шел Данилов, -- тут золота
много.
     Манцев вошел в гостиную.  Часть монет рассыпалась на полу,  остальные
лежали на столе.
     Василий Николаевич взял  в  руки  золотой квадрат,  поднес  к  свету:
гордый профиль в шлеме отчеканен по золоту.
     -- Это монета Древней Эллады, --  сказал Данилов, --  огромная ценность.
Их в музей надо, товарищ Манцев.
     -- Ты разбираешься в монетах?
     -- Мальчишкой собирал.
     -- Вот и прекрасно, делай опись.
     -- Так, товарищ Манцев, их же здесь...
     -- Пиши, Данилов, достояние республики требует тщательного учета.
     Он замолчал. Потом сказал вдруг:
     -- А что же я его сестре скажу?
     -- Что, товарищ Манцев? -- повернулся Данилов.
     -- Ничего. Ты работай.


     Климова похоронили на  Ваганьковском,  рядом  с  могилой матери.  Над
кладбищем кричали вороны и падал снег.
     Мартынов вдруг увидел,  что снег не  тает на  лице покойного,  и  это
странное открытие вдруг объяснило ему смысл слова "жил". Климова больше не
было.
     Падал снег, плакала Елена, кричали вороны.
     Потом  взвод  милиционеров  поднял  винтовки,  и  птицы  разлетелись,
спугнутые залпом.
     Вырос  над  могилой холмик,  и  Мартынов думал о  странностях судьбы.
Пройти всю войну,  не жалея себя,  одному вступить в схватку с бандитами и
погибнуть от руки человека, которому он так верил.
     Уходя,  Мартынов оглянулся:  свежий холм  земли казался неестественно
черным на фоне девственно белых сугробов.


                                                 Москва. Февраль 1919 года

     Копытин шел по занесенному снегом Рождественскому бульвару.
     День выдался морозный и  солнечный.  Снег яростно скрипел под ногами.
Копытин  шел   по   узкой   вытоптанной  тропинке,   помахивая  щегольской
тросточкой.
     -- Поручик Копытин?
     Копытин повернулся.
     Перед  ним  стоял  человек в  черном пальто с  бархатным воротничком,
серая барашковая шапка чуть сдвинута на бровь, усы закручены.
     Все-таки как ни переодевайся, а офицера за версту видно.
     -- Поручик Копытин? -- повторил неизвестный.
     -- С кем имею честь?
     Незнакомец снял перчатку.  На ладони лежала половина медали "В память
войны 1812 года".
     Копытин расстегнул шубу,  из жилетного кармана вынул вторую половину,
протянул связному.
     Тот совместил половинки:
     -- Все точно. Господин поручик...
     -- С кем имею честь?
     -- Ротмистр Алмазов-Рюмин.
     -- Слушаю вас, господин ротмистр.
     -- Господин поручик, командование недовольно вашей работой.
     -- То есть? -- Копытин усмехнулся, дернул щекой.
     -- Где активные действия, где организованное уголовное подполье? Кроме
того,  нам известно,  что вы совершили несколько крупных экспроприаций, но
где средства?
     Копытин молчал.
     -- Помните,  что  у  нас  в  организации состоят чины  полиции.  Люди,
прекрасно знакомые с уголовным миром.  Мы знаем все,  что вы, ну... как бы
сказать...
     -- Граблю? -- зло выдавил Копытин.
     -- Изымаете,  до последней копейки. Вы, поручик, просто недооцениваете
нашу службу. Через неделю ждем денег. Адрес вам известен.
     Алмазов-Рюмин резко повернулся и зашагал в сторону Петровки.
     Манцев  стоял,  прислонясь  к  теплому  кафелю  голландки,  и  слушал
Мартынова, меряющего шагами кабинет.
     -- Мы все обдумали.  Пойдут они к Васильеву.  Мы их возьмем. А дальше?
Собан-то опять уйдет, и Копытин тоже.
     -- Ну и что ты предлагаешь, Федор?
