ой  полиции хлопот
больше, чем тысячи уголовников. Это они таили в  себе громы, эхо которых так
часто отдавалось в Батуме, Кутаисе, Ахалцихе, Озургетах, Квирилах, приводя в
движение  стоячую  воду страны.  Это  они  устроили дерзкие  экспроприации в
Квирилах и Кутаисе. Это они зажгли пожар забастовок,  волнений, восстаний  в
Дидубе, в Надзалдеви, Батуме, по  всему Закавказью, Они  подняли в 1905 году
рабочих Тифлиса и вывели их с красными знаменами и революционными песнями на
улицы города.
     Элисо, Котэ, Вано, Бочуа, Датико, Аркадий, Феофил, Акакий, Элико -- все
были здесь, ожидая своего старого боевого товарища.
     Ни один из них не знал, будет  ли кто-нибудь из них жив завтра. Ни один
из них не думал об этом.
     Они сидели, стояли, ходили по  комнате, веселые и  довольные  тем,  что
нашлась свободная  минутка, когда можно поболтать о всяком вздоре и забыть о
делах.  Они  были  похожи  скорее  на  веселых   студентов,  собравшихся  на
вечеринку, чем на людей, за плечами которых стоит смерть.
     Камо еще не пришел. По-видимому, он где-то замешкался.
     И вдруг дверь отворилась.
     В нее  просунулась корзина,  наполненная персиками. Потом -- весы.  Под
весами засуетились  чувяки  с  закрученными кверху носками.  Вслед  за  ними
показались длинный нос, обвисшие усы, бегающие глаза. Рот человека обнажился
до последних пределов и показал ослепительно белые зубы.
     -- Ай, персики! Кому надо персики! Подходи,  бери, не стесняйся! Дешево
продается, даром не дается, купится -- полюбится. Ай, персики, персики...
     Люди, собравшиеся в комнате, насторожились и сунули руки в карманы. Что
надо этому кинто? Кто он?
     А кинто уже влез со своей корзиной в комнату. Тогда Вано подошел к нему
и взял за плечо:
     -- Тебе что здесь надо? Кто ты такой?
     И  вдруг кинто  захохотал,  и все  засмеялись:  Камо... Как они его  не
узнали!
     -- Нет, брат, ты непревзойденный актер.
     Отчет Камо был  недолгий и ясный. Он рассказал,  как  добрались  они до
Константинополя,  у  кого и за какую цену  было куплено оружие и  приобретен
пароход. Упомянул о буре,  о  гибели  судна, о  рыбаках,  подобравших  их  у
румынского берега. Сказал несколько слов об опасности, угрожавшей со стороны
румынской полиции.
     Камо отчитывался  в каждой мелочи.  Вот пятидесятикопеечный  обед,  вот
стоимость железнодорожных билетов, проезд по  морю, номер в гостинице, баня,
бутылка   вина,   расходы   на   покупку   оружия,  взятка   чиновникам   из
константинопольской таможни.  Еще цифры -- рубли, копейки, ушедшие на личные
нужды...
     Камо кончил. Нервным движением  он  достал портсигар,  вынул папиросу и
закурил.
     Тогда  выступил Сильвестр -- лидер меньшевистской фракции. Он скользнул
глазами по  Камо, как будто прощупывая его, прищурился и поднял  подбородок.
Собрание насторожилось.
     --  Еще в  Кутаисе,  --  сказал Сильвестр, -- я  и  мои единомышленники
отстаивали оправдавшуюся ныне точку зрения:  квирильские тысячи не следовало
поручать  Камо. Дело не в копейках, в которых он дал нам отчет, а в погибших
тысячах. Конечно, -- поправился Сильвестр, --  если бы Камо вообще не дал бы
нам никакого отчета, то и тогда мы, не колеблясь,  поверили бы ему.  Но дело
не  в честности,  а  в его неумении  быть  настоящим коммерсантом.  Эта  вот
честность,  эта  копеечность,  это  стремление  сделать  все  "подешевле  да
побольше"  и привела к катастрофе с оружием.  Он купил дрянной  пароходишко.
Почему дрянной? Потому что Камо -- копеечник...
     Тогда взял слово  Котэ.  Он  говорил  о  слишком умной рассудительности
Сильвестра.  Это  правда  --  пароход  погиб.  Но  что  же  делать?  Камо  с
удовольствием, конечно, купил  бы океанский пароход или броненосец, если  бы
достопочтенный Сильвестр дал ему необходимые суммы... Пришлось экономить  --
лучше оружие, чем броненосец.
