ая. Где чего хорошего выпил, помню.
     Он, ловко орудуя ножом, потрошил коробки с сардинами.
     Копытин  посмотрел  на  него,   быстро,  словно  случайно,  и  Лапшин
замолчал...
     -- Ты бы пошел,  Трифон, отдохнул в другой комнате, музыку послушал, --
сказал Копытин.
     Лапшин встал,  налил в стакан до краев тягучего "шартреза", прихватил
сала и вышел.
     -- Это твой вестовой? -- посмотрел ему вслед Климов.
     -- Вроде того. Да что о нем-то говорить...
     За стеной запела Ильза Кремер. Лапшин завел граммофон.
     -- Ты зачем приехал в  Москву? --  спросил Климов. --  Я очень удивился,
получив твое письмо.
     -- Соскучился, Алеша, соскучился.
     -- А если серьезно?
     -- Теперь ты мне ответь, что делаешь ты, поручик Климов, в Москве?
     -- Во-первых, штабс-капитан. Во-вторых, через два дня начинаю работать
инструктором стрелковых курсов.
     -- Браво! --  Копытин поднял рюмку. --  Браво.  Герой  германской войны.
Золотое оружие за прорыв в Галиции -- и учить большевиков стрелять.
     -- Я дал слово.  В декабре семнадцатого. Когда Александровское училище
сложило оружие.
     -- Кому?
     -- Я дал честное слово, что я никогда не буду выступать против народа.
     -- Ты  дал честное слово! --  Копытин вскочил,  лицо его свело тиком. --
Честное слово, когда твои друзья шли в "ледяной поход"*...
     _______________
          * Корниловский поход на Дон и Кубань в 1918 г.

     -- Вот об этом,  Виктор,  не надо.  Я знаю из ваших первопоходников не
только тебя...
     -- Хорошо! Забудем. Черт с ним, с золотым оружием, с погонами.
     Копытин   достал   из   кармана   золотой   портсигар.   Вспыхнула  в
электрическом свете бриллиантовая монограмма.
     -- Ты  стал  богат,   Виктор, --  прищурился  Климов, --  золотые  часы,
портсигар, перстень...
     -- А  на  тебе все тот же китель, --  резко отпарировал Копытин, --  все
твое имущество -- шинель да сапоги. А я хочу тебя сделать богатым.


     В  Сокольники ночь приходила раньше.  И если на улицах города темноту
разгонял тусклый свет одиноких фонарей,  то на лес она опускалась плотно и
вязко.
     Дачи,  затерявшиеся в сугробах и деревьях,  были одиноки и пусты.  Ни
огонька, ни человеческих следов на мягком снегу.
     Темнота. Безлюдье. Поземка.
     Поэтому  свет  автомобильных фар  был  особенно  ярок.  Два  легковых
автомобиля пробирались сквозь сугробы.  Свернув с  широкой просеки в узкий
переулок,   они   остановились  у   двухэтажной   дачи.   Дважды   рявкнул
автомобильный клаксон.
     Сначала   тускло   вспыхнули  разноцветные  стекла   террасы,   потом
раскрылась дверь.
     Двое в шинелях, держа маузеры наготове, подошли к калитке.
     -- Спрячь пушку, Глухой, свои! -- крикнул шофер.
     Из дома вышли семь человек и пошли к машинам, расселись в автомобили.
     -- Едем? -- спросил шофер.
     -- Нет. Сейчас Петька придет.
     На террасе в свете лампы,  падающей из дверей,  стояли двое.  Собан --
высокий,  плечистый  мужик  лет  тридцати  и  Петька  Чернуха,  худощавый,
среднего роста.  Он был одет как чиновник средней руки,  в черное пальто с
котиковым воротником шалью и такую же шапку пирожком.
     -- Слушай меня, --  чуть растягивая слова,  говорил Собан, --  поедете в
сторону Тверской заставы, там и начнете. Пусть знают, кто хозяин в городе.
     -- Да понял я, Собан, понял.
     -- Еще раз повторяю,  подъедете, подзовете красноперого, спросите, как
проехать, и глушите.
     -- Потом куда?
     -- Известно куда.  Ты  на  Долгоруковскую,  а  Козуля  с  ребятами  на
Патриаршие к Витьке Залетному. Там от меня известий ждите. Иди.
     Собан  повернулся,  ушел  в  дачу,  а  через  несколько  минут  он  и
оставшиеся члены банды покинули дом.


