марок.
     Но как же случилось, что "король филателистов", владевший "редким
даром  распознавания  раритетов",  так  легко  попадался   на   удочку
мошенникам?   Считают,  что  он  делал  это  сознательно,  поддерживая
фальсификаторов по "филантропическим" соображениям.
     Странная благотворительность!  Быть  может,  она объясняется тем,
что коллекция Феррари во многом уже исчерпала возможности классической
филателии?  Или  же  Филипп  ля  Ренотьер,  обладавший чувством юмора,
поощрял создание названных его именем  фальшивок,  усматривая  в  этом
своеобразную пародию на чрезмерное увлечение разновидностями, которому
и  сам  был  подвержен?  Во  всяком  случае,  невероятную  историю   с
ферраритетами  можно  рассматривать как один из предвестников грядущих
веяний, основательно потеснивших всю классическую филателию.

        "У КАЖДОГО СВОЙ КОНЕК"

     Коллекционер пробежал  глазами  газетное  объявление,  и   сердце
замерло.  Он  прочел  еще  раз,  вникая  в  смысл  каждого слова.  Все
правильно:  в предназначенной к продаже коллекции  старых  марок  была
знаменитая  "красная  саксонская  тройка".  Его  охватило предчувствие
близкой удачи и - тревога за этой редкой маркой  в  Германии  охотятся
многие, конкуренция будет острой.
     Однако надежды не оправдались. Случилось то, о чем коллекционер и
думать  не  хотел:  "саксонская  тройка" оказалась фальшивкой,  притом
довольно грубой.  Повышенный интерес к  "изюминке"  аукциона  сменился
всеобщим  разочарованием.  Особого  желания купить заурядную коллекцию
никто не выказывал, и по всему выходило, что ей суждено быть проданной
за сумму, возможно, ниже той, что она заслуживает.
     Коллекционер, с которого мы начали рассказ,  огорчился не меньше,
а может,  и больше других.  Но он был человеком практичным и, чтобы не
жалеть о зря потраченном времени,  приобрел коллекцию по сходной цене.
Вернувшись домой, он еще раз тщательно осмотрел альбом. Как и водилось
у старинных филателистов,  марки были приклеены к страницам намертво -
аккуратнейшим образом, стройными рядами. Коллекционер покачал головой,
представив,  сколько терпения вложил создатель альбома в пагубное  для
марок  дело,  и  немедля  принялся  за  их спасение.  Марки предстояло
вырезать из страниц и освободить от остатков бумаги и  клея  в  теплой
воде,   или,  как  говорят  филателисты,  водяной  бане.  У  фальшивой
"саксонской  тройки"  ножницы  приостановились,  но  только  на   миг.
"Сохраню и подделку,  хотя бы на память о пережитых волнениях, - решил
коллекционер.  - Или обменяю,  ведь есть люди, которые собирают именно
такие вещи".
     Фальшивка легла  на  стол  рядом  с  другими  марками,  а   затем
очутилась  в  воде.  Через  несколько минут бумага с оборотной стороны
экземпляров стала  отслаиваться.  И  вдруг  коллекционер  увидел,  как
из-под  фальшивой  марки  выглядывает  еще  одна  "саксонская тройка"!
Предчувствие удачи вспыхнуло в нем с новой силой.  Но он  не  позволил
себе ни единого торопливого движения. Осторожно извлек марку пинцетом,
положил на промокательную бумагу,  вооружился лупой. Сомнения отпали -
это  была  самая  настоящая  "красная  саксонская тройка".  Упрятанная
прежде от завистливых глаз под своим поддельным двойником,  она,  не в
пример   другим  экземплярам  коллекции,  оказалась  в  преотличнейшем
состоянии.
     ...Эта история  приключилась  в  1930  году,  через  80 лет после
выпуска "красной саксонской тройки".  Для ее создателей она прозвучала
бы как нечто совершенно невероятное.  Вряд ли они усомнились бы,  что,
отпечатанная в немалом по тем  временам  количестве  -  пятьсот  тысяч
экземпляров,   марка   станет   широко   известной.  Но  откуда  столь
необыкновенная популярность у заурядного с виду знака почтовой оплаты?
И почему его причислили к редкостям при таком-то тираже?
