ницы.  Все  это время Маха по-прежнему обитала в полюбившемся  межгорном
урочище,  изученном  до  последнего  кустика.  По-прежнему,  бродила  она  в
одиночестве,  не встречаясь с другими  куницами, - Маха хорошо  помнила, как
пара соплеменниц когда-то чуть не загрызла ее, изгоняя из своих владений.
     Но  вот  однажды,  теплой  лунной ночью, Маха приметила  бегущего по ее
следу сородича-самца. Сначала  она  оробела.  Птицей взлетела по  стволу  на
вершину дерева. Самец последовал  за нею. Но  прошло  то время,  когда  Маха
чувствовала  себя беззащитным существом. Повзрослевшая куница не  собиралась
уступать свои владения без боя. Желая  напугать преследователя,  она свирепо
оскалила пасть, сморщила нос и даже устрашающе зашипела.
     Обескураженный самец, имевший к очаровательной куничке  совершенно иные
намерения и не ожидавший такого приема, покорно  спрыгнул вниз и, забравшись
в  траву, выжидающе  вытянулся  поодаль.  Маха  тем временем воспользовалась
появлением тумана  и ушла верхом в глубь тайги. Настойчивый незнакомец вновь
разыскал ее и, почтительно соблюдая дистанцию, повсюду следовал за ней.
     Между  тем куница проголодалась. Разглядев мельтешивших среди  деревьев
зайчат, Маха,  припадая к  земле, неслышно  подкралась  к  ним.  Зайчата, не
подозревая,  какая  опасность  подстерегает  их  за  кустом   можжевельника,
беспечно играя, приближались к засаде.
     Не сдержавшись, Маха в преждевременном прыжке попыталась достать одного
из них. Высоко вскидывая зады, косые рассыпались в разные стороны, и один из
них  угодил прямо в лапы настойчивого ухажера. Несчастная жертва  коротко  и
пронзительно проверещала  и  стихла.  Облизнув  окровавленную  морду,  самец
приосанился и призывно зауркал, приглашая  пленившую его  куницу на трапезу.
Оценив,    наконец,    доброжелательность   кавалера,   Маха   с   нарочитой
медлительностью приблизилась. Они обнюхали друг друга. Помолвка состоялась.
     После совместного пиршества куница великодушно  дозволила  сопровождать
себя.   Ободренный  самец,  радостно  размахивая  хвостом,  то  с  нежностью
прижимался  к  ее  боку, то,  ластясь,  терся  головой  о  ее  грудку. Такое
непривычное обращение  действовало на  Маху возбуждающе. Она с  наслаждением
замирала от щекочущих прикосновений, щурила глазки. Игриво, только для вида,
увертывалась,   ворчала,  но,   охваченная   неизъяснимым  томлением,  вновь
замирала. Пришла пора брачных игр.
     Когда любовные  утехи  надоели и Маху стал тяготить  нежный ухажер, она
бесцеремонно  выставила  его за  пределы  участка и  вернулась  к привычному
уединенному образу жизни.
     Поселившийся в соседнем  распадке самец первое время  регулярно навещал
ее, но Маха не проявляла  к нему прежней симпатии. Встречала неприветливо, а
если он ненароком затягивал визит, решительно прогоняла...

     6
     Осень выдалась  на редкость  ненастной, холодной. Тайга, не просыхавшая
все  лето, теперь  и вовсе  потонула  в  сырости.  На поверхности  земли  не
осталось ни одного углубления,  в котором не поблескивала бы вода. Над рекой
и низинами пластался молочным разливом  туман. Нудно, тоскливо шумел лес. По
небу  косматыми  табунами  нескончаемо  тянулись свинцовые  тучи. Порывистый
ветер безжалостно трепал, срывал листья. Опаленные первыми заморозками травы
поникли.
     Не  уродили ни орехи, ни  желуди, ни  ягоды. Не было даже грибов. Валом
откатились на  запад,  за перевал,  спасаясь от  бескормицы, белки,  улетели
кедровки, сойки,  кукушки, клесты. Утянулись на  юг перелетные караваны. Все
живое покидало, обходило стороной бесплодный край. Маха, прижившись на новом
месте, не  решалась последовать вслед за белками в леса, откуда  она  в свое
время была  изгнана. В довершение ко  всему,  в  начале зимы  после обильных
снегопадов ночью  случилась необыкновенная  оттепель с настоящим  ливнем.  К
утру  северный  ветер  принес столь  резкое похолодание, что,  щедро политые
снега схватились ледяной коркой, навсегда замуровавшей большую часть боровой
птицы в снежных спальнях.
