рафии.
     -- Кто это рядом с Алексеем Федоровичем?
     -- Его товарищ по  училищу,  Сергей Наумов,  они  сфотографировались в
день производства.
     -- Елена Федоровна, а у вас случайно нет фотографии Виктора Копытина?
     -- Конечно, Василий Николаевич, но зачем она вам?
     -- Елена Федоровна,  мне тяжело говорить,  но  Алексея Федоровича убил
Копытин.
     -- Нет!.. Это невозможно...
     -- Но это так. Копытин убил и Басова, и еще нескольких человек.
     -- Это невозможно.
     -- Елена Федоровна, поверьте мне, на его руках много крови прекрасных,
нужных новой России людей.
     -- Он заговорщик?
     -- Нет, он стал бандитом.
     Елена  опустилась на  диван,  закрыла лицо  руками.  Так  она  сидела
несколько минут, потом посмотрела на Манцева:
     -- Он вчера был у меня.
     -- Зачем?
     -- Он ничего не  знал об Алешином письме,  он приходил и  сказал,  что
брата убили вы.
     -- Неужели вы ему верите?
     -- Нет.
     -- Так где его фотография?
     -- Висела на стене.
     На  месте фотографии они увидели только темный квадрат на  выгоревших
обоях.
     -- Он заходил в эту комнату?
     -- Да, -- тихо ответила Елена.
     -- Елена Федоровна,  он  мечется по  городу,  как  зверь,  у  него нет
выхода, мы его поймаем, но он может появиться у вас снова.
     -- И что мне делать?
     -- Разрешите посмотреть квартиру?
     -- Конечно.
     -- У вас во двор окна комнат выходят?
     -- Только на кухне.
     Они вошли на кухню.
     -- Вот как хорошо, -- засмеялся Мартынов, -- занавесочка славная у вас.
     -- Какая занавесочка? -- непонимающе спросила Елена.
     -- А вот эта,  в пол-окна,  пестрая.  Ее и днем заметишь. Если Копытин
придет, вы ее задерните.


     Война войной,  революция революцией,  а  Мясницкая такая же нарядная.
Правда, подоблезли золотые буквы на вывесках торговых фирм, новые названия
советских учреждений появились,  но  тротуары чистые,  даже потрескавшиеся
стекла магазинов горели на солнце.
     Что и говорить -- московское "сити".
     Да и  народ здесь привычный,  одетый добротно.  Меха,  сукно дорогое,
трости.
     Копытин остановился напротив дверей с вывеской "Валютный отдел".
     Дверь двухстворчатая,  сбоку милиционер с наганом на ремне прыгает от
мороза.
     Ничего. Пусть себе прыгает пока.
     И  вдруг на той стороне --  дама в  чернобурой шубе,  шапочка на брови
натянута. Копытин перебежал улицу:
     -- Ольга Григорьевна!
     Остановилась, взглянула изумленно:
     -- Господи, Виктор!
     Щелкнул каблуками, наклонился к руке. Ольга Григорьевна оглянулась.
     -- Вы с Юга? -- спросила шепотом.
     -- Так точно.
     -- Как там?
     -- Наступаем.
     -- Скоро ли в Москву?
     -- Трудно, очень трудно. А вы как здесь, Олечка, как муж?
     -- Трясемся, ждем обысков, реквизиций.
     Копытин взял ее под руку и повел по Мясницкой.
     -- Милая Олечка, передайте Петру Львовичу, что есть шанс уехать на Юг.
     -- Не может быть!
     -- Тихо,  ради бога,  тихо.  Я через несколько дней уезжаю, могу взять
вас с собой.
     -- Но это опасно.
     -- Нисколько. Мы поедем в поезде Международного Красного Креста.
     -- Вы наш спаситель.
     -- Ждите, -- сказал Копытин, -- и учтите, что под флагом Красного Креста
можно  провезти все.  В  Москве  очень  неспокойно.  Чекисты убили  Бориса
Аверьяновича Басова, забрали его редчайшую коллекцию.