     Собрание   засмеялось.   Сильвестр  смущенно   заморгал   глазами.   Он
чувствовал, что собрание на стороне Камо.
     Стоявший все время у стены Камо вышел на середину.
     --  Если  группа  Сильвестра  жалеет погибших денег,  мы  возвратим  их
комитету  вдвойне  --   пусть  только   комитет  даст  санкцию.   Мы  готовы
удовлетворить Сильвестра.
     Собрание насторожилось.
     Снова  выступил  Сильвестр  и  сказал,  что экспроприации,  на  которых
помешана боевая группа, в том числе и Камо, могут в  конце концов привести к
очень  нежелательным  результатам,  озлобить  население  и  заставить  народ
смотреть на революционеров, как на  бандитов. Когда Сильвестр окончил  речь,
поднялся шум. Председатель тщетно пытался призвать собрание к порядку.
     Собрание стихло только тогда, когда выступил Камо.
     --  Может быть, вы  прикажете  идти на  паперть  с  протянутой рукой  и
просить:  "Подайте,  Христа  ради,  копеечку  бедным  революционерам  на  ре
волюцию?"  -- почти прокричал он. --  Может  быть, вы  организуете подписной
лист и пойдете с  ним по канцелярии наместника:  "Нуждаемся, мол, господа...
Революцию хотим  делать, свергать власть,  а денег нет... Пожертвуйте,  ради
бога,  ва  ше  сиятельство"... Нет, революция  не  просит:  она требует! Она
берет!  Нам  нужно  печатать  литера туру, покупать оружие,  нам  необходимы
деньги на поездки, нам надо оказывать помощь семьям  арестованных товарищей.
Этих  денег нам  не  даст никто.  Мы  возьмем  их сами --  возьмем у  самого
богатого купца... мы  возьмем их  у государственной власти, в казначействах,
банках! Да, в банках!.. Я  согласен, что экспроприация  --  дело  грубое. Но
других путей  мы не видим.  Укажите  другие  пути,  более мирные, более, так
сказать, гуманные -- и мы немедленно откажемся от экспроприации. Таких путей
нет. Правда, могут пострадать невинные люди -- чиновники, охрана -- но что ж
делать?  В  бою  приходится  жертвовать  всем.  Мы постараемся  сделать  все
возможное, чтобы невинные не пострадали.

     Председателю  стоило огромных  трудов успокоить  собрание  и  добиться,
наконец, поименного  голосования:  нужна  или не нужна  новая экспроприация?
Большинство одобрило предложение Камо.  Боевой  группе, и  в частности Камо,
поручалось добыть деньги, необходимые для приобретения оружия.

7

     В  1907  году  царское правительство усиленно  проникало в  Персию. Оно
стремилось парализовать на  Востоке деятельность своего  старого,  заклятого
врага -- Англии.  Цель борьбы  с  Англией заключалась  в том,  чтобы  раз  и
навсегда покончить в Персии с английскими товарами --  сахаром, мануфактурой
-- и двинуть в эту сторону товары российских фабрикантов.
     Царское правительство опасалось противодействий из Лондона. Оно склонно
было опасаться вооруженного конфликта и с этой целью слало войска к границам
Персии.
     В маленький пограничный с  Персией городок Джульфу из Тифлиса шли обозы
с провиантом, обмундированием, деньгами.
     Спустя несколько дней после того, как  общее собрание комитета поручило
Камо добыть деньги, из Тифлиса в сторону Джульфы шел денежный транспорт.
     Охраняемые казаками,  два экипажа тронулись  из  Тифлиса в восемь часов
утра, а в  три часа  дня управляющему  конторой государственного банка, было
сообщено,  что  на  этот транспорт  произведено нападение.  Один из  казаков
оказался  тяжело  раненным  при  взрыве  бомбы, брошенной  злоумышленниками.
Остальные казаки невредимы, и денежный ящик не пострадал. По нападавшим была
открыта  энергичная стрельба. Одного  из  них удалось,  по-видимому,  тяжело
ранить. Однако группе удалось скрыться в лесу.
     В тот день, когда тифлисская  полиция была поставлена на ноги в связи с
нападением  на  денежный транспорт, одна  из тифлисских больниц  пополнилась
новым  больным.  Это был  техник железнодорожных  мастерских,  некий  Акакий
Дадвадзе.
     Дежурный  врач,  принявший  и  осмотревший  его,  нахмурился и  покачал
головой.