     Мартынов подошел к Манцеву, наклонился.
     -- Есть план, -- азартно сказал он.
     -- Излагайте.
     -- Мы решили так...


     Собан и Копытин играли в карты.
     -- Карта тебе прет, Витя, как из параши.
     Копытин подтянул к себе выигрыш:
     -- Ничего,  Коля,  карта не лошадь,  к  утру повезет, --  Копытин начал
быстро сдавать карты.
     Собан взял, поглядел, бросил:
     -- Я тебе что хочу сказать, Витя. Интересовались тобой.
     -- Кто? -- дернул щекой Копытин.
     -- Солидный мужик. Раньше в сыскной служил.
     -- Что ему надо?
     -- Не сказал.
     -- Хочешь, я тебе скажу? -- Копытин перегнулся через стол. -- Хочешь?
     -- Не психуй, гнида, -- Собан оттолкнул Копытина.
     -- Так вот,  они  хотят,  чтобы мы  с  тобой часть взятого офицерскому
заговору отдавали.
     -- Точно?
     -- Я же, знаешь, зря языком не бренчу.
     -- Значит, --  усмехнулся Собан, --  опять експлатация.  Мы бери,  а  им
отдавай. Не выйдет.
     -- Нет, ты не знаешь этих людей. А я их знаю.
     -- Витя, ты кто будешь? А то о тебе разное говорят.
     -- Я офицером был.  А теперь свободный человек. Мне не нужны ни белые,
ни красные. Жить хорошо хочу. Поэтому слушай меня, Николай.
     Копытин достал портсигар, щелкнул крышкой, протянул Собану.
     Они закурили.
     -- Ты,  Собан,  дурак.  Не прыгай,  сиди тихо.  Дурак. Все ты можешь в
налете взять. Цацки, деньги, жратву. Все, кроме ума.
     -- Ишь,  падло,  как  заговорил, --  лицо  Собана налилось,  губы стали
тонкими и жесткими.
     -- Ты глазами не зыркай. Я не из пугливых. Насмотрелся того, чего тебе
с  твоими сопливыми мокрушниками никогда не увидеть.  Они кровью хвастают.
Так я ее за день проливал больше, чем они за две жизни.
     Лицо Копытина обострилось, глаза стали прозрачными и страшными, тиком
пошла щека.
     Собан посмотрел на  него,  ему стало неуютно в  этой комнате.  Словно
кто-то вошел сзади и приставил наган к его затылку.
     -- Слушай меня, --  продолжал Копытин, --  ну возьмем мы еще пять мешков
денег.  А дальше?  Ну,  пропьем,  прогуляем... А потом? Через полгода ЧК и
уголовка на ноги встанут и прихлопнут нас, как мух.
     Копытин ткнул окурок в тарелку с сардинами. Взял бутылку, разлил:
     -- Я тебе вот что предлагаю. Проведем три дела и уйдем.
     -- Куда?
     -- Сначала в Петроград, оттуда в Финляндию.
     -- Так нас  там и  ждут. --  Собан в  два глотка выпил водку. --  Ждут и
плачут.
     -- Таких,  как сейчас,  с этим, -- Копытин презрительно подбросил пачку
денег, --  с  этим нет.  Мы  сделаем три дела.  Возьмем камни у  Васильева,
валюту на  Мясницкой,  и  еще одно.  О  нем потом скажу.  А  дальше век за
границей живи, в богатстве и роскоши.
     -- Когда уйдем? -- Собан вскочил.
     -- Сроку всего десять дней.  В Петрограде у меня люди есть. Они за эту
бумагу нас переправят. Так мы ее всю им отдадим.
     -- Смотри, Виктор, -- ощерился Собан, -- со мной не шути.
     -- Нас, Коля, одна веревка повязала. Ты без меня никуда, а я без тебя.


     Манцев  и  Мартынов ехали  по  заснеженным улицам  Москвы  в  сторону
Пресни.