     Подход к выпуску первой марки в королевстве Саксония  был  сугубо
деловой,  прозаический.  Номинал  3  пфеннига предопределила стоимость
пересылки бандеролей и печатных изданий,  для оплаты которой и затеяли
выпуск.  Выбор сюжета рисунка затруднений не вызывал:  сумма почтового
сбора - вот что должно прежде всего  бросаться  в  глаза  каждому.  Но
такие марки с крупными, словно на монетах, цифрами в центре уже были в
ходу в некоторых старонемецких государствах.  Художник,  не  мудрствуя
лукаво, взял баварскую однопфенниговую марку, нарисовал вместо единицы
другую цифру,  поменял название государства,  и пошла гулять по  свету
"красная саксонская тройка".
     Отправители и почтальоны обращались с будущей  знаменитостью  без
церемоний   -   при   распечатывании  бандеролей  "саксонские  тройки"
безжалостно рвали,  что незаметно  прокладывало  им  путь  к  грядущей
славе.  А  тут  еще  поступило  распоряжение  ликвидировать оставшиеся
нераскупленными 37 тысяч экземпляров,  и они были уничтожены с истинно
немецкой  пунктуальностью...  Короче  говоря,  до нашего времени дошло
лишь 4-5 тысяч "саксонских троек".
     У Феррари  был  целый  лист  из  двадцати  негашеных  "саксонских
троек". Случайно найденный на чердаке приклеенным к деревянной балке и
кое-как  отделенный  от  нее,  он,  прежде  чем  оказаться  в собрании
миллионера, был дважды перепродан, отреставрирован и, сохранившийся до
сих  пор,  считается  уникальным.  Остальные  же  современники Феррари
надеялись, в случае удачи, заполучить гашеный экземпляр.
     Надежды с  каждым  годом  становились  более  зыбкими,  а полнота
коллекций,  о которой пеклись приверженцы  классической  филателии,  -
недостижимой.  И  не только потому,  что многие марки перешли в разряд
редких,  малодоступных.  Уж очень резко возросло число знаков почтовой
оплаты.   Через   десять   лет   после   выпуска  "черного  пенни"  их
насчитывалось несколько десятков,  а в  1921  году  -  десятки  тысяч.
Причем это количество не учитывает разновидностей,  которых, например,
у одного "черного пенни" 2640.
     Но было  еще  обстоятельство,  сыгравшее  в  судьбе  филателии не
последнюю роль.  Стремление собрать все,  что описано  в  каталоге,  и
разместить   в   альбомах   по   хронологическому   принципу   заранее
предопределяло содержание коллекций. Заданность сковывала фантазию, не
позволяла   проявиться   личным   пристрастиям   филателистов.  Трудно
поверить:  то,  что особенно привлекает  нас  сейчас  -  сам  рисунок,
содержание  почтовых  марок,  -  считалось  делом второстепенным и при
составлении хронологических коллекций не учитывалось. Так продолжалось
до середины двадцатых годов, пока не сказали веское слово... дети. Это
были школьники из уральского города. Свое обращение они назвали в духе
того  времени:  "Платформа  Златоустовского кружка юных филателистов".
Школьники  ратовали  за   то,   что   сейчас   называют   тематическим
коллекционированием.  Характер коллекции стал определяться содержанием
марок.  Скрупулезное следование каталогу уступило место умению найти и
раскрыть  тему.  Погоня  за  редкостями  и количеством отодвинулась на
второй план:  столь желанная прежде полнота  собрания  может  нарушить
стройность замысла.
     Изменилось и понятие редкости. Редкой маркой здесь считают уже не
более дорогую,  а ту,  которую труднее найти, что не всегда совпадает.
Поиск стал еще спортивнее и азартнее,  филателисты обрели то,  чего им
так   долго  не  хватало,  -  возможность  самовыражения,  творчества,
импровизации.
     В тематической   коллекции  могут  соседствовать  знаки  почтовой
оплаты,  созданные в разное время,  в разных странах мира.  Случается,
иное,  с  детства  знакомое  изображение  предстанет  в  новом  свете,
заставит учащенно забиться сердце.  Например, марка из серии "Спасение
челюскинцев" с портретом летчика Николая Каманина - желанный экземпляр
для тех,  кто увлекается историей авиации,  покорения Севера.  И вдруг
неожиданная встреча с нею в коллекции, посвященной космосу. Ну конечно
же,  ведь спустя многие годы знаменитый летчик стал наставником первых
советских космонавтов!