     Для Махи  наступили  тяжелые дни. В  редкий выход ей удавалось  поймать
полевку, но мелкая добыча лишь распаляла аппетит.
     В поисках  пищи  она забралась  на гладкоствольную осину  и высоко  над
землей приметила отверстие непривычной прямоугольной формы. Маха заглянула в
него. Грозный хозяин квартиры - дятел-желна - не одобрил  любопытства куницы
и сильно ударил ее клювом по голове.
     Ошеломленная Маха спустилась вниз и, съев несколько  случайно уцелевших
плодов шиповника, вспомнила про пещеру, под высокой  кручей,  где она видела
вмерзшего в  лед  медведя. Как  можно было забыть про  этот склад мяса?! Там
ведь его столько, что и на год хватит!
     Нетерпеливо  спустившись  на   памятную  террасу,  куница  застыла   от
удивления. На  месте  высокой  кручи  опрокинутым  конусом  темнел  глубокий
провал. Росшие когда-то высоко  наверху,  деревья целиком  исчезли  в нем, и
только  сомкнувшиеся  у центра  макушки едва выглядывали  из  образовавшейся
воронки. Не желая мириться с  угрозой  гибели, они  поддерживали друг  друга
ветвями, а корнями еще пытались удержать разошедшиеся пласты почвы.
     Дотошно  обследовав  склоны  провала,  неровными, ступеньками  уходящие
вниз, и не найдя ни одной подходящей лазейки, чтобы проникнуть в глубь, Маха
совсем приуныла. Ей стало казаться, что  не осталось  в  жизни ничего, кроме
бед и напастей.
     Находясь  в беспрестанном  поиске пищи, куница отощала.  Мех потускнел,
вытерся, местами слипся от  смолы. Маха  изменила своим привычкам и все чаще
рыскала по вымершей лесной пустыне днем. Пища, которой она прежде гнушалась,
стала желанной.
     Однажды, когда  стало совсем невмоготу, охотнице все же посчастливилось
найти под  трухлявым пнем норку бурундука. Вытащив  запиравшую  вход моховую
пробку  и  расширив где когтями, где зубами  узкий проход, Маха добралась до
опрятной, сухой кладовой с небольшим запасом орехов, семян и ягод, аккуратно
сложенных в отдельные кучки.
     Полосатенький  хозяин,  разбуженный   гулкой  возней  возмущенно  пища,
метался  по спальне и  пытался  выскочить  на волю, но Маха закрывала  собою
проход. Бурундучок  с отчаянной смелостью,  порожденной страхом, ринулся  на
грабительницу.  Куница,  оставив  орехи   на  десерт,  наградила   смельчака
смертоносным ударом и тут же съела его.
     От забытой сытости по телу  разлилась дремотная  истома.  Маха проспала
больше суток, а проснувшись,  доела скудные запасы кладовой. Вскоре, однако,
голод с новой силой напомнил о  себе и в который раз погнал Маху к  парящему
истоку ручья, где в окружении кустов, сверкавших ежиками густой изморози, до
сих пор держались утки.
     Этот визит  ничем  не  отличался  от предыдущих. Сидевшие  на  сахарных
закраинах льда птицы были  начеку. Они успели  отплыть  на середину  чадящей
белыми завитками  пропарины и  крикливо насмехались  над неловкостью куницы.
Маха раздосадованно фыркнула и не солоно хлебавши побежала прочь.
     Иногда  ее  выручали личинки  короедов златок, усачей.  Маха умудрялась
добывать их  из-под  трухлявой  коры  елей.  После одного из  таких  скудных
завтраков,  она,  гонимая  голодом,  перешла  через  седловину  и  вышла  на
противоположный склон горы, поросшей высокоствольным лесом.
     Спускаясь по  нему, Маха  сначала  услышала, а потом  и увидела  из-под
нависших еловых лап дерущихся зверей:
     сильный голенастый лось бился на смерть с медведем-шатуном. Они кругами
ходили друг  против друга.  Медведь, устрашающе  ревел.  Из  широко раздутых
ноздрей с шумом вырывался пар.
     Мосластый шатун все пытался зайти сбоку, но  лось  понимал, чем это ему
грозит, тут же  разворачивался навстречу, стремясь, в свою  очередь, нанести
удар копытом.
     Медведь  ловко  уворачивался и  одновременно  загребал  широкой  лапой,
пытаясь  распороть  лосю длинными  когтями  тугое  брюхо.  Бесконечные атаки
измотали обоих, но успеха никому не принесли.
