, надо! Куда ни повернешься - надо, чувачок. Куда ни подашься  -
надо, кисонька. А если я хочу? Хоти. Хотеть пока не запрещено, но лучше не
надо,  потому  что  разрыв  между  желанием  и   необходимостью   вызывает
дискомфорт в хрупкой человеческой душе. Лучше хотеть сразу то, что надо.

   Хочу вперед, в светлое будущее.
   Молодец, это нам надо!
   Хочу в колонну по одному.
   Можно, но лучше - по пять!
   Могу хоть по десять!

   Не надо, это лишнее. Кто там шагает правой? Не надо...
   Все это, усваивала Зойка, не вне, а внутри  каждого  из  нас.  Въелось,
вросло, вжилось, угнездилось.  Держава  может  не  беспокоиться  за  своих
дочерей и сынов: когда она, держава, прикажет быть героем,  у  нас  героем
становится любой. Героями становятся даже  без  приказов  сверху,  героизм
прямо-таки выдавливается из любого, как паста из тюбика,  поскольку  жизнь
повсеместно  требует.  Героизм  -  осознанная  необходимость,  философская
категория. И все кругом твердят: "Есть!" - безо всякого "надо".  Нигде  ни
хрена нет, а все орут: "Есть!" Простите за неуместную шутку.
   Значит, Свен, умный гость, считает это ужасным?
   Да, так я, то есть он, считает.
   Значит, он считает, что слово "хочу" есть признак душевной свободы?
   Да, если "хочу" подкреплено "могу".
   Но если каждый будет поступать только по  капризному  "хочу",  начнется
вселенский бардак, все вокруг станут хотеть что ни  попадя,  это  типичная
анархия, Маркс-Энгельс-Ленин, помнится, о  том  не  писали,  они  как  раз
писали о том,  что  светлое  будущее  должно  складываться  из  кирпичиков
каждодневного "надо". Надо мне, надо всем, надо Родине родной.
   _Надо_ страной весенний ветер веет. Песня.
   А вот шутка ваша, Свен, шутка твоя  с  песней  очень,  Свен,  глупа  до
невозможности, Свен. Представь себе, что все могут то, что хотят...
   Чего зря представлять, у них, то есть у нас, так и  происходит,  так  и
живут, живем, просто отлично мы живем, они живут.
   Не знаю, как у вас на планете, на какой такой планете, но мы на голубом
нашем шарике, мчащемся в бескрайних просторах Вселенной, не можем потакать
себе во всем, мы еще досыта ни разу не ели, у нас войны, у нас забастовки,
у нас голодные бунты, у нас перестройки, и все это  не  только  в  странах
капитала, но теперь уже и в первой в мире  стране  не  вполне  победившего
социализма. Только помянутые вами, Свен, тобой барьеры и  сдерживают  нашу
ненасытную утробу, оставляют силы на борьбу, на все, на битву  за  светлое
будущее. И я знаю, знаю я, что вы, Свен, что  ты  мне  сейчас  скажешь,  а
скажешь ты  вот  что:  на  кой  ляд  строить  будущее  на  таком  говенном
фундаменте, каким, к черту, светлым оно будет, если у его строителей урчит
в животе? А я тебе-вам отвечу. Да, мы живем не очень славно, но разве  так
уж  крепки  барьеры?  Разве  мы  не  позволяем  себе  время   от   времени
расслабиться, релаксировать и послать все и вся на  три  известные  буквы?
Нет, Свен, я тебе-вам не открою, куда, на какие буквы посылаем  мы  все  и
вся, ты пришелец, вы не поймете или поймешь не  так.  А  посылая,  мы  уже
напозволяли себе много всякого разного,  мы  уже  столько  дров,  то  есть
барьеров наломали...
   Ничего   вы   не   ломаете,   только   обходите   их,   перескакиваете,
протыриваетесь через контроль, подкопы под них осуществляете, а они  стоят
и не падают, потому что сработаны  на  века  гигантами  мысли.  А  я  хочу
показать вам, как сломать эти  вонючие  барьеры.  Совсем!  Навовсе!  И  вы
увидите, какие вы на самом деле, а не какими вас  хотели  и  хотят  видеть
гиганты мысли.