     Медицинский  осмотр  дал  следующие  показания:  у  пострадавшего  были
разорваны  мягкие части левой  кисти и предплечья. Все тело  было в  сильных
ожогах. Левый  глаз представлял собой изуродованную кровавую впадину. Анализ
желудка показал сильнейшее изъязвление его стенок, как следствие ожогов.
     Больной нашел в себе достаточно силы, чтобы подробно рассказать врачу о
куске раскаленного  железа,  который упал на  него  с  испортившегося крана.
Затем он  просил  врача  не  сообщать  никому  об этом  происшествии,  чтобы
известие о его несчастье не могло дойти до матери.  Изувеченный просил врача
скорее делать свое  дело и  ни  о  чем  его  больше  не  спрашивать, так как
говорить ему тяжело.
     Врачу  этот субъект показался странным. Раскаленным железом люди так не
обжигаются.  В данном случае  -- очень  тяжелый ожог, но ожог этот вызван не
раскаленным железом, а чем-то другим. Впрочем, какое дело врачу -- где и как
потерпел несчастье пациент?
     К  вечеру  Акакию  Дадвадзе  стало  хуже.  Он  впал  в бред и  всю ночь
выкрикивал  какие-то  непонятные  фразы,  называл  какие-то  имена,  отдавал
таинственные приказания,  изредка упоминая слово "бомбы". К утру он пришел в
себя.
     --  Вы  плохо  сегодня вели  себя,  -- сказал  врач, --  вы  все искали
какие-то  бомбы,   спасались   от  каких-то   казаков.  Знаете  о  вчерашнем
происшествии  под Тифлисом? Анархисты напали на денежный транспорт и едва не
похитили полмиллиона рублей...
     Акакий Дадвадзе молча взглянул на него  и отвернулся. Какое ему дело до
каких-то бомб,  до какого-то  ограбления и  полумиллиона рублей?  Ему  очень
больно и хочется скорее выздороветь.
     К  вечеру  больному  стало  опять плохо.  Он  снова  метался  на койке,
выкрикивая те же слова. Но  врач уже не слушал их. Он щупал  пульс.  Сестра,
сидевшая у изголовья больного, хлопотала  со льдом. Началась кровавая рвота.
Врач опасался, как бы к утру больной не умер.
     Но утром опять пришло  облегчение, а спустя неделю больной уже перестал
бредить. Ему позволили сесть. Еще через десять дней он стал на ноги.
     --  Слушайте, у вас здоровье, как у Ильи Муромца, -- говорил  ему врач,
довольный  и  самим  собой  и выздоравливающим,  которого  он  считал  почти
безнадежным.  --  Другой  на  вашем  месте  давно бы  уже  путешествовал  по
звездам... М-да...
     Через месяц и девять дней Акакий  Дадвадзе  почувствовал себя настолько
хорошо, что попросил выписать его из больницы.
     В день выписки Дадвадзе к нему явился какой-то человек, и они ушли.
     Впоследствии  оказалось,  что  больной был не кто иной, как  Камо.  При
нападении на денежный транспорт, следовавший в  Джульфу, он был тяжело ранен
и  обожжен неудачно брошенной бомбой. В тот же день товарищи доставили его в
больницу под вымышленной фамилией Дадвадзе.
     Экспроприация   на   джульфинский  денежный  транспорт  явилась   самым
неудачным  и  трагическим  предприятием  за все  время  деятельности  боевой
группы. Надо было наверстывать упущенное время. Деньги комитета  подходили к
концу. Партийную кассу надо было пополнять. Но какими способами?
     И вот снова перед боевой группой встал вопрос об экспроприации.
     Во время болезни Камо группа уже сделала попытку экспроприировать кассу
чиатурских   марганцевых  рудников.  Предприятие  потерпело  неудачу.   План
нападения на экипаж,  который вез  деньги, не был осуществлен только потому,
что  крестьяне,  взявшиеся довести членов  группы  До  назначенного места, в
последнюю минуту струсили. Пришлось вернуться назад.
     Бомбы, приготовленные для чиатурского дела, лежали в бездействии. Через
48 часов они, изготовленные с таким трудом, отсыреют и придут в негодность.
     На  очередном  совещании боевой группы  особенно  нервничал Акакий.  Он
негодовал на крестьян,  струсивших под  Чиатурами, и  страдал за  погибающие
бомбы, как будто на его глазах утопал самый близкий  человек, которого он не
в состоянии спасти.