     Произошло чудо,  которое и  не  снилось  узкому  кругу  старинных
поклонников  почтовой  марки.  Филателия  стала по-настоящему массовым
увлечением,    самым    распространенным     и     доступным     видом
коллекционирования.  Ее творческая основа побудила к активному участию
в выставках. Новоявленной чемпионке мира увлечений показалось тесно на
страницах  домашних альбомов,  и она сделала решительный шаг навстречу
публике. Камерное звучание сменилось мощной симфонией, рассчитанной на
широкую аудиторию.
     Но можно  ли  считать,  что   тематическая   филателия   победила
классическую?  Конечно,  нельзя. Так, не вытеснил автомобили самолет -
каждому свое место.  Больше того,  в долгом и  азартном  соперничестве
обеих  сторон,  как  принято  писать  в  спортивных  газетных отчетах,
победила дружба.  Под влиянием  "классики"  были  разработаны  строгие
требования к тематическим коллекциям. Преобладание "тематики" приучило
больше,  чем прежде,  вникать в  содержание  марок  в  хронологических
коллекциях.  "Филателия,  - сказал однажды поэт Николай Рыленков, - не
только один из  самых  массовых,  доступных  буквально  каждому  видов
собирательства,  но  и  одно из самых благородных,  самых бескорыстных
человеческих увлечений,  увлечений  для  души.  Всякое  собирательство
воспитывает   волю  к  непрекращающимся  поискам,  но  не  всякое  так
раздвигает горизонты,  так обогащает в познании  мира,  так  укрепляет
дружеские  связи между людьми различных стран,  как филателия.  В ней,
как небо в капле росы,  отражается вся жизнь современного человечества
с   его   историческими  связями  и  новыми  устремлениями.  Филателия
запечатляет самый дух времени и обязывает увлекшегося ею "быть с веком
наравне".
     Однако вы сейчас убедитесь - цветы зла могут  расцвести  даже  на
почве благородных и бескорыстных человеческих увлечений. Пример тому -
самая знаменитая марка.

        "ЗНАМЕНИТАЯ УЗНИЦА"

     Ох уж эти женщины!
     - Знаешь, милый, плюшевая королева опять явилась на бал с дрянной
бумажонкой на шее.
     - Ты   хочешь   сказать,  что  миссис  Хинд  надела  медальон  со
знаменитой "Британской Гвианой"?
     - Уж  не знаю,  как эта марка называется,  только говорят,  будто
такими в прошлом веке вместо обоев стены оклеивали.
     - Не  такими.  Эта - одна-единственная.  Хинд за нее триста тысяч
франков выложил да еще налог.  В общем,  тридцать  тысяч  долларов  по
курсу...
     - ...за клочок замусоленной бумаги.
     - Тогда  уж  добавь  -  самой  дорогой бумаги в мире.  В "клочке"
четыре квадратных сантиметра.  Значит,  каждый из  них  стоит  семь  с
половиной тысяч долларов. Дороже бриллиантов!
     - Хочешь сказать:  дороже  бриллиантов,  что  ты  подарил  мне  к
годовщине нашей свадьбы?  Артур Хинд помешан на марках, однако он выше
ценит свою жену...
     И правда,  марка,  с которой, как рассказывали, капризная супруга
американского короля плюша хаживала на балы, изяществом не отличалась:
шероховатый,    поистертый   по   краям   карминово-красный   бумажный
прямоугольник  с  обрезанными  углами.   Грубоватый   черный   рисунок
обезображен  пришедшимся  почти  на  самую  середину  штемпелем да еще
чернильным автографом.  И тем не менее  миссис  Хинд  охотно  щеголяла
медальоном:  "бумажный  бриллиант"  неизменно  привлекал внимание - не
красотой,  конечно, а своей необычностью, романтическим происхождением
и ценой, из которой она, разумеется, секрета не делала.
     "Британская Гвиана",  действительно,  очень   знаменита,   а   ее
причудливая, и в общем-то печальная, история поучительна.
     Филателистическое "сокровище" появилось в  1856  году  в  столице
теперь  уже  не  существующей  колонии Британская Гвиана.  Почтмейстер
Дальтон не получил вовремя  партию  марок,  заказанную  в  Лондоне,  а
местные запасы были на исходе. Но не закрывать же из-за этого почту! И
Дальтон  распорядился   изготовить   местные   марки.   Типография   в
Джоржтауне,   благодарение   богу,  имелась  -  печатала  "Официальную
газету", - почему бы ей не справиться и с малюсенькой маркой?