     -- Я слышала, Виктор, это ужасно, -- глаза Олечки наполнились слезами.
     -- Алешу Климова убили. Вашего поклонника.
     -- Господи, Алешу? За что?
     -- Он хотел справедливости.
     -- Виктор, -- Ольга схватила Копытина за рукав, -- спасите нас. Умоляю!
     -- А ваш папенька, Григорий Нилыч?
     -- Он сидит на своих камнях. "Это -- для истории. Это -- для искусства".
Ах, Виктор, вы же знаете отца. Попробуйте поговорить с ним сами.
     Копытин поглядел на Ольгу, усмехнулся, дернул щекой:
     -- Попробую.


     Несколько минут  назад  Манцев вернулся от  Дзержинского.  Разговор с
Феликсом Эдмундовичем был обстоятельным и долгим.
     И,  сидя в  кабинете,  Манцев снова и снова вспоминал его,  думая над
словами  председателя  ВЧК   и   МЧК.   Манцева  всегда  поражало  смелое,
аналитическое мышление  Дзержинского,  неожиданность его  решений,  тонкое
знание политической обстановки.
     -- Бандитизм,  Василий  Николаевич, --  сказал  Дзержинский, --  сегодня
явление не  только уголовное.  Он  компрометирует власть рабочих,  кое-кто
пытается   представить   это   как   неспособность  большевиков  управлять
государством.  Следовательно,  бандитизм есть  явление  политическое.  Тем
более   что,   как   нам   известно,   белая  контрразведка  пытается  его
использовать.
     -- Мы делаем все, что можем.
     -- Дорогой Василий Николаевич, я об этом знаю, более того, я знаю, как
трудно людям из группы Мартынова вести оперативную и  следственную работу.
Криминалистика --  наука.  А  нам  приходится постигать ее  под бандитскими
пулями. Кстати, как вам помогает Бахтин?
     -- Хорошо.
     -- Пока они нам нужны. Помните об этом. Потом мы разберемся с ними.
     -- Но тем не  менее,  Феликс Эдмундович,  я  хотел бы вам рассказать о
нашем плане ликвидации банды Собана.
     -- Я прочел вашу докладную записку.  Считаю, что все правильно. Только
прошу вас об одном --  берегите людей. Любую операцию мы должны проводить с
минимумом  потерь.   Теперь  о   профессоре  Васильеве.   Он   сдал   свои
драгоценности государству.  Да, не удивляйтесь, все до последнего камня. В
своем  письме Луначарскому он  написал,  что  деньги эти  должны пойти  на
организацию народного образования.
     -- Это поступок.
     -- Подлинный патриот отечества всегда помогает ему  в  трудную минуту.
Но тем не менее я  позвонил в Гохран,  вам выдадут,  естественно на время,
одну из вещей Васильева. Начинайте операцию и помните о людях.


     В дверь постучали. Вошел Мартынов.
     -- Что?
     -- Все готово.
     -- Давайте рапорт.
     Манцев сел за стол.  Крепко потер ладонью лицо,  отгоняя сон, хлебнул
из стакана остывший чай.  Поднял бумагу ближе к свету,  начал читать.  Чем
больше читал, тем удивленнее становилось у него лицо.
     -- Вы,  братцы,  меня  в  острог хотите посадить?  Сам  думал или  кто
посоветовал?
     -- Вместе с Бахтиным.
     -- Ему простительно, он из старого сыска, а ты, Федор?
     -- Василий Николаевич, головой за все отвечаю.
     -- Ну ладно, --  Манцев улыбнулся,  подписал бумагу. --  Сухари ты мне в
домзак носить будешь.
     -- Обязательно.


     Бахтин пришел на  квартиру в  два часа.  Данилов посмотрел на  него и
понял -- пора. На секунду сжалось сердце, только на секунду.