     За  стеной по-прежнему играл граммофон,  только пела уже Варя Панина.
Видимо,  любил эту пластинку Лапшин, потому что ставил ее подряд несколько
раз.
     На  столе  стояла  початая  бутылка  зеленого  ликера.  Климов  сидел
строгий,  в  застегнутом  на  все  крючки  кителе.  Он  даже  воротник  не
расстегнул.
     По комнате шагал из угла в  угол Копытин,  продолжая,  видимо,  давно
начатый спор:
     -- ...Ты  говорил о  чести,  Алексей,  о  совести.  Твой  отец погиб в
Порт-Артуре,  и учился ты на казенный счет.  А дальше что ты видел? Строй,
нищенское жалованье подпоручика.  Сорок три рубля.  Из  этих денег ты  еще
платил за гимназию.
     -- Я честно служил, Виктор.
     -- Так я же не обвиняю тебя.  Но вспомни,  когда ты пришел свататься к
Ольге Васильевой, ее папенька отказал тебе. Почему? Да потому что ты нищая
пехтура.
     -- Ты не  смеешь так говорить о  Григории Нилыче,  просто Ольга любила
другого.
     -- Ах,  как  это  романтично.  Прямо  сочинение мадам Чарской.  Только
почему же месье Столбов, жених Олечки, сын мануфактурщика Столбова...
     -- Прекрати, Виктор, -- Климов вскочил. -- Немедленно прекрати.
     -- Ах,  вам не нравится, господин штабс-капитан, ну простите, простите
великодушно.
     -- Для чего ты начал этот разговор, Виктор? Изволь объясниться.
     -- Вот, -- сказал Копытин, -- мы и добрались до сути.


     Гнал  ветер  по  Долгоруковской редких  прохожих,  раскачивал тусклые
фонари. Плясал снег в слабом желтом свете.
     Приплясывал на тротуаре постовой милиционер.  Засунул руки под мышки,
грел пальцы. Время к ночи, а наган в холодной руке не слушается.
     Снопом  света  ворвались  на   улицу  автомобильные  фары.   Осветили
постового.
     -- Постовой, -- крикнул шофер. -- Как нам лучше к Пресне проехать?
     Шагнул милиционер к машине.
     Три  выстрела отбросили его к  стене.  И  он  упал на  спину,  широко
раскинув руки по снегу.
     На  Лесной  у  магазина Капонадзе лежит  у  стены  убитый милиционер.
Уходит в темноту машина...
     Двое в  шинелях со  звездами на фуражках барабанят в  двери магазина.
Гудит под ударами дверь.
     -- Открывай! Открывай, гад!
     -- Кто? Кто там? -- робко из-за дверей.
     -- Телефон есть?
     -- Есть.
     -- Звони в ЧК.


     Ревут  на  темных  улицах автомобильные моторы.  Сухо  рвут  выстрелы
темноту. Падают на землю люди в шинелях, в черных пальто, в ватных куртках
с милицейскими повязками на рукавах.