     Автомобиль  остановился  у  фабричных  ворот  с  надписью  над  ними:
"Московские электромеханические мастерские".
     Они  шли  через  чисто  убранный,  разметенный двор.  Здесь,  видимо,
уважали свой труд.  Стояли ящики под  аккуратным навесом,  железные отходы
были по-хозяйски сложены у забора и даже прикрыты брезентом.
     -- Вы к  кому,  товарищи? --  окликнул их человек в  фуражке с эмблемой
техника.
     -- Мы из ЧК, -- ответил Манцев.
     -- Пойдемте, я провожу вас в цех.
     Цех встретил шумом и ярким светом газосварки.
     -- Подождите, товарищи, -- провожатый ушел.
     А  чекисты остались стоять,  наблюдая,  как работают люди.  Был в  их
труде особый покой и  порядок.  Так  обычно работают те,  кто  досконально
знает свое дело.
     -- Смотри, Мартынов, -- Манцев положил ему руку на плечо, -- видишь, как
работают. Точно, быстро, ловко. А мы с тобой?
     -- Но мы же еще учимся, Василий Николаевич.
     -- Слишком дорого наша учеба народу обходится.
     Шум  постепенно  затихал.  Рабочие  останавливали станки,  складывали
инструменты.  Вытирая руки ветошью,  шли к дальнему концу цеха,  где стоял
дощатый помост.
     Манцев увидел человека, машущего им рукой.
     -- Пошли, Федор.
     И  вот они стоят в  центре полукруга,  а  на  них внимательно смотрят
десятки глаз.
     Манцев осмотрелся. Народ все больше был степенный, немолодой. Подошел
однорукий, в матросском бушлате:
     -- Я  секретарь комячейки.  Начнем. --  Он  огляделся и  вдруг  крикнул
зычно,  как на палубе в шторм: --  Товарищи! Вы писали в горком партии, вот
приехали к нам товарищи из ЧК. Попросим их выступить.
     Манцев вспрыгнул на помост:
     -- Товарищи, мы приехали к вам, чтобы узнать, какие у вас есть вопросы
к  Московской  ЧК,   что  нам  вместе  надо  делать,   чтобы  покончить  с
бандитизмом.
     Из  толпы  вышел человек лет  под  шестьдесят,  с  лицом,  обожженным
металлом, с рыжеватыми прокуренными усами, с седым ежиком на голове.
     -- Скажи нам,  товарищ, -- обратился он к Манцеву. -- Вот мы, -- он обвел
взглядом толпу, -- работаем здесь. Значит, пролетариат. А вы кто будете?
     -- Я --  член коллегии Московской ЧК Манцев Василий Николаевич, а это --
Мартынов Федор Яковлевич, руководитель группы по борьбе с бандитизмом.
     -- Так,  подходяще, --  сказал пожилой рабочий, --  а  в партии с какого
года?
     -- Я с девятьсот шестого, а товарищ Мартынов с восемнадцатого.
     -- Подходяще.  Теперь ответь нам,  товарищ чекист,  на наши вопросы. Я
читал в  "Известиях" декрет о  создании Московской ЧК,  так с одним в шубе
поспорил.  Он говорит --  новая охранка, а я ему -- мол, это нашему рабочему
делу охрана. Так, товарищ Манцев?
     -- Безусловно.
     -- Значит,  ты со мной согласен.  А тогда дай отчет нам,  рабочим,  по
нашим вопросам.  Первое --  до каких пор шпана в Москве людей резать будет?
Мы  весь тот  месяц без  жалованья сидели,  потому что  бандюги артельщика
убили,  а  наши кровные унесли.  Так мы и  семьи наши в скудности сплошной
сидели. Это как, товарищ чекист? Теперь, товарищ, ответь нам, кто и за что
убил нашего технорука, золотого человека инженера Басова? А знаешь, чем он
занимался и мы с ним?
     -- Приблизительно, -- ответил Манцев.