     -- Голубчик,  Иван  Александрович,  и  вы,  Ниночка, --  Бахтин  достал
папироску с  длинным  мундштуком и  закурил. --  Вы  отправитесь сегодня  в
Столешников. На углу Петровки дом Бочкова знаете?
     Иван кивнул головой.
     -- Там на  первом этаже кафе.  Место дрянное,  грязное.  Но вы сядете,
спросите у  полового чего-нибудь,  а  когда он подаст,  скажите:  "Хочу на
лошадке покататься".  Он вас проводит в игорную комнату.  Там механические
бега.  Играйте,  пейте  шампанское и  помните,  что  вы  с  Петроградской,
налетчик, Студент. Как вас зовут?
     -- Олег Свидерский. Бывший студент Межевого института.
     -- И помните --  в  Питере вы взяли ломбард,  людей убили.  Вы налетчик
нового типа. Холодный, расчетливый, интеллигентный.
     Данилов отвернулся,  а когда повернулся вновь -- на Бахтина глядел уже
совсем другой человек: холодный, нагловатый, уверенный в себе.
     -- Вот это другое дело.  Теперь, --  Бахтин достал саквояж, расстегнул,
положил на стол две толстые пачки денег, золотые украшения.
     -- Берите  деньги,  надевайте  украшения  и  с  богом.  Помните,  Иван
Александрович, там будут наши люди, если что -- они помогут.
     В кафе было накурено и холодно.  На небольшой эстраде в углу играл на
пианино тапер.  Звук пианино был  неестественно чужим в  слоистом от  дыма
воздухе и гуле голосов.
     Почти все столики были заняты,  люди сидели прямо в пальто и шинелях,
спорили, размахивали руками.
     Данилов увидел столик в углу у окна и пропустил вперед Нину:
     -- Прошу.
     Они уселись.
     Пробегавший мимо  официант в  черном  фраке,  натянутом поверх ватной
куртки,  сразу же  увидел дорогое пальто на  молодом человеке и  котиковую
шубку  на  красивой молодой  даме.  И  руку  с  массивным золотым перстнем
увидел, лежавшую на грязной скатерти барски небрежно.
     Официант на ходу затормозил, развернулся и к столику:
     -- Чего господам угодно?
     -- А что есть?
     -- Извините-с,  время такое,  могу-с подать кофе желудевый-с, пирожные
на сахарине-с.
     -- Ликер?
     -- Время такое, господин.
     -- Послушайте,  милейший, --  Данилов  достал  толстую пачку  кредиток,
сунул ассигнацию в карман фрака, -- а на лошадках у вас покататься можно?
     Официант осклабился, оглянулся воровато:
     -- Отчего же-с. Таким господам... Прошу-с за мной.
     Они прошли мимо стойки со скучающим буфетчиком, вошли в узкую дверь и
очутились на лестничной клетке.
     -- Прошу-с.
     Из темноты выросла здоровая мужская фигура.
     -- На лошадок-с, -- тихо сказал официант.
     -- Валяй.
     Они  поднялись  по  ступенькам,  остановились возле  закрытой  двери.
Официант  постучал.  Дверь  раскрылась,  оттуда  полился  свет,  раздались
людские голоса, переборы гитары. Здесь был даже швейцар в ливрее.
     Пальто и шубу принял бережно, словно они из стекла.
     -- Прошу-с, господа.
     Одна из комнат --  буфетная.  Да,  здесь не знают о нужде и голоде.  В
свете  свечей переливаются разноцветные бутылки,  лежат  в  вазах  фрукты,
шоколад, бутерброды.
     -- Ты выпьешь шампанского, дорогая? -- спросил Данилов.
     -- Немного.
     А  буфетчик  в  черном  фраке,  белоснежной манишке,  с  бабочкой уже
хлопнул пробкой.
     Заискрилось, запенилось в бокалах вино.