     Смолк граммофон, словно подавился. В дверном проеме возник Лапшин.
     И  увидел  Алексей Климов совсем другого человека.  Исчезла угодливая
улыбка. Опасный стоял человек. Неожиданный.
     -- Что ж, Алексей, не столковались мы с тобой.
     -- Ты этот портсигар и перстенек,  Витя, тоже в налете взял? -- Алексей
взял  в  руки золотой портсигар Копытина,  покрутил. --  Вот  видишь, --  он
щелкнул крышкой, -- монограмма-то затерта, только герб остался.
     -- Ты, чистоплюй, жил нищим и сдохнешь нищим. Иди учи за кусок воблы и
сахарин маршировать фабричных недоносков.
     -- Если бы ты,  Виктор,  приехав с Юга, как эмиссар генерала Деникина,
предложил мне идти бороться с большевиками,  я отказался бы из-за честного
слова.  Но ты приехал с Юга не драться и умирать,  а убивать и грабить. Ты
налетчик, Виктор.
     -- Ну  и   что? --   внезапно  совершенно  спокойно  сказал  Копытин. --
Революция избавила меня от обязанностей перед обществом.
     -- Но у тебя остались обязанности перед собой.
     -- Ты трус, Климов.
     Полетел на  стол  тяжелый портсигар,  полетел,  кроша рюмки...  ствол
нагана уперся Климову в спину.
     -- Убери своего... -- тихо сказал Алексей.
     -- Спрячь наган, Резаный.
     -- Он продаст, Витя.
     -- Спрячь.
     Лапшин спрятал наган.
     -- Идите,  штабс-капитан,  учите,  нищенствуйте...  Но помни, продашь,
сестренку твою, Елену Федоровну, побеспокоим.
     Копытин дернул щекой и провел ребром ладони по горлу.
     Климов вышел из комнаты.
     -- Надо шлепнуть его, -- сказал Лапшин, -- продаст, фраер.
     -- Нет, я его знаю.


     Мартынов что-то писал, Козлов возился с печкой, Данилов чистил наган.
     Он  уже  собрал его  и  вытер ветошью масляные пальцы,  как  зазвонил
телефон.
     -- Мартынов.  Так...  Так...  Выезжаем.  В машину!  Бандюги у Тверской
заставы милиционеров стреляют.
     Климов в подъезде достал из кармана кожаный портсигар,  вынул из него
самокрутку, прикурил от зажигалки.
     Стоял,  прислонясь к  стенке.  Курил и думал.  Разговор этот страшный
вспоминал.


     На темных улицах гремят выстрелы. Ревет мотор автомобиля.
     От  Лубянки  к  Тверской  заставе  мчится  длинный  черный  "пежо"  с
чекистами. Рядом с шофером Мартынов.
     У порота на Лесную машет руками человек с винтовкой.
     -- Притормози-ка, -- командует Мартынов.
     -- К Грузинам поехали они, к Грузинам.
     -- На Грузинский вал, -- скомандовал Мартынов.