     -- Мы с ним электрохозяйство Москвы налаживали,  чтобы в этом году,  к
лету,  везде  фонари как  надо  горели,  трамваи хорошо ходили,  чтобы  на
электростанции перебоев не  было.  И  дело это техноруку нашему,  товарищу
Басову, Ильич поручил. Как же ты такого человека не уберег?
     Рабочий замолчал.  Молчали и люди в цехе,  только где-то противно, на
высокой ноте визжала электропила.
     -- Это еще не все.  Среди нас есть такие,  которые говорят, что Басова
чекисты убили,  мол,  за  дворянское происхождение да  за деньги какие-то.
Теперь скажи,  что это за "черные мстители" в  городе объявились,  которые
милиционеров бьют? Вот теперь все у меня. Отвечай, товарищ чекист.
     Манцев помолчал, оглядывая людей. Они стояли плотно, плечо к плечу. В
спецовках, ватных куртках, фартуках. Они стояли и ждали ответа.
     -- Товарищи, --   голос  Манцсва  сел  от  волнения.  Он  откашлялся  и
продолжал: --  Буду  отвечать по  порядку.  Убийство вашего артельщика нами
раскрыто. Бандиты Костыркин Михаил и Сиротин Семен пойманы и расстреляны.
     -- Правильно!..
     -- Стрелять их всех!
     -- Верно!..
     Словно вздохнула толпа.
     Манцев поднял руку.
     -- Теперь об  инженере Басове.  Мы  с  вами  вместе скорбим о  тяжелой
утрате.  Зверье из  банды  Николая Сафонова по  кличке Собан  убили его  и
ограбили  квартиру.  Мы  обезвредили  несколько  участников  банды.  Нашли
похищенное имущество.  Нам  еще  нелегко приходится,  нас сыскному делу не
учили.  Но мы учимся даже на своих ошибках,  я обещаю вам, товарищи, что в
ближайшее время революционное возмездие настигнет Собана и его дружков.  А
теперь покажите нам того,  кто на чекистов клеветал и о "черных мстителях"
рассказывал.
     Толпа зашумела, закачалась и вытолкнула к помосту человека лет сорока
в очках с металлической оправой на птичьем носу.
     -- Эсер? -- Манцев спрыгнул с помоста.
     -- Какое это имеет значение?
     -- Значит,  эсер, --  улыбнулся Василий Николаевич, --  я  их пропаганду
сразу узнаю.  Уж больно красиво врут.  Милиционеров,  товарищи,  тоже убил
Собан со своими подручными.  А  что касается зверств ЧК,  то хочу сказать:
бандиты врываются в  квартиры,  выдавая себя за чекистов.  У них две цели:
уголовная и политическая, грабеж и убийство и дискредитация ЧК.
     Пожилой рабочий влез на помост, поднял руку:
     -- Товарищи пресненцы! Довольны ли вы ответами?
     -- Вполне!
     -- Правильно!
     -- Дело говорил.
     -- Тогда выношу резолюцию нашего собрания. Кто за полное доверие нашим
чекистам -- поднять руки!
     Руки подняли все до одного.


     В машине Манцев сказал Мартынову:
     -- Я,  дорогой мой, сегодня испытал и острое чувство стыда, и огромную
радость.
     -- Я думаю,  Василий Николаевич,  мы не охранка,  надо чаще в  газетах
сообщать о нашей работе.
     -- Правильно,  Федор.  Владимир Ильич всегда говорил, что у партии нет
секретов от народа,  а мы, чекисты, -- вооруженный отряд партии. Гласность.
Во всем. В успехах и ошибках. Тогда нам поверят.
     -- Надо было, Василий Николаевич, этого, в очках, с собой прихватить.
     -- Зачем? --  улыбнулся Манцев. --  Он  уже не  страшен нам.  Нет ничего
более действенного,  чем публичное разоблачение.  Он не враг.  А  сплетни,
слухи, --  они всегда бушуют. Главное -- разоблачить их не словами, а делом.