     К стойке подошел человек в щегольском пиджаке, с жемчужной булавкой в
галстуке.
     -- Папиросы есть?
     -- Асмоловские.
     -- Дай, любезный, пару пачек.
     Мельком посмотрел на  него  Данилов и  узнал:  видел этого человека в
коридорах ЧК. И сразу ему стало спокойно:
     -- Мне тоже пачку.
     Буфетчик протянул Данилову коробку:
     -- На лошадок-с не желаете взглянуть?


     В соседней комнате,  огромной, без мебели, толпился народ. Кого здесь
только не было: завсегдатаи скачек в модных, не потерявших лоска костюмах,
дельцы, напуганные временем, шустрые карманники с Сенного рынка, спокойные
налетчики.
     Были здесь двое из банды Собана. Пришли рискнуть да погулять малость.
     Данилов  протолкнулся  к   огромному  столу.   Вот  оно  "пти  шво" --
механические бега.
     Крупье  с  истасканно-наглым  лицом,   с  пробором,   делящим  редкие
прилизанные волосы на две части, выкрикнул:
     -- Ставок больше нет! --  нажал рычаг,  и побежали четыре лошадки вдоль
стола. Круг, еще, финиш.
     -- Первым  пришел  рысак  под  номером  три.   Получите  ваш  выигрыш,
господин. --  Крупье  лопаткой  подвинул груду  денег  к  человеку в  сером
костюме.
     -- Позвольте, -- Данилов протолкнулся к столу, бросил пачку денег. -- На
все.
     -- Ваш номер, сударь? Сколько ударов будете делать?
     -- Двойка. Играю дважды.
     -- Делайте ставки, господа, банк богатый.
     Посыпались на стол деньги.
     -- Третий.
     -- Третий.
     -- Второй.
     -- Двойка.
     -- Игра сделана, ставок больше нет.
     Крупье вновь пустил лошадок.
     Круг.  Еще  один.  На  последнем вырвалась вперед  черная  лошадка  с
единицей, написанной на крупе.
     -- Выиграло заведение, --  крупье сгреб ставки в ящик. -- Желаете еще? --
он посмотрел на Данилова, улыбаясь нагловато-вежливо.
     Данилов стянул с пальца перстень.
     -- Примете?
     Из-за  спины крупье возник человек,  стремительно глянул на перстень,
что-то шепнул крупье.
     -- Примем.
     Крупье положил перстень рядом с пачкой денег.
     А люди делали ставки, кидали деньги, дышали тяжело и азартно.
     -- Ваш номер, не спите, юноша! -- усмехнулся крупье.
     -- Двойка.
     -- Вы фаталист. Ставок больше нет.
     Лошади побежали,  а  серая с  двойкой,  так  приглянувшаяся Данилову,
словно услышав и  поняв его,  бойко взяла с  места.  И  первой прибежала к
финишу. Крупье лопаточкой подвинул Ивану перстень и кучу денег.
     -- Больше не будете играть?
     -- Нет.
     -- Заведение желает вам приятно провести время.
     Никогда Данилов за свои восемнадцать не держал в руках столько денег.
     Да  что там не  держал.  Не видел просто.  Он и  вынес их в  буфетную
комом.
     -- Олежка! -- воскликнула Нина. -- Золотце! Как я рада.
     Данилов бросил деньги на стол, начал складывать.
     К Нине подошел вертлявый черный парень в коричневой пиджачной паре:
     -- Так как же, барышня, не желаете испытать...
     Данилов взял его за лацканы:
     -- Жить не надоело?
     -- Пусти! --  рванулся вертлявый,  но рука,  державшая его,  была не по
годам сильной, затрещал пиджак.
     Подскочил буфетчик:
     -- У нас так не принято, господин. У нас тихо все должно быть.
     Данилов оттолкнул вертлявого:
     -- Сделай так, чтобы я тебя искал.
     Давясь матерщиной, отошел вертлявый. Сел за столик к своему дружку.