     Климов  вышел  из-под  арки  двора.  В  темноте  угадывался  павильон
Патриарших прудов.  У  поворота на Спиридоньевку горел одинокий фонарь.  В
его желтом кругу ходил милиционер.
     Климов поднял воротник и зашагал к Спиридоньевке.
     -- Товарищ гражданин, -- окликнул его севший на морозе голос.
     Климов остановился.
     -- Огонька не найдется? Страсть как курить охота.
     Климов подошел, достал зажигалку.
     -- Ваше благоро... Тьфу, гражданин штабс-капитан... Не признаете?
     -- Скурихин, ты?
     -- Так точно, -- улыбнулся постовой.
     -- Ты же в деревню собирался, землю делить.
     -- Вишь, дело какое, не доехал. В милицию служить пошел.
     -- Ты что, партийным стал?
     -- Уж полгода, а вы-то как, Алексей Федорович, значит, с нами?
     -- Инструктором по военному делу служить буду.
     -- Я с нашими спорил.  Одни говорили,  что вы на Юг подались. А я им --
не  такой человек наш ротный.  Вас,  как в  шестнадцатом ранили,  мы очень
жалели... Новый ротный зверь пришел. А к вам мы всей душой.
     -- Ты вот что, Скурихин, заходи ко мне. Адрес-то помнишь?
     -- Это куда я в пятнадцатом сестрице вашей письмо передавал?
     -- Туда. Заходи. Ждать буду.
     Климов бросил руку к козырьку. Шагнул в темноту.
     Многовато неожиданных встреч  для  одного  дня.  Он  сделал несколько
шагов, и темнота слила его со стеной дома.
     А сзади вылетели автомобильные фары.
     -- Постовой! Как к Страстному монастырю проехать?
     Климов обернулся.
     Скурихин шел к машине.
     Три выстрела разорвали темноту.
     И падает, падает его солдат, георгиевский кавалер Скурихин, падает на
землю, которую так и не успел поделить.
     А свет фар в сторону ушел. Разворачивается машина.
     И словно в Галиции,  в войне, в окопах. Прыжок -- и он рядом с убитым,
выхватил наган из кобуры у лежащего.
     А машина буксует.
     Как на фронте, как в бою. Прыгнул ей наперерез штабс-капитан Климов.
     Выстрел!
     Разлетелось лобовое стекло.
     Выстрел!
     Кто-то закричал.
     Выстрел! Выстрел! Выстрел!
     Машина словно слепая ударилась в столб и застыла, задрав капот.
     Вывалился на снег человек и пополз.
     А у Климова еще один патрон.
     -- Встать! Брось оружие!
     Упал к ногам Климова маузер. Он наклонился, ловко подхватил его.
     -- Не стреляй... Ой, не стреляй... -- заголосил человек, не хотел я.
     -- К стене! -- скомандовал Климов.
     А из переулка снова свет фар и прямо на него.  Значит,  конец. Климов
поднял маузер.
     Автомобиль  затормозил,   поехал  юзом.  Выскочили  из  него  люди  в
кожанках.
     -- Чека! Не стреляй!
     Мартынов подбежал к разбитой машине.
     Шофер уронил на баранку простреленную голову,  рядом с  ним еще один,
двое сзади.
     Мартынов подошел к Климову:
     -- Это вы их?
     -- Да. Они убили моего солдата.
     -- Милиционера.
     -- Он был солдат моей роты на фронте.
     -- Хорошо стреляете. Наган его?
     -- Да.
     -- А маузер?
     Климов  кивнул  в  сторону  бандита,  которого  обыскивали Данилов  и
Козлов.
     -- Документы попрошу.
     -- Извольте.
     -- Федор, --  подбежал Козлов. --  Этот из банды Собана. Собан на даче в
Сокольниках. Говорит, не расстреляете -- покажу.
     -- Двух   человек  оставь  у   машины.   А   мы   в   район   милиции,
протелефонировать надо, пусть людей в Сокольники шлют.
     Мчится  по  улицам Москвы машина.  Между  Даниловым и  Козловым сидит
задержанный, в углу -- Климов.
     -- Гражданин комиссар, -- сказал Алексей, -- дайте мне наган.
     Мартынов повернулся. Внимательно посмотрел на Климова. Молча протянул
ему наган, насыпал в ладонь золотистую кучку патронов.
     От здания МЧК в  сторону Сокольников отъехал грузовик с  вооруженными
бойцами отряда особого назначения.
     Кончилась   Москва.   Остался   позади   трамвайный  круг.   Началась
Сокольническая роща. Мартынов приказал остановить машину.
     -- Данилов, останься. Будешь ждать опергруппу.
     -- Товарищ Мартынов...
     -- Выполняй приказ.
     Машина пошла дальше. И остался Ваня Данилов один у края рощи.
     Темень. Глушь. Ветер шумит в деревьях.
     Он вынул наган, взвел курок и сунул руку с оружием за пазуху.