Так,  милый Федор Яковлевич,  нас учит Феликс Эдмундович.  Наша власть еще
совсем молодая. Впрочем, и мы с тобой не старые. -- Манцев засмеялся.
     Машина уже въезжала на Лубянскую площадь, и Манцев спросил:
     -- Что с операцией?
     -- Квартира Васильевых под постоянным наблюдением.
     -- Кого вводим в операцию?
     -- Данилова.
     -- Не молод?
     -- Нет,  парень серьезный,  дерется здорово,  джиу-джитсу знает, уроки
брал, стреляет неплохо, а главное, его в Москве никто не знает.
     -- Давайте готовить.


     Данилов  вошел  в  кабинет Манцева.  Одет  он  был  необычно:  черную
косоворотку,  шитую по  воротнику белым,  опоясывал наборный пояс,  пиджак
свисал  с  левого  плеча,  синие  брюки  заправлены в  лакированные сапоги
гармошкой.
     В  кабинете кроме  Мартынова и  Манцева сидел  человек лет  сорока  в
форменном сюртуке без петлиц,  белоснежный воротничок подпирал подбородок.
Было в нем что-то барское, а вместе с тем вульгарное.
     -- Так-с, -- сказал он, -- по фене ботаешь?
     -- Что? -- удивился Данилов.
     -- Не та масть, Василий Николаевич, ошибся ваш гример.
     -- Пожалуй, да, -- Манцев засмеялся, -- не похож ты, Ваня, на удачливого
вора.
     -- Вы,  молодой человек, --  обратился к Данилову незнакомый, -- кстати,
не  смотрите на меня так удивленно,  моя фамилия Бахтин,  я  криминалист и
консультант у коллеги Манцева.
     -- Великий спец по уркам, -- белозубо улыбнулся Мартынов, -- бог нам вас
послал, Александр Петрович.
     -- Ну зачем же так? Не упоминайте господне имя всуе. Нехорошо. Так кем
вы были, молодой человек, в той, иной и спокойной жизни?
     -- Я закончил Брянское реальное училище.
     -- Весьма почтенно. И чем думали заниматься?
     -- Хотел подать прошение в Лазаревский институт.
     -- О-о-о!  Романтика.  Запад есть Запад. Восток есть Восток. И с места
они не сойдут.
     -- Киплинг, -- мрачно сказал Данилов.
     -- Мило. Мило. Значит, студент. Пойдемте.
     И  снова открылась дверь кабинета.  На пороге стоял молодой человек в
студенческой куртке с  петлицами,  в  брюках с кантом,  обтягивающих ноги.
Белоснежная рубашка,  загнутые углы воротника, галстук с булавкой. Данилов
даже причесан был иначе. Волосы разделял ровный английский пробор.
     -- Студент,  Василий Николаевич,  студент.  Это кличка и  легенда.  На
палец перстень,  дорогой,  наручные часы,  лучше золотые, дорогие запонки.
Студент-налетчик.
     -- Где же мы все это достанем, Федор? -- повернулся Манцев к Мартынову.
     -- Да  такому залетному все достанем, --  засмеялся начальник группы, --
все что надо.
     -- А теперь, Данилов, то есть Студент, -- сказал Манцев, -- знакомься со
своей напарницей.
     Он подошел к дверям.
     -- Заходи, Нина.
     В  кабинет  вошла  красивая высокая  блондинка в  строгом темно-синем
платье,  отделанном  белыми  кружевами,  в  высоких  светлых  ботинках  на
каблуках.
     -- Вот с  ней ты и пойдешь.  Это наш товарищ,  Нина Смирнова.  Так что
знакомьтесь.
     Девушка подошла к Данилову, протянула руку:
     -- Нина.
     -- Иван, -- Данилов посмотрел ей в глаза и смутился.
     Квартира была маленькой и по-казенному чистой. Всего две комнаты.
     -- Располагайтесь здесь, -- Козлов положил на стол пакет с едой. -- Сами
понимаете, за порог ни ногой.