   Ну ты даешь, Свен, ну вы даете, мужчина!  Может,  вы  и  на  те  десять
барьеров покуситесь, что две тыщи  лет  назад  один  чувак,  тоже  гигант,
насочинял? Не убий - барьер. Не укради - барьер. Не пожелай жены  ближнего
своего, ни вола его, ни автомобиля, ни  хаты,  ни  видюшника...  Опоздали,
Свенчик-венчик-хренчик, две тыщи лет каждый, кому  не  лень,  эти  барьеры
ломал, ломает и будет ломать... Ну да, ну да, они стоЯт,  но  дорогого  ли
стОят, пардон вам за филологический каламбур? Недорогого,  говорите?..  То
есть вы, хренчик, и на них посягнешь?.. Нехорошо, этого  вам  православный
наш народ не  простит...  И  как  же,  любопытно,  на  твоей  планетке,  в
Краснококшайске вашем вшивом борются с вредоносными "хочу"? Например, если
кто-то хочет сжечь... ну не  знаю  что...  ну  горисполком...  Нет  у  вас
горисполкома? А вот это не ответ! Никто такую чушь  не  хочет?  А  у  нас,
Пельменчик, очень даже многие хотят и еще многие захотят...  И  пусть  их?
Интересная мысль...
   Умная-то вы умная, Зоя, но довольно-таки глупая.
   Странный комплимент. Я - баба, а баба, как принято считать, - дура.  Но
по должности-то я не баба, а вовсе мужик, значит - не дура  я,  не  дурак,
поэтому спрашиваю: как вы собираетесь ломать барьеры - раз, зачем тебе для
этого я-баба-небаба-дура-не-дура - два? Сотрете потолки, стены, полы,  кто
в сортире, кто в ванне - все видно, желудки - насквозь, у этого курица  по
пищеводу мчится, у того бифштекс с кровью переваривается, здесь, извините,
трахаются, а здесь Баха слушают, так?.. Ах, я примитивно все понимаю!  Ах,
я учитываю только внешний эффект, голую технику, а речь идет о  высочайшем
нравственном эксперименте!.. Ну и как же, как? Увижу? Ладно... А я на  кой
тебе-вам-им?
   Мне нужен очень добрый человек.
   Это я - добрый человек? Возможно, я - добрый человек.  Но  зачем  тебе,
Свенушка, добрый человек?
   Доброта в любом мире, в любой планетной или даже звездной системе -  та
лакмусовая бумажка, которая проверяет способность человека _хотеть_.
   Сложно завернул, я ж баба-дура... Но, не  влезая  в  мелочевку,  ответь
по-крупному: а коли мы  не  способны  _хотеть_?  Что  будет?  Придут  твои
сопланетники-краснококшайцы с бластерами-шмастерами и всех нас  повыжигают
к такой-то маме? Да нет, Свен, не  шучу  я,  Свен,  какие  уж  тут  шутки,
Свен... Я ведь про себя точно знаю: я _хотеть_ не умею. Хоть  в  сознании,
хоть в подсознании. Если я чего и хочу, так это в отпуск махнуть, и  лучше
в Крым, потому что хотеть на  Канарские  острова  бессмысленно,  а  славно
бы... И все мы здесь - такие же, а желания у  нас  -  _реальные_,  земные,
твой эксперимент, Свен, на хрен провалится, а сам ты помрешь от тоски, так
и не увидев родную планету Краснококшайск...
   Вы сами не знаете, что вы хотите. Или не так: вы не ведаете,  _что_  вы
умеете хотеть! Каждому по  потребностям?  Так  дайте  мне  определить  эти
потребности, вытащить, выколупнуть их со дна подсознания. Я не буду ничего
объяснять, у меня и слов таких  нет,  чтоб  все  объяснить,  ты  сама  все
увидишь, ты просто будь со мной рядом, лакмусовая  бумажка,  и  ничего  не
бойся. Ни за себя, ни за свой народ... Поехали?
   Ой, не знаю я, ой как же ж я!.. А-а, ладно, поехали, Свен,  вези  меня,
куда хочешь, я вся твоя лакмусовая  бумажка,  только  не  жди,  что  я  от
чего-нибудь покраснею, это уж фиг-то...


   Что это было? Сон? Сеанс телепатии?..