     Типографщики справились. Они не стали даже заказывать специальный
рисунок, а взяли заставку газетной рубрики, набрали текст: "Британская
Гвиана,  почта,  один  цент",  расположили  его вокруг клише заставки,
заключили в четырехугольную рамку,  оттиснули  на  бумаге  -  и  марка
готова.  Ее сверстали и отпечатали точно так же,  как и газету. Однако
заставка с трехмачтовой шхуной и девизом колонии,  который переводится
с  латинского  как  "Даем и берем взаимно",  выглядела на миниатюре не
столь  эффектно,  как  на  большом  листе.  Словом,  марка  получилась
простоватой  и грубоватой.  Это впечатление усиливают проставленные от
руки,  выцветшие буквы Э.  Д. У.- инициалы почтового клерка. Он вписал
их,  согласно  инструкции,  приняв  корреспонденцию  и погасив марку -
единственный сохранившийся до нашего времени экземпляр.
     Когда, наконец,   прибыли   марки   с   берегов   Темзы,  местный
одноцентовый выпуск стал  не  нужен,  и  о  его  существовании  просто
забыли.
     В 1872 году тринадцатилетний джоржтаунский школьник Вернон Воган,
копаясь  в старых письмах,  обнаружил одно с незнакомой маркой,  и она
перекочевала в альбом.  Но,  словно на беду, вскоре в магазине братьев
Смит появились яркие,  экзотические знаки почтовой оплаты.  Охваченный
приступом филателистической лихорадки,  Воган  купил  их  столько,  на
сколько  хватило  денег,  и  стал прикидывать,  нельзя ли достать еще,
продав что-нибудь из собственной коллекции.  Подходящий покупатель был
на примете: достаточно известный местный коллекционер, сосед Вернона -
Нейл Р.  Маккинон.  И здесь Воган вспомнил  о  своей  находке,  плохая
сохранность  которой  его  очень беспокоила.  "Не может быть,  чтобы в
семейной  переписке  не  нашлось  другого  экземпляра,   получше",   -
опрометчиво подумал мальчик и отправился к Маккинону.
     Взрослый коллекционер никогда не видел такой  марки  и  тоже  был
смущен   ее  изрядно  подпорченной  внешностью.  Разумеется,  надо  бы
выручить юного коллегу по увлечению,  но тот должен понимать,  что он,
Нейл Р.  Маккинон, совершая подобную покупку, сильно рискует, и только
присущее ему,  Нейлу Р.  Маккинону,  чувство  благородства  заставляет
его... В общем, шесть шиллингов, и ни пенса больше, - все, что удалось
получить  Вогану  за  будущую  "суперзвезду".   Вышеозначенная   сумма
незамедлительно перекочевала в кассу братьев Смит.
     Через несколько лет коллекцию  Маккинона  приобрел  ливерпульский
торговец  марками  Томас Ридпат.  Он первый смекнул,  что одноцентовый
гвианский бумажный  кораблик  -  вещь  уникальная.  И  нашел  для  нее
уникального  покупателя  -  уже  знакомого  нам Феррари.  Тот заплатил
Ридпату за "кораблик" 150 фунтов стерлингов - на 30 фунтов больше, чем
выручил  Маккинон  за  всю  свою  коллекцию.  Марка  Британской Гвианы
взлетела на гребень моды,  филателисты переворошили груды старых писем
- их настойчивости позавидовал бы самый дотошный детектив.  Но второго
одноцентового "кораблика" разыскать не удалось.  "Может,  и  тот,  что
есть,  не  настоящий",  -  предположили  разочарованные  скептики.  Но
опровергнуть их рассуждения помогли рукописные инициалы Э.  Д.  У. Они
встречались   и   на   других  гвианских  марках  и,  как  выяснилось,
принадлежали почтовому клерку Э.  Д.  Уайту.  Подлинность  же  подписи
сомнений не вызывала.
     Марка прославилась  и  при  распродаже  коллекции  Феррари  стала
гвоздем проходившего 6 апреля 1922 года аукциона.
     Вокруг "Британской  Гвианы"  развернулась  ожесточенная   борьба,
завершившаяся битвой трех королей - английского Георга V,  эльзасского
табачного короля Мориса Бурруса и американского  короля  плюша  Артура
Хинда.  Двое из них предпочитали действовать через посредников. Первым
сдался представитель британской короны.  (Правда, ходил слух, будто на
аукцион  заглянул  сам  Георг  V  и  по  цвету  марки  решил,  что она
фальшивая.  Но может,  и этот слух был оружием в схватке конкурентов?)