     -- Ты видишь, Туз, что он со мной делает?
     -- А ты к чужим марухам не лезь.
     Туз ел и пил. Жадно, много, не обращая ни на кого внимания.
     -- Олежек, -- капризно протянула Нина, -- возьми ликеру и шоколад домой.
     Данилов бросил деньги на стойку:
     -- Три бутылки "бенедиктина" и две коробки шоколада.
     Буфетчик с поклоном начал упаковывать заказанное. Протянул сверток.
     -- Прошу-с. Ждем-с. Дорогой гость.
     Данилов и Нина вышли в прихожую.
     А вертлявый вскочил, вбежал в соседнюю комнату, пробрался к крупье.
     -- Кто это был, Кот? Что за фраер?
     -- Какой?
     -- А тот, что банк рванул.
     -- Из Питера,  Сеня,  налетчик.  Студент кличка. Он на Лиговке ломбард
грохнул, трех красноперых замочил.
     -- У-у, -- с ненавистью протянул Сеня, -- понаехало залетных. Московским
уже авторитета нет.


     В комнате у стола сидели четверо,  в кожаных тужурках,  в фуражках со
звездами.
     Собан развалился на  диване.  Сидел тяжелый,  сытый,  в  расстегнутой
жилетке.  Большое его  гладко выбритое по-актерски лицо светилось покоем и
добротой.
     -- Сегодня вечером приедете, --  точно и  резко,  словно командуя перед
строем,  говорил Копытин. Он стоял спиной к окну, прямой и строгий, как на
плацу. --  Приезжаете,  говорите,  что  из  ЧК, --  продолжал  он, --  берете
драгоценности.
     -- Хозяев глушить? -- спросил Семен.
     -- Нет. Только попугать. Пусть по городу слух пойдет, что ЧК грабит.
     Собан захохотал. Встал, большой, плотный, сытый:
     -- До ночи здесь сидеть будете, наши там смотрят на всякий случай.
     Часы в кабинете Манцева пробили пять раз.
     Василий Николаевич поднял  голову  от  бумаг,  покосился на  телефон.
Молчит. Он опять углубился в бумаги.
     В дверь постучали.
     -- Войдите.
     -- Разрешите, Василий Николаевич, -- вошел Козлов.
     Манцев вскочил, вышел из-за стола.
     -- Степан Федорович, что так долго? Садитесь.
     -- Василий Николаевич, Мартынов велел передать, что вроде сегодня.
     -- Факты?
     -- Приходил  человек   из   домкома   насчет   ремонта  электричества.
Проверили: домком никого не посылал, и человека такого там не знают.
     -- Он заходил в квартиру?
     -- Да. Всю обошел, проверял проводку.
     -- Что еще?
     -- Несколько  раз  телефонировали.  Хозяин  трубку  поднимает,  а  там
молчат. К соседке заходили двое. Представились -- из милиции.
     -- Зачем приходили?
     -- Расспрашивали,  нет ли посторонних.  Теперь,  дворника пытали, что,
мол, и как, есть ли чужие, не было ли чекистов.
     -- Дворник, кажется, вы?
     -- Так точно.
     -- Наверняка они придут сегодня.  Действуем так.  Если с  ними приедет
Собан,  что маловероятно,  то  брать сразу.  Если его не  будет,  пускайте
Студента.  Кстати, передайте Мартынову, что Данилов вел себя очень точно и
правильно.  Так  сообщили наши люди из  игорного дома.  Поезжайте,  Степан
Федорович, начинайте операцию.
     Козлов вышел.
     Манцев поднял трубку:
     -- Барышня,   центр,   5-36...   Александр  Петрович?..   Это  Василий
Николаевич... Да... Товар вечером прибудет.
     Бахтин,  постукивая тростью,  шел  по  темной Маросейке.  Его  догнал
извозчик:
     -- Ваше сиятельство, гражданин, товарищ...