     -- Надолго? -- спросила Нина.
     -- Как придется.  Одежду не снимайте, привыкайте к ней, а то ты, Ваня,
в этих манишках, как корова под седлом.
     Козлов проверил телефон и ушел.
     Иван  подошел к  окну.  Внизу лежал занесенный сугробами пустырь.  По
снегу разгуливали важные, похожие на монахов вороны.
     В  квартире было тихо,  только капала из  крана вода да  потрескивала
свеча.
     И эти, такие мирные звуки приносили воспоминания о прошлом. Казалось,
что остановилось время.  Не было белых, фронтов, заговорщиков, бандитов. А
был только этот пустырь с  воронами,  звук разбивающейся в  раковине воды,
треск печки.
     Данилов был  слишком молод,  ему  шел  девятнадцатый год.  Он  еще не
избавился от прекрасного ощущения бесконечности жизни.  И хотя,  работая в
группе Мартынова,  он  видел смерть и  горе,  участвовал в  перестрелках и
облавах, он еще не думал о смерти.
     Много  позже,   когда  в  памяти  его  прошлое  отодвинется,   как  в
перевернутом бинокле,  он поймет, какая смертельная опасность подстерегала
его.
     Но сегодня его волновало совсем другое.
     Данилов закурил,  взял  курс криминалистики,  подаренный Бахтиным,  и
углубился в чтение.  Нет, он не пойдет после окончания войны в Лазаревский
институт.  Наука  раскрытия преступлений увлекла его,  и  он  твердо решил
стать криминалистом.
     Манцев и  Мартынов шли  вдоль  Пречистенского бульвара.  Навстречу им
из-за  угла,  чеканя шаг,  двигалась рота красноармейцев.  Новые,  еще  не
обмятые шинели, смушковые папахи, новые ремни.
     -- Левой!  Левой! --  звонко  и  радостно  неслась  в  морозном воздухе
команда.
     Лица красноармейцев от мороза румяные, шаг твердый.
     Мартынов остановился, пропуская строй, внимательно вглядываясь в лица
бойцов.
     -- Они скоро на Деникина, -- с грустью сказал он.
     -- Завидуешь, Федор? -- Манцев положил ему руку на плечо.
     -- И да и  нет,  Василий Николаевич.  Завидую простоте.  На фронте все
ясно. Враг издалека виден.
     -- Это ты  прав.  А  нам порой приходится искать врага рядом с  собой.
Вспомни левоэсеровский мятеж.
     Они свернули в сторону Сивцева Вражка. У доходного дома остановились.
     -- Может,   мне  подождать,  Василий  Николаевич? --  хитро  усмехнулся
Мартынов.
     -- Нет,  Федор, пошли вместе. В другое бы время пришел один, пригласил
бы  девушку по  Москве погулять,  в  Художественный театр  сводил.  Вместе
погрустили бы над судьбой трех сестер. В другое время.
     -- Василий Николаевич, дорогой мой, разве для любви есть время?
     -- Слишком тяжела ее утрата, и слишком большая опасность угрожает ей.
     -- Вы думаете?
     -- Предполагаю.


     Строгая,  вся в черном,  Елена Климова сухими от горя глазами глядела
на Мартынова и Манцева.
     -- Елена Федоровна, -- сказал Манцев, -- покажите нам комнату брата.
     -- Прошу.
     Комната Климова была небольшой. Книжный шкаф, диван, покрытый ковром,
письменный стол.
     Над  диваном  скрещены  две  шашки:   одна  с  анненским,   другая  с
георгиевским темляком и позолоченным эфесом.
     Мартынов подошел ближе и прочитал: "За храбрость".
     Рядом висело несколько фотографий. Группа юнкеров-александровцев, два
молодых подпоручика в  парадной форме,  Алексей Климов в штабс-капитанских
погонах, с рукой на перевязи.
     Манцев подошел к стене, начал рассматривать фотог