     Внезапно шатун изменил  тактику; попятился назад и устало сел на задние
лапы. Скрывая свой хитроумный замысел, он, тяжело  дыша, привалился лохматой
глыбой к дереву.  Поддавшись на уловку,  лось повернулся бежать, но в  то же
мгновенье коварный  медведь одним прыжком настиг  его. Лось встал  на дыбы и
метнулся в  сторону, но медведь  уже успел  прокусить  ему шею,  решив исход
поединка в свою пользу.
     Удостоверившись,  что  лось  мертв,  взъерошенный победитель  не  сразу
подошел к добыче: протяжно, поводя боками, вздыхал, остывал от возбуждения.
     Ел он долго и  жадно, не обращая  на  происходящее  вокруг ни малейшего
внимания. Набив  желудок, косолапый затащил остатки добычи в бурелом и залег
тут же.
     Маха несколько  раз посещала  это место  в  надежде поживиться за чужой
счет.  Однако  шатун так  и  не ушел, пока  не  съел всю  тушу  без остатка,
разбросав  вокруг лишь  острые  раздвоенные  копыта  да  добела  обглоданные
челюсти.
     Бедствуя от  голода,  куница мерзла,  не согреваясь  даже  в  покинутых
беличьих  квартирах.  От  постоянного  недоедания  у  нее  кружилась голова,
выворачивало  внутренности.  Однажды  Махе  забывшейся коротким  сном, зримо
привиделся просторный, полный бурной, радостной жизни сосновый бор. Бор, где
она родилась, где ей  были неведомы голод, холод, а в говорливом ручье текла
самая вкусная на свете вода. Днем и ночью это видение стало преследовать ее.
     Стоило Махе лишь задремать, как  снова представлялся родной бор кишащий
рябчиками и  белками. Она  ловит  их, безостановочно ест  и  никак не  может
наесться.  Смятение   росло  и,   наконец,  настал   миг,   когда   какая-то
неподвластная ей сила неудержимо погнала Маху к родному урочищу.
     Поднявшись на взгорье, куница свернула на юг, и устремилась к  заветной
цели.  В  предрассветный  час она  чуть  не  столкнулась с рысью, выплывшей,
словно  привидение,  из  запаленной  восходящим   солнцем  изморози.  Куница
попятилась и  бесшумно исчезла в зарослях, но поджарая кошка приметила ее  и
кинулась  вдогонку.  Маха  немедля  взлетела  по шершавому стволу на ель  и,
перемахивая с ветки на ветку, благополучно ушла от преследования.
     В пути кунице пришлось преодолеть немало щетинистых круч, ниспадавших с
гор бугристых ледопадов и непролазных чащоб, прежде чем  ее взору с высокого
отрога  открылись  знакомые   очертания   сопок.  Радость  наполнила  сердце
скиталицы. Все веселей, уверенней бежала она по заснеженной тайге. Достигнув
последней  водораздельной  гряды,  куница  вскарабкалась на  одиноко стоящую
сухую ель, растопырившую сучья, словно костлявые руки, и оторопела.
     Перед ней, далеко  внизу, повторяя изгибы  ручья, чернела  прокопченная
жилка  лесовозной  дороги.  На пологом  склоне, там, где  простирался  столь
желанный заповедный бор, была пустошь, покрытая золотистыми спилами пней.
     Спустившись  с  горной  кручи  к  ручью  и  быстро  перебежав пропахшую
соляркой дорогу,  Маха с  надеждой направилась  через  вырубки  к темнеющему
вдали лесу.
     С  каждым  прыжком   остаток   бора   надвигался  непроглядной  стеной,
увеличивался в размерах  и был уже не таким крошечным, как показалось Махе с
макушки ели.  А  когда оттуда донесся задорный посвист  рябчика  с  короткой
трелькой в конце, она и вовсе воспряла духом.
     Но  непродолжительной была  ее радость.  Привычную тишину  зимней тайги
нарушало  звонкое  потрескивание   заведенной  мотопилы.  Мерное  тарахтение
зачастило,  перешло  в  докучливое осиное  жужжание.  Вскоре  мохнатая крона
крайней  сосны качнулась,  и  вековое дерево  с густым шумом рухнуло, подняв
патлатыми ветвями облака снежной пыли.
     Со  стороны  ручья  послышался  надсадный  рокот.  Это  полз  за новыми
хлыстами * мощный лесовоз. На родине Махи хозяйничали лесорубы.