   Она увидела Свена, он стоял у дверей и манил ее за собой.  Она  встала,
как сомнамбула, пошла к нему, пошла за ним, пошла рядом, а он взял  ее  за
руку, вел по коридору, вел по лестнице, вел по холлу, в котором  толпились
непоселенные несчастливцы  и  поселенные  счастливцы,  и  дневные  дешевые
шлюхи, и бдительные мусора,  и  пронырливая  фарца  сновала  туда-сюда,  и
девицы в регистратуре устали выписывать квитанции, устали  долдонить,  что
мест нет, нет, нет и никогда не было, и никогда не  будет,  и  другой,  не
вчерашний   швейцар,   тоже   гнида   и   бывший   вертухай,   а    теперь
стукач-на-полставки, караулил  стеклянные  двери  с  фотоэлементом,  чтоб,
значит, враг не прошел, а друзей нам и задаром не надо, и все это  варево,
месиво, крошево кипело,  бурлило,  любило,  стонало,  просило,  унижалось,
любило,  материлось,   угрожало,   соглашалось,   любило-не-любило-любило,
рождалось, жило, умирало.
   И все замерло, когда возникли Свен и Зойка. И все посмотрело на Свена и
Зойку, и все подалось к ним, и все вдруг-вдруг-вдруг  обступило,  сдавило,
задышало перегаром, чесноком, духами, чуингамом, зубной пастой,  лосьоном,
дезодорантом, потом, а еще ветром дохнуло на Свена и Зойку, солью  морской
полезной, и белый парус закачался на дальней стене холла,  где  он  всегда
наличествовал, но не думал качаться, потому что  сложен  был  из  крашеных
мертвых стеклышек.
   - Что хотите, то купите! - закричал Свен.
   - "Да" и "нет" не говорите! - закричал Свен.
   Или не Свен закричал, кто-то другой закричал, но  все  поверили  крику,
рванулись в сторону, потому что  покупать  желаемое  следовало  каждому  в
_своем_ месте. И сразу стало свободно и тихо, никого кругом не было, никто
не давил на психику, даже Свен, тактичный инопланетянин, на  время  исчез,
чтоб  Зойка  могла  перевести  дух.  И  Зойка  перевела  дух   с   большим
удовольствием, как вдруг...


   Опять "вдруг"! Ну просто затертый штампованный  пятачок,  который  и  в
руки-то взять  отвратно!..  Может,  и  отвратно,  а  как  не  взять?  Как,
например, в метро пройти? В автобусе прокатиться? Бублик купить?..


   ...как вдруг увидела, что никакого отеля больше нет.
   Как вдруг увидела, что парус закачался на стене,  которой  не  было,  а
вместо оной образовалось настоящее небо и настоящее море, и парус тоже был
настоящим,  не  белым,  как  в  отеле,  а  в  желто-красную  полосочку,  и
присобачен он был к мачте на длинной доске, и нес означенную  доску  прямо
на Зойку. Впереди доски спешила  волна,  шустрила  к  берегу,  с  шорохом,
шуршанием и шебуршением вышвырнулась на пешок, то  есть  на  песок,  обдав
Зойку теплыми сладкими брызгами. И доска тут  же  пришвартовалась.  С  нее
сошел   бронзовоторсый   красавец,   похожий   на   киноактера    Арнольда
Шварценеггера, весь переплетенный бицепсами, трицепсами  и  квадрицепсами,
двуглавые мышцы у него на теле налезали  на  трехглавые,  а  четырехглавые
выглядывали из-за пятиглавых и махали руками.
   Зойка шепотом сказала: "Ой!" -  и  сердце  ее  стремительно  скользнуло
вниз, вниз,  вниз,  упало  на  горячий  песок,  а  Шварценеггер  мгновенно
подобрал его, сдул прилипшие песчинки, сунул к себе в плавки и спросил  на
чистом английском:
   - Вы поедете на бал?
   Стало смеркаться...
   Шварценеггер, не дождавшись  ответа  от  остолбеневшей  Зойки,  ускакал
куда-то вместе  с  ее  сердцем.  Зойка  опомнилась,  крикнула  вдогонку  в
сумерки:
   - Верни сердце, амбал!


   Его вопрос и ее выкрик вполне могли образовать элегантное двустишие.


   Зойка села на песок и заплакала. Плакала она  минуты  две,  что  именно
вызвало бурный поток слез - сама не-знала, но плакала  вкусно,  сладко,  с
всхлипами и всморками, будто очищала усталый организм от  вредных  шлаков.
Шлаков накопилось много. Доплакав, утерев глаза и нос платочком,  решилась
осмотреться. Море по-прежнему катило белопенные, как и положено, волны  на
золотой, как и положено, песок пляжа; доска с полосатым парусом снялась  с
берега и  ушла  в  автономное  плавание;  ошую  и  одесную  Зойки  торчали
подсвеченные изнутри кабинки для переодевания, в которых кто-то все  время
переодевался, сплетался, расплетался, ввинчивался и растворялся -  силуэты
в театре теней; вдали, в чернильной синеве жаркой ночи  призывными  огнями
горели бары и дансинги, казино и  скейтинг-ринги,  офисы  и  супермаркеты,
билдинги с адвертайзингом, пабы, драг-сторы и кары.