За ним отступил эльзасец.  Артур Хинд выложил, включая налог, тридцать
тысяч долларов.  Будучи из породы эксцентричных миллионеров,  он,  что
называется,  не отходя от кассы, сделал широкий жест - предложил марку
в подарок побежденному им Георгу  V.  Король  королевский  подарок  не
принял, и "Британская Гвиана" очутилась в США.
     Иногда доводится читать,  что она пересекла океан, сопровождаемая
вооруженными  до  зубов  сыщиками,  а потом поселилась в бронированном
сейфе под круглосуточной охраной.  Поначалу, возможно, это было просто
легендой,  число  которых  с  годами увеличивалось.  Во всяком случае,
Артур   Хинд    охотно    демонстрировал    свое    приобретение    на
филателистических выставках в Америке и Европе. И марка отправлялась в
дорогу  не  в  сопровождении  сыщиков,  а  одна-одинешенька,  заказным
письмом.  В  результате,  когда  Хинд умер,  она словно в воду канула.
Длительные и тщательные поиски ни к  чему  не  привели.  Наследники  и
филателисты  строили  всевозможные  гипотезы,  уже  теряли  надежду на
успех. Но не миссис Хинд, которая тем временем доказывала в суде, что,
согласно завещанию, "Британская Гвиана" не может быть продана вместе с
остальной коллекцией покойного мужа.
     "Марка моя, - утверждает готовящаяся вновь сменить фамилию вдова.
- Артур мне ее подарил".
     Процесс миссис  Хинд выигрывает.  Но поискам,  кажется,  не будет
конца,  пока кто-то не догадывается заглянуть в один  из  конвертов  с
корреспонденцией, позыбытых за всей этой суматохой на письменном столе
покойного.  Из конверта выпархивает присланный хозяину после очередной
выставки бумажный "кораблик".
     Переменив фамилию на Скала,  бывшая миссис Хинд решает расстаться
с  филателистическим  уникумом.  "Британская  Гвиана" снова пересекает
океан   в   обратном   направлении,   теперь   уже   будучи    надежно
застрахованной.  Однако европейские коллекционеры не решаются выложить
сумму,  которая удовлетворила бы владелицу. И марка переходит в другие
руки  только  в  1940  году  за  42  тысячи  долларов.  Имя очередного
обладателя тридцать лет  остается  загадкой  для  всех  -  таково  его
желание,  оговоренное  при  покупке условие.  Пока редчайшая из редких
принадлежит Фредерику Т.  Смоллу,  никто не должен знать об этом.  Его
тщеславие  молчит,  он  вообще  не  филателист,  а  живущий  в Америке
австралийский миллионер-скотовладелец.  На марки Смолл смотрит как  на
акции,  которые, в отличие от настоящих, никогда не падают в цене. Как
и подобает ценным бумагам,  "Британская Гвиана"  отныне  действительно
хранится в сейфе одной из Нью-Йоркских фирм.
     В 1970   году   марка   перекочевывает   от   Смолла   к   восьми
пенсильванским  предпринимателям.  Новая  цена "кораблика" - 280 тысяч
долларов.  И заплачены они,  конечно,  не за право  любоваться  редкой
маркой.  Спустя  десять  лет  глава  пенсильванского  синдиката  Ирвин
Вейнберг во всеуслышание заявит: "В свое время мы купили ее, страхуясь
от   инфляции.  Каковы  же  темпы  роста  инфляции,  наглядно  показал
сегодняшний аукцион".
     Эти слова  сказаны в 1980 году,  когда "Британская Гвиана" была в
очередной  раз  перепродана  за  фантастическую  сумму  в  850   тысяч
долларов. Для сделки потребовалась всего одна минута - столько времени
длился, быть может, самый короткий в мире аукцион.
     Если речь идет о деньгах, зарубежные журналисты не прочь ослепить
читателя радугой цифр и различных сопоставлений.  Они,  разумеется, не
упустили   случая   скрупулезно  проследить,  как  же  поднималась  на
финансовый пьедестал "Британская Гвиана". Напомним, ее первоначальная,
номинальная  стоимость  - один цент.  Воган продал марку по курсу того
времени за полтора доллара,  Маккинон - за 530 долларов вместе со всей
своей коллекцией.  Феррари заплатил за марку 670 долларов. Дальш