     --  С  бомбами надо  что-нибудь делать. Иначе  через двое  суток  ими с
успехом можно будет играть в кегли. Как глупо! О, эти добросовест ные зайцы,
ведущие по  волчьим  тропам.  Сколь  ко  раз  я  говорил, что  крестьяне  --
ненадежный на род, они подведут в самую последнюю минуту... Так и вышло,  --
горячился  он.  --  Делать  все  надо  самим,  без  помощи  этих зайцев. Как
прикажете  теперь поступить  с бомбами? Изготовить новые?  Искать препараты?
Опять на три месяца отсроч ка? Снова нет денег, и все планы -- к черту!..
     В  этот  момент открылась дверь, и в  комнату  влетел  человек в  форме
почтового  чиновника. Это был Вано. Еще с  утра  его послали на  разведку  в
банк. Он снял фуражку,  сел и обвел всех присутствующих  таким торжествующим
взглядом, будто выиграл сто тысяч.
     --  Живем,  товарищи,  --  провозгласил он  так,  словно во  всем  мире
началась революция.  -- Завтра в  десять часов государственный банк получает
по почте четверть миллиона рублей.
     Горячая речь Акакия  прекратилась. Теперь  уже не  надо  опасаться, что
бомбами придется играть в кегли.
     Солнечным  июньским утром  кассир  государственного банка  Курдюмов  со
счетоводом  Головней прибыли  на почту получить 250000 рублей, присланные из
Петербурга.  Почтовый  чиновник,  ведавший операциями  по  переводам,  выдал
деньги.
     Курдюмов  проверил великолепно упакованные пачки ассигнаций и бросил их
в кожаный  баул.  Затем  вместе  со счетоводом вышел  и сел в  фаэтон.  Пять
казаков  окружили  его. Два  стражника  сидели на передней скамейке экипажа.
Лошади тронулись по направлению к Эриванской площади.
     В это  время площадь жила  своей обычной будничной жизнью. Толпы  людей
сновали по  ней  взад  и вперед. Какая-то старуха катила коляску с ребенком.
Небо  было  синее,  спокойное.  Среди  толпы  металась  собака  и  тщательно
обнюхивала ноги прохожих, очевидно  потеряв  хозяина. Продавец  вишен нес на
голове большую тяжелую, плетеную из камыша, корзину и громко кричал: "вишни!
камо надо вишни! вишни!"... Молоденькая гимназистка подошла к нему. Продавец
снял с головы корзину и поставил  ее на землю. В ту же минуту к нему подошел
пристав и приказал немедленно убираться.  Молоденькая гимназистка  испуганно
посмотрела  на пристава.  Продавец  покорно  поднял  корзину.  на  голову  и
удалился.
     Тогда  пристав подошел к старухе, катившей коляску, и также прогнал ее.
Затем,  заняв  позицию  посредине  площади,  принялся  разгонять   прохожих,
стремясь,  очевидно, освободить ее от людей. В  его руках была нагайка, и он
размахивал ею так решительно, что люди испуганно шарахались во все стороны.
     Рыжие усы пристава топорщились. Его красное лицо  казалось свирепым. Он
беспрерывно повторял одну и ту же фразу:
     --  Гаспада, гаспада,  обходите  кругом.  Через площадь  проход закрыт.
Гаспада... Гаспада... Проход закрыт...
     Скоро Эриванская площадь превратилась в  пустыню. Только один человек в
фетровой шляпе и мягких кавказских сапогах еще оставался на ней. Он медленно
расхаживал,  углубившись в  чтение  широко  развернутой газеты.  Пристав  не
обращал на него никакого внимания.
     Поднимая  тучи  дорожной пыли,  вдали  показался  фаэтон.  Двое казаков
скакали  перед ним,  устремив  вперед мутные  от  жары и  напряжения  глаза.
Остальные  трое скакали по  сторонам  и  сзади.  Оба стражника,  сидевшие  в
фаэтоне, не спускали глаз с кожаного баула.
     Фаэтон въехал на площадь.
     В  тот  момент  навстречу экипажу  ринулся высокий лохматый человек. Он
широким, энергичным жестом поднял руку. Рука сжимала темный пакет. Стражники
побледнели  и  сделали  попытку приподняться.  Один  из  них успел  крикнуть
Курдюмову:  "Господин кассир  --  бомбы!"  Но было поздно.  Лохматый человек
метнул снаряд прямо под фаэтон. Площадь дрогнула от долгого воющего гула...
     Стражников силой взрыва  выбросило из фаэтона. В  двадцати шагах от них
казак  старался  высвободить  ноги  из-под  тяжести  навалившейся   на  него
лошадиной туши. Взбешенные  взрывом лошади понесли казаков  во  все стороны.