     Бахтин повернулся,  разглядывая скучное бородатое лицо.  Потом сел  в
санки.
     -- Сверни-ка, братец, в Колпачный.
     -- А нам, барин, что день, что вечер, зипун не греет.
     У  двух тускло светящихся окон в  первом этаже Бахтин толкнул тростью
извозчика в спину.
     -- Тпру-у.
     -- Жди.
     Бахтин открыл дверь,  на которой полукругом белела надпись:  "Продажа
случайных вещей".
     Звякнул над дверью колокольчик.
     Бахтин  огляделся,  маленькое  помещение магазина  было  пустым.  Под
стеклом на  прилавке лежала всякая чепуха:  шпоры,  снаряжение офицерское,
фотоаппарат, кожаные и деревянные портсигары, тарелки.
     Бахтин постучал тростью по колокольчику.
     -- Иду,  иду, --  послышался из  глубины  старческий голос.  Внутренняя
дверь  раскрылась,  и  появился старичок,  невидный,  сгорбленный. --  Чего
изволите... -- начал он и узнал Бахтина.
     -- Господи,  счастье-то  какое,  Александр Петрович! --  Глазки старика
засветились ласковостью,  лицо разгладилось. --  Господи,  сподобился перед
смертью увидеть.
     -- Тебе,   Фролов,   на  небе  жизнь  длинную  отмерили.  Так  что  не
скромничай.
     -- Забыли, совсем забыли старика, господин надворный советник.
     -- А ты,  Фролов, душой извелся, видать. Где говорить будем? Здесь или
в комнатах?
     -- В комнатах, в комнатах. Сейчас, только лавку запру.
     Он вскользь поглядел на Бахтина, настороженно и быстро.
     Они прошли в квартиру, соединенную с лавкой маленькой дверью.
     Гостиная была похожа на жилье мелкого чиновника. Бархатная скатерть с
кистями на круглом столе.  Громадный,  как замок, буфет, лампа под зеленым
абажуром на  цепях под  потолком,  диван с  зеркальцем,  плюшевое кресло в
чехле.
     -- А у тебя, Фролов, все по-старому... Впрочем...
     Бахтин подошел к  дивану.  Над  ним  висел  картонный плакат с  плохо
выполненными фотографиями и надписью: "Вожди революции".
     -- Вместо государя императора повесил?
     -- Именно, именно. Каждая власть от бога. -- Фролов назидательно поднял
палец.
     Бахтин сбросил шубу на диван, сел за стол.
     -- Дело у меня к тебе, Фролов.
     -- Значит, вы, Александр Петрович, снова вроде как по сыскной части?
     -- Снова.
     -- Ай-яй-яй.   Потомственный  дворянин,  надворный  советник,  орденов
кавалер императорских...
     -- А ты, братец, никак, монархист?
     -- Спаси бог,  спаси бог, -- Фролов перекрестился. -- Только как же так?
До нас слухи доходили,  будто в  семнадцатом вас товарищи шлепнули.  А  вы
опять, значит? -- голос старичка стал жестким.
     -- Значит, опять, Фролов.
     -- А мы-то обрадовались...
     -- Рано.
     -- Значит,  опять по сыскной части.  А не боитесь, Александр Петрович?
Время-то  не  прежнее.  Лихое время,  разбойное.  Власть слабая.  Слыхали,
намедни шестнадцать постовых замочили. Значит, не боитесь?
     -- А когда я вас, хиву уголовную, боялся. Вспомни, Каин? Когда?
     -- Лихой вы человек, Александр Петрович.
     -- Ладно, -- твердо сказал Бахтин, -- любезностями мы обменялись.
     Он достал из кармана футляр,  положил его на стол, раскрыл. Брызнул в
тусклом свете  лампы  зеленый огонь  камней.  Лежало в  футляре изумрудное
ожерелье редкой красоты.
     -- Продать желаете? --  Фр