     -- Где? --  Голос Мартынова спокоен,  словно в  гости едет  к  приятным
людям.
     -- Начальник, ты обещал...
     -- Не скули, не тронем.
     -- Сейчас поворот будет, а там вторая дача от края.
     -- Стой!  Егоров, -- повернулся Мартынов к шоферу, -- останешься с этим.
Мы с Козловым пойдем. Вы тоже можете остаться, гражданин Климов.
     -- Я пойду с вами.
     Мартынов помолчал. И сказал тихо:
     -- Согласен.
     Они шли след в след по заснеженной просеке. Вот и дача.
     -- Ну,  пойдем, благословясь. Я первый, Козлов за мной, вы, Климов, за
окнами смотрите,  если с нами что, постарайтесь задержать их, опергруппа с
минуты на минуту приедет.
     Мартынов поднялся на крыльцо и  толкнул дверь.  Она поддалась.  Они с
Козловым вошли на террасу.
     Еще одна дверь, распахнута настежь.
     Темнота дома  таила неожиданную опасность.  Мартынов шагнул в  темную
прихожую.
     Климов стоял за деревом, внимательно вслушиваясь в тишину.
     Где-то недалеко заурчал мотор автомобиля. Голос его ближе и ближе. На
просеку ворвался грузовик. Люди с винтовками окружали дачу.
     Горела лампа в  столовой,  ходили по комнатам чекисты.  Никого.  Ушел
Собан.


     В  окна здания на Малой Лубянке пришел рассвет.  Залил тусклым светом
комнату, растворил желтизну электрической лампы.
     -- Сколько же один человек наврать может,  немыслимое дело! -- Мартынов
встал из-за стола,  подошел к  печке,  приложил ладони к темному кафелю. --
Слушай, -- продолжал он, -- ты раз правду скажи, тебе же легче будет.
     Арестованный сидел  у  стола,  вжавшись  в  спинку  огромного резного
стула, затравленно глядел на Козлова и Данилова, устроившихся на диване.
     -- Поехали по порядку, -- Мартынов подошел к нему, сел на край стола: --
Имя?
     -- Ну, Петр.
     -- Отца как звали?
     -- Ну, Евсей.
     -- Ты что,  извозчик --  ну  да  ну.  Говори толком.  Петр Евсеевич.  А
фамилия?
     -- Бухин.
     -- Значит,  Петр Евсеевич Бухин.  И  в машину ты попал случайно,  ни в
кого не стрелял?
     Мартынов перегнулся через стол, достал из ящика маузер арестованного.
     -- Твой?
     -- А я откуда знаю?
     -- Ты же не дурак,  вот показания разоружившего тебя военрука Климова.
Сколько в нем патронов должно быть?
     -- Ну, десять.
     -- Так, -- Мартынов вынул обойму, вытряхнул на стол шесть патронов.
     -- Теперь гляди.  Видишь, патроны у тебя редкие. Пули в никелированной
оболочке.
     -- Ну.
     -- А   вот  пуля  из  убитого  милиционера  на  Патриарших,   медиками
извлечена, --  Мартынов бросил на стол деформированный никелированный кусок
металла. --  А  теперь... --  он вскочил со стола,  схватил арестованного за
руку, -- смотри.
     На правой руке был выколот синий меч и имя: Степан.
     -- Так что, Степа, дальше нукать будем?
     -- Не докажешь... не докажешь, -- заголосил арестованный.
     -- А чего мне тебе доказывать. Сам грамотный, декрет читал. Был взят с
оружием в руках...
     -- Скажу я,  что знаю,  скажу...  Только не  стреляй ты  меня...  Я  ж
молодой совсем, двадцать лет... Жизни не видел...
     -- А  те,  кого вы  грохнули вчера ночью,  они  жизнь видели?  Моя  бы
власть...
     Мартынов замолчал, побелел и опять отошел к печке.
     -- Ты,  комиссар,  запиши, что я сам, добровольно... Прими во внимание
мое рабоче-крестьянское происхождение...
     -- Поздновато ты  о  нем вспомнил.  Ты  нам теперь классовый враг.  Но
помощь учтем.