     Сделав полукруг, куница перешла на западный склон. Здесь снежный покров
сверкал  девственной  белизной и  прельщал обилием беличих  кормовых тропок,
лунками ночевавших рябцов. А  возле поваленных ветром осин хрусткая простыня
была утрамбована заячьими лапками и усеяна коричневыми орешками помета.
     Пройдясь по свежим беличьим следам, тянувшимся по косогору, Маха вскоре
увидела прыгунью, занятую раскопкой старых запасов. Белка тревожно зацокала,
но не успела даже заскочить на дерево.
     Впервые за много  дней куница наелась до  отвала. Сердце у нее отмякло,
ушло ожесточение. Бельчатина основательно  подкрепила силы странницы, и  она
легко обежала родовые владения.
     Повсюду Маха натыкалась на  вонючие лесовозные дороги, запустившие свои
щупальцы почти  до  перевальных  хребтов, отовсюду  доносился  гул  моторов.
Отступавшая  под натиском  мотопилы  и  могучих  тракторов  тайга  с  высоты
водораздельной гряды  была похожа на  шахматную  доску: темные острова  леса
чередовались с белыми полями  сплошных вырубок,  изъеденных свежими оспинами
пней,

     * Хлыст - ствол дерева, очищенный от веток.


     Только в стороне  Большого  хребта,  откуда  пришла  Маха,  лес  упрямо
топорщился нетронутым  коренным древостоем, но возвращаться в эти опустевшие
от бескормья крепи куница не желала.
     Смирившись  с близостью  рокочущих машин  и  людей, она  обосновалась в
истоках ручья, возле скал, изукрашенных цветистой накипью  лишайников. Выбор
Маха сделала удачно -- это место являлось заказником.

     7

     Незаметно для себя куница освоилась с шумными соседями. Ночью, во время
длительных прогулок, люди ее не беспокоили, а днем она  отдыхала в потаенных
убежищах.
     Пробегая как-то в середине  зимы  по  лесу, Маха увидела строчку лисьих
следов.  Поначалу  она не придала им особого  значения. Только  отметила про
себя,  что  стежка, обычно ровная  и  опрятная,  как-то странно вихляет. Но,
обнаружив метров  через двадцать вторую подряд лежку, насторожилась. Оглядев
следы внимательней, куница определила, что лиса передвигается с трудом.
     Маха  потрусила  по  следу  и  почти   сразу  увидела  горящую  факелом
лису-огневку. Пользуясь прикрытием выворотня, куница опасливо приблизилась к
ткнувшейся мордой в снег  кумушке и  замерла, не сводя  с  нее  оценивающего
взгляда. Отрывисто уркнула -  лиса  не  шелохнулась.  Тусклые,  полуоткрытые
глаза ничего не выражали. Даже пышный мех не мог скрыть ее немощи.
     Куница смекнула, что рыжая настолько слаба, что не в силах даже стоять.
Глаза Махи  загорелись: как  и всякий проголодавшийся  хищник, она  не могла
упустить возможности сытно перекусить.
     Дрожа от возбуждения и дивясь  собственной дерзости, куница прыгнула на
лису, и впилась ей в горло. Та жалобно застонала. Вяло отбиваясь, попыталась
встать, но  лапы  предательски подогнулись. Маха почти без борьбы  завладела
неожиданной,  богатой добычей.  Надолго  обеспеченная  мясом  она  отъелась,
набралась сил,  и  у  нее  пробудилась потребность к странствиям,  которая и
завела нашу путешественницу в долину ручья, прижавшегося к скалистому кряжу,
изрезанному узкими расщелинами.
     У подножия кряжа, на старой делянке, среди мелколесья, чудом сохранился
островок  могучих  сосен. У  корней медных  колонн  были  вырезаны  какие-то
наполовину заплывшие смолой знаки.
     Обследовав деревья поочередно, Маха  обнаружила, что наверху  ко многим
стволам  плотно  привязано корье.  Это  обстоятельство заинтересовало ее,  а
когда  она  взобралась, ей почудилось что из-под корья  сочится  аромат,  от
которого любая куница теряет покой.
     Маха  не  раздумывая  принялась  грызть  кору  слой  за  слоем.  Работа
продвигалась  медленно,  но к  утру  проклюнулась дырочка,  пахнувшая густым
медовым духом.  Теперь куница не сомневалась, что  в дупле  ее ожидает самое
восхитительное  на  свете лакомство. Она даже  зажмурилась  от удовольствия.
Беспрестанно глотая  слюну, воодушевленная  добытчица  расширила  отверстие,
освободила канал от утепляющей прокладки из березовых веников и  с жадностью
набросилась на душистые соты.