Фаэтон оказался целым. С его козел снесло только кучера.
     Не управляемые никем, испуганные внезапным гулом, лошади понесли фаэтон
вперед.
     Все произошло так неожиданно и  стремительно, что Курдюмов не сообразил
даже,  что же, собственно, произошло. И только полминуты спустя после взрыва
он понял: это нападение... Деньги. Где деньги? Он перевел глаза на то место,
где лежал баул. Баул был  цел. Около него  сидел взлохмаченный, бледный, без
шляпы, Головня и лепетал нечто бессвязное.
     Курдюмов бросился на баул и  сел на него, подскакивая от толчков быстро
мчавшегося   фаэтона.  "Ну,  слава   богу,  деньги  целы",  --  подумал  он,
уставившись на обезумевшего от страха Головню.
     Эспроприация,   казалось,  потерпела  неудачу.  Лошади  уже  проскочили
площадь  и неслись  по  Салаакской  улице.  Опасность  как  будто  миновала.
Курдюмов начал  приходить в себя. "Слава богу, слава богу", --  шептали  его
дрожащие губы. Он думал, что опасность осталась уже  далеко  позади и деньги
будут  доставлены в банк. Он попытался подняться и сесть на сиденье  рядом с
Головней. Но в эту минуту на подножку экипажа  вскочил неизвестный  человек.
Как утверждали впоследствии прохожие, это был  тот самый человек  в фетровой
шляпе, который расхаживал с широко развернутой газетой.
     Он  ткнул Курдюмова в  грудь кулаком  и, схватившись за  складки баула,
потянул  его.  Курдюмов  тоже  схватился  за  баул и  умоляюще  взглянул  на
экспроприатора. Тогда неизвестный сильным толчком ноги выбросил Курдюмова из
фаэтона.  Но тут  Головня  схватился  обеими  руками за  баул... Безуспешная
борьба  с  экспроприатором, длившаяся всего  несколько мгновений, показалась
счетоводу вечностью. Он боролся инстинктивно, вовсе не думая спасать деньги.
Когда человек исчез вместе с баулом, у счетовода  мелькнула радостная мысль:
"Теперь не убьют"... По панели бежали  испуганные и  взволнованные прохожие.
Они провожали глазами бешено катившийся  фаэтон, в котором стоял обезумевший
человек и вопил:
     -- Ограбили... Убили!.. Скрылись...  Расследование, произведенное в тот
же  день,  установило,  что экспроприация  произведена  боевой  организацией
революционного  комитета. Человек, похитивший баул и бесследно скрывшийся  с
ним,  оказался  известным  членом   этой  организации  --   Котэ.  Следствие
установило  также,  что Котэ и  был  тем самым человеком  в  фетровой шляпе,
который  расхаживал  с  развернутой  газетой  по Эриванской  площади. Газета
служила для всех остальных экспроприаторов сигналом к нападению.
     Имена  остальных  боевиков,  участвовавших  в  нападении, установить не
удалось.
     Лишь  спустя  много  времени  и  по  другому  уже   случаю  жандармское
управление  выяснило  еще  одну  деталь экспроприации:  полицейский пристав,
столь  деятельно  разгонявший  толпу  на  площади,  был  не  кто  иной,  как
знаменитый Камо.

8

     На этот раз был приведен в движение сыскной механизм не только Тифлиса,
но   и  Закавказья.  Власти  решили   во   что  бы  то  ни  стало  захватить
экспроприаторов и раз навсегда покончить с вечной опасностью, грозившей бла.
гополучию государственной казны.
     Сыскное  начальство  особенно  интересовалось  Камо.  Оно  готово  было
пожертвовать  еще  одним денежным  транспортом, только бы  удалось  схватить
этого легендарного человека.
     И его наконец обнаружили. Камо был арестован в Германии через несколько
месяцев после события  на Эриванской  площади. Берлинская полиция  оказалась
искуснее тифлисской.
     В августе 1907 года в Берлине, на  Эльзассер-штрассе был задержан агент
некоего страхового общества Мирский.
     Несмотря на тщательно произведенный обыск и еще более тщательный допрос
германская полиция так и не добилась  ответа на  интересовавший ее вопрос --
какие причины  заставили прибыть в  Берлин  агента  Мирского и  почему в его
чемодане оказалось двойное дно, в котором хранились  взрывчатые вещества. На
эти вопросы следователь, допро