     Кабинет Манцева изменился.  В  нем  появились сейф и  шкаф,  стулья и
диван, и даже часы, похожие на крепостную башню.
     Василий Николаевич читал  бумагу,  а  Климов  пил  чай  за  маленьким
столиком в углу.
     Зазвонил телефон.
     -- Манцев...  Слушаю,  Феликс Эдмундович...  У меня... Конечно, Феликс
Эдмундович...  Если  позволите,  через  час. --  Манцев  положил  трубку: --
Алексей Федорович,  я прочел ваши показания.  Армия есть армия.  Сухо,  по
делу, точно, в деталях.
     Манцев встал из-за стола, подошел к Климову, сел рядом:
     -- Вы начинаете работать инструктором военного дела на фабрике?
     -- Так точно.
     -- В  декабре семнадцатого вы  дали  слово не  поднимать оружие против
народа.
     -- Так точно.
     -- Я не спрашиваю вас, Алексей Федорович, почему вы не идете в Красную
Армию.  Не  надо,  не отвечайте.  Мы,  большевики,  привыкли уважать чужие
убеждения. Но у меня есть к вам просьба.
     -- Чем могу служить?
     -- Нам нужны хорошие военные инструкторы в резервы милиции...
     -- Простите, гражданин комиссар, но я офицер...
     -- Зовите  меня   Василий  Николаевич.   Вчера   ночью  бандиты  убили
шестнадцать милиционеров.  Многие из них погибли из-за неумения обращаться
с  оружием.  Мне  звонил сейчас Феликс Эдмундович Дзержинский,  он  просил
поблагодарить вас  за  помощь  и  научить  рабочих,  пришедших в  милицию,
защищать граждан Москвы от бандитов. Я жду.
     В  комнату вошел  Мартынов со  свертком в  руках  и  протянул Манцеву
бумаги.
     -- Так как же, Алексей Федорович? Решайте.
     Климов  молчал.  Вспоминал  вчерашний  день.  Разговор  с  Копытиным,
Лапшина,  наган,  упертый в спину,  Скурихина, лежащего на земле, короткую
схватку.
     -- Почту своим долгом, -- Климов встал, щелкнул каблуками.
     Мартынов с интересом посмотрел на него:
     -- Вот и хорошо. -- Подошел к столу, взял ручку, подписал бумаги.
     -- Алексей Федорович,  вот  ваш мандат.  Вы  направляетесь МЧК старшим
инструктором военизированного резерва милиции.  Мы очень благодарны вам за
помощь.  В  своих показаниях вы  перечислили награды,  полученные вами  за
войну, --  Манцев открыл стол,  достал из  ящика наган: --  У  нас  пока нет
наград. Но этот наган носил ваш солдат. Мы отдаем его вам.
     Климов взял револьвер:
     -- Спасибо. Это оружие мне вдвойне дорого.
     Он сунул наган в карман.
     -- Нет, --  засмеялся Мартынов, --  так не пойдет, Алексей Федорович. Вы
же не заговорщик, чтобы оружие прятать, а боевой наш товарищ.
     Он развернул сверток,  протянул Климову новенький офицерский ремень с
кобурой.
     Климов ушел, Мартынов и Манцев остались вдвоем.
     -- Плохи дела,  Мартынов, -- Манцев закурил, -- уголовники хозяйничают в
городе. Что арестованный?
     -- Пряхин Степан,  кличка Зюзя,  из  тех,  кого Керенский по  амнистии
выпустил.
     -- Удивительный   человек   был   русский   либеральный   интеллигент.
Керенский --  присяжный  поверенный,  сам  участвовал в  сложных  уголовных
процессах, и вдруг амнистия тысячам опаснейших уголовников.
     -- Гад он, -- мрачно сказал Мартынов.
     -- Нет, Федор, это сложнее, значительно сложнее. Так что Пряхин?
     -- Работала вчера банда Собана. В ней всего тридцать четыре человека.
     -- До  вчерашнего дня.  Теперь двадцать девять.  Хорошо учили стрелять
господ офицеров.
     -- Теперь о базе. Меняют ее постоянно после каждого дела. Есть в банде
еще  один руководитель,  Витька Залетный,  р