   Все эти залетные термины легко было перевести на язык родных  осин,  но
зачем? Дело, как поняла Зойка, происходило куда как далеко от родных осин,
среди чуждых нам пальм оно происходило, и море было не морем,  а  оушеном,
прибой - серфом, пляж - бичем, а окружающая действительность -  Канарскими
островами, на коих, как мы помним, Зойка не мечтала провести отпуск.
   А вот вам и обломилась! А вот вам и _немечта_!
   Зойка посмотрела направо, посмотрела  налево,  в  кабинках  по-прежнему
развратничали чьи-то тени, а на самом пляже, то есть на биче, не  было  ни
души. Весь пипл, похоже, свалил на  вечерний  стриптиз.  А  мы  себе  свой
устроим, подумала Зойка, скинула мокрые, полные песка туфли, стянула через
голову платье и осталась в  черных  полупрозрачных  кружевных  трусиках  и
таком же лифчике. И то и другое вполне подходило для стриптиза,  но  никак
для купания в общественном месте. Но в данном общественном месте в  данный
час почему-то не мелькнул даже какой-нибудь на  худой  конец  безработный,
бомж, бичкомер, столь  характерный  тип  для  мира  чистогана,  а  тени  в
кабинках - не более чем прихотливый  светоэффект.  Безлюдна  была  немечта
Зойки, Шварценеггер - и тот слинял. А посему Зойка, никого  не  стесняясь,
сбросила интимные детали туалета, завершила-таки стриптиз и голышом  вошла
в океанскую волну.
   Волна повела себя нежно и нагло, скользнула по  телу,  бегло  обшарила,
заглянула туда и сюда, обняла, потянула за собой, опрокинула и  отпустила,
откатившись. Но тут же, не  дав  очухаться,  опять  рыча,  набросилась  на
Зойку, уже не  осторожничая,  лапала  ее,  крутила,  заламывала,  загибала
салазки - мощна, что твой Шварценеггер! Мокрая с ног до ушей, ошарашенная,
счастливая, Зойка вырвалась, выскочила на берег,  плюхнулась  на  песок  -
лицом в ладони. Песок был еще горячим, не  успел  остыть,  от  него  несло
жаром печки, и Зойка всем телом вжималась в него, ловя кайф.
   - Вы поедете на бал? - по-русски спросили сверху.
   Главное - не пугаться, не визжать, не прикрываться глупо  ладошками,  в
гору мы всех видели! Примерно  так  подумала  Зойка  и  нарочито  медленно
подняла голову: над ней маячил искомый безработный,  бомж,  бичкомер  -  в
ковбоечке, в мятых брючках, в скороходовских сандалетах на босу ногу.
   Кто бы, вы думали?
   Угадали: Свен.
   - Отойдите, пожалуйста, я оденусь, - попросила Зойка.
   Одевалась  торопясь,  походя   думала,   что   надо   бы   потеплее   с
инопланетянином,  поскольку  и  океан,  и  пляж,  и  жар  песка,  и   даже
Шварценеггер на серфере - работа Свена. Как он все это отоварил  -  вопрос
второй. Может, Зойка сидит сейчас  в  холле  на  мраморном  полу  и  мирно
галлюцинирует вместе в публикой... Зачерпнула песок - он просыпался  между
пальцами, сухой, колкий, живой. Нет, не похоже на галлюцинацию. А  если  и
она, тогда Свен - гений! И тогда Зойка заставит  его  на  ней  жениться  и
каждый вечер вместо программы "Время" отправлять ее на Канары...
   Свен сидел на песке и ждал.
   - Откуда вы здесь? - глупо спросила Зойка.
   - Я принес вам ваше сердце, - вместо ответа сообщил он.  -  Оно  у  вас
одно, не разбрасывайтесь, а то пробросаетесь.
   Он встал и приложил руку к ее левой груди. Под  рукой  сразу  затикало,
забилось, заскворчало оброненное сердце, и  вот  уже  пошустрило  ходко  и
ровно, набирая положенный темп.
   - Для кого мне его беречь? - грустно спросила Зойка.
   - Найдется для кого, - пообещал Свен. - Получили то, что хотели?
   - Не знаю, - сказала Зойка. Она и вправду не знала. - Вот море разве...