     Мед был густой,  прозрачный. Маха с наслаждением отрывала  переливчатые
тянучки  и  проглатывала вместе с оцепеневшими пчелами. Наевшись до дурноты,
куничка не захотела покидать сладкую  борть, опасаясь, что кто-нибудь другой
воспользуется найденным ею кладом.  Утолив жажду лежавшим на  сучьях снегом,
она нагребла под себя березовые листья с веников и, вдыхая пьянящий  аромат,
уснула.
     И  надо было случиться так, что в  это  самое время  делал объезд своей
лесной пасеки ее  хозяин. Увидев под сосной кусочки коры и развеянные ветром
листья, он сразу понял, что  борть  ограблена.  Сокрушенно причитая,  обошел
ствол и по следам определил, что на пасеке разбойничала куница. Чтобы спасти
свое хозяйство от полного разорения, бортник решил изловить воровку.
     Разбуженная  ширканьем  лыж,  Маха  слышала,  что под  деревом топчется
человек. Это несколько обеспокоило ее,  но вскоре шаги удалились,  и куница,
уже  притерпевшаяся  к соседству людей, осталась  спать  на своем  духовитом
ложе.
     Расстроенный пасечник, убедившись, что  на остальных соснах борти  пока
не тронуты, ушел  в  деревню, а  поутру вернулся со связкой  ловушек. Срубив
длинную жердь, прикрутил к ней  проволокой  настороженный капкан и приставил
его к  стволу  таким образом, что тарелочка ловушки оказалась  точно  против
темневшего  отверстия.  Сочтя этого недостаточным,  он нагреб внизу  снежную
"хатку",  положил в  нее  добрый  кусок  мяса,  а у входа насторожил  второй
капкан.  Вокруг  "хатки" раскидал  для верности  еще  и  накроху  из гусиных
потрохов. Перевалив кряж,  он  спустился к дороге и уехал  домой на попутном
лесовозе.
     Маха слышала,  что к ее убежищу вновь походил  человек и возился в этот
раз довольно долго. Теперь она не  на шутку всполошилась, ибо  понимала, что
он  зачастил   неспроста.  Не  высовываясь  из  дупла,  куница  настороженно
прислушивалась к каждому звуку,  и когда выход накрыла смутная тень, в ужасе
сжалась. Но немного погодя послышался удаляющийся скрип  лыж, и  все стихло.
Маха  перевела  дух.  Тем  не менее  лишь  через  пару часов  она совершенно
успокоилась и попыталась выбраться. Но что это?
     Выход из борти загораживал черный кружок,  противно пахнувший железом и
человеком.
     Долго  не  решалась  Маха  прикоснуться  к  подозрительному   предмету,
отдающему смертным  духом.  Вновь  и вновь  обнюхивала  его.  Напряглась  до
болезненности,  вслушиваясь в малейший  шорох,  но  подвижные уши улавливали
только неясный шепот ветра в густой кроне сосны.
     От сладкого Маху мучила жажда, и соблазнительная близость снега в конце
концов заставила превозмочь  боязнь.  Все еще колеблясь,  куница  намерилась
тихонько отодвинуть кружок в сторону с тем, чтобы увеличить щель и выйти, но
едва  она коснулась  коварной  тарелочки, как створки капкана  сомкнулись, и
острая боль пронзила лапку, растеклась огнем по всему телу.
     Маха отпрянула было назад, но стальные челюсти держали мертвой хваткой.
Превозмогая  мечущуюся  по телу  боль,  она  забилась что  было сил  -  увы,
безуспешно.
     Тогда куница сама  бросилась на "врага". Яростно рвала,  грызла ловушку
клыками,  но  эмаль на зубах только  крошилась  о  неподатливую сталь. Дужки
держали крепко, а  тарелочка и сторожок, болтаясь из стороны в сторону, лишь
бесстрастно брякали.
     В попытках освободиться прошло несколько часов. Солнце  село за гребень
хребта. Мороз  усиливался. Пережатые пальцы  одеревенели,  и боль  незаметно
отступила.   От  беспрестанных   рывков  и  подергиваний  кожа  и  сухожилия
размочалились. Маха  перекусила  остатками клыков  омертвевшие размочаленные
ткани и освободилась наконец от ненавистной железки.
     Не  обращая  внимания  на   рану,  она   принялась  разгребать  листву,
перегрызать веточки, чтобы докопаться до подошвы борти, а докопавшись  стала
спешно грызть пластырь, преграждающий путь к  свободе. Работала  без отдыха,
словно  догадываясь, что времени ей отпуще