   - Океан, - поправил Свен.
   - Да, конечно, прибой здесь чумовой, не то что в Мисхоре. Только плаваю
я плоховато.
   - Вы хотите плавать, как дельфин, как кит, как рыба-пила?
   - Хочу.
   - Пожалуйста.
   - Прямо сейчас? - растерялась Зойка.
   - Когда хотите.
   - Но я ж только что купалась...
   - Значит, в следующий раз.
   - Через час?
   - Когда хотите.
   - А если все это кончится, вся эта ваша галлюцинация, и я поеду в Крым,
то там я смогу плавать, как дельфин, как кит, как рыба-пила?
   Свен засмеялся. Первый раз за все время! Смех у  него  оказался  сухим,
как кашель, но это был никакой не кашель,  а  именно  смех,  Зойка  ни  на
секунду не усомнилась, даже обрадовалась: Господи Боже ж ты  мой,  оттаял,
оклемался спящий красавец!
   - Вы торгуетесь, как на базаре, -  сказал  Свен.  -  Я  не  ведаю,  что
случится, когда эксперимент закончится.
   - Для чего-то ж вы его ставите...
   - Хочу открыть вам глаза.
   - Ну откроете, а  дальше?  Будем  ими  хлопать  и  точить  слезу:  мол,
_хотеть_ научили, а _мочь_ - сами валяйте, да?
   - Не понял, простите. Хотеть значит мочь.
   Зойка усмехнулась:
   - Хотеть, мочь... Слова все... Знаете, есть байка - про  три  состояния
человеческого "я". Первое: хочет, но не  может;  второе  -  может,  но  не
хочет; третье: может, но сволочь. Вам какое состояние поближе, а, Свенчик?
   - Зоя, давайте не будем обижать друг друга. Эксперимент в самом начале,
мы еще никого и ничего не видели. Походим, посмотрим, подумаем вместе...
   - Вместе?
   - Я же назвал вас лакмусовой бумажкой... Пошли, Зоя, время торопит.
   - А куда пойдем?
   - Куда хотите. В океан, например.
   - Так же... вода!
   - Для вас. И то - пока вы _хотите_. А расхотите и... - Он не договорил,
поймал еще влажную Зойкину ладошку, еще хранящую  соленый  привкус  прибоя
ладошку и потянул за собой.
   Зойка, ошарашенная, оглушенная, отупевшая - что еще на "о"? - пошла  за
ним, и они торжественно вступили в океан, в литую волну, с гулом  паровоза
накатившуюся на них, но то  была  не  волна  вовсе,  а  просто  упругая  и
абсолютно сухая темнота, которая придавила их на миг, но тут же отпустила.
И свет по глазам ударил, и грохот по ушам вмазал, и  Зойка  зажмурилась  и
заткнула пальцами уши, потому что чересчур резким оказался для нее переход
из тишины и черноты атлантической ночи... во что?..


   А кстати: во что?
   А  в  среднерусский  родной  пейзажик,  а   в   левитановско-шишкинское
раздолье, а "в березку нашу белую и в  наш  кудрявый  клен",  как  поет  в
далеком городе Большого  Яблока  певец-эмигрант,  измученный  непосильными
приступами ностальгии. И вроде бы совсем не по-русски звучит это:  переход
"во что" - переход "в березку", но  что  поделаешь  -  святая  правда.  Из
океанской волны в пустоту шагнула смелая Зойка и с колес врезалась в нечто
жесткое и малоподвижное, на поверку оказавшееся именно березой.
   Вот вам пошлые шутки нуль-транспортировки!..
   Удар случился несильным, но нежданным. Зойка села на траву и  принялась
постепенно  приходить  в  себя.  Именно  постепенно,  поскольку  это   был
_процесс_. Сначала требовалось просечь, что  она  уже  -  не  на  Канарах.
Потом, как говорят землеустроители, определиться  на  местности,  то  есть
увидеть буквально, как устроена земля: березу увидеть, травку  всякую,  на
которой сидишь, другие березы тоже, и  елки  увидеть,  и  палки,  и  речку
впереди, и помещичий дворец на  взгорье  за  елками-палками,  и  кукольный
домик на берегу, и каких-то темных клиентов, тусующихся у домика, и Свена,
родного сапиенса, который нагло тряс Зойку за плечо и спрашивал:
   - У вас все цело? У вас все цело? У вас все цело?
   Заладил, блин...
   - Все цело, все, - ответила Зойка, потому что п