тарными
искорками.  Густая  подпушь  должна  была  надежно  защитить  от  морозов  и
пронизывающих ветров.
     __________
     * Кухта -- снег, падающий с веток.

     Сообразив, что теперь  лучше ходить  по низу,  Маха спрыгнула на  белый
волнистый покров  и глубоко  погрузилась в  пуховую  перину.  Выбравшись,  с
удивлением осмотрела  ямистый след  и, приноравливаясь к  снежной  рыхлости,
отправилась в ельник, где частенько удачно охотилась на рябцов.
     Пробегая через  бурелом, она  столкнулась  с  незнакомым  ярко-охристым
зверьком  в  черной "маске".  Оба замерли, напрягшись  как  туго закрученные
пружины. Немигающим взглядом долго прощупывали друг друга,  старательно цедя
носами морозный воздух.
     Рыжий колонок был на редкость злобным и агрессивным созданием. Держался
вызывающе, однако  уступая Махе  в силе, не осмеливался напасть первым. Видя
нерешительность  дальней   "родственницы",  он,  воинственно  выгнув  спину,
свирепо ощерился и, резко  прострекотав, все же сделал несколько устрашающих
выпадов.  Не  довольствуясь этим, обдал  куницу  скверно  пахнущей струей  и
только тогда нырнул в снег, где чувствовал себя словно рыба в воде.
     Обежав ельник,  в котором обычно хоронился  табунок,  Маха с удивлением
обнаружила, что лесных  курочек,  отдыхающих по  ночам под прикрытием еловых
лап, нигде нет. И не успела поразмыслить над тем,  куда могла запропаститься
ее любимая добыча, как снег перед ней покрылся белыми снопами взрывов:
     обдавая  куницу  искристой  пылью,  из  под  лап  выпархивали  рябчики.
Встревоженные  подозрительным хрустом курочки  рассаживались на  деревьях и,
внимательно наблюдая за своим  извечным "пастухом", перелетали в глубь леса,
как  только он 'пытался приблизиться.  Кожистые зубцы на  лапках  рябчиков к
зиме отвердели, и птицы без труда могли сидеть даже на обледенелых ветках.
     Маха  быстро  усвоила, что рябцы  с  появлением  снега, набив  за  день
березовыми почками  полный  зоб,  вечером, прямо с дерева  ныряют  в  пышные
сугробы и  сидят там всю  ночь, пока восходящее солнце не ослабит мороз. Под
снегом тепло и безопасно: к  убежищу ни  единого следа -  попробуй-ка найти!
Только  опытный  глаз  может   отличить  лунку  лесной  курочки  от  вмятины
оставленной  свалившимся с  ветки  снежным  комом.  Научившись  распознавать
спальни  рябчиков, Маха  тем  не менее за  зиму всего несколько  раз  сумела
полакомиться их белым  нежным  мясом:  осторожные птицы  делали  под  снегом
боковые ходы, и она зачастую прыгала на лунку под которой была пустота.
     При   неудачной   охоте  на  рябцов  или   белок  Маху  выручали  мыши.
Приблизившись к  куче хвороста  или  валежин,  Маха слушала откуда донесется
писк, возня мышиной братии, и определив  это место исчезала в сугробе, чтобы
вскоре появиться с добычей. Нескольких мышек ей хватало, чтобы насытиться.
     В сильную стужу, когда  прокалившиеся на морозе стволы звонко лопались,
Маха становилась малоподвижной и если перед этим охота была успешной, то  не
выбиралась из логова сутками.
     После  одной  из   таких  вынужденных  отсидок  проголодавшаяся  куница
заметила  лунку  непривычно  большого  размера  и, перейдя  на  мелкий  шаг,
подкралась  к  ней.  Из-под  снега  исходил аппетитный запах громадной бурой
птицы,  которую Махе  доводилось видеть на  соснах, где  та поедала  длинную
хвою. Это был запах глухаря.
     Долго стояла куница с приподнятой лапой.  Взволнованно  принюхивалась к
дразнящему  аромату.  По  телу  волнами  прокатывалась  пьянящая   охотничья
страсть. Близость добычи  манила. И  все же, несмотря на голод, Маха робела,
догадываясь  какая сила таится в  пернатом гиганте.  Наконец, воспоминание о
том, как испуганно отлетали, завидев ее, глухари, придало куничке решимость.
Останавливаясь через каждые  три-четыре  шажка,  она  все  же  подкралась  к
спальне и, поколебавшись секунду, нырнула в снег.
     Застигнутый   врасплох   петух,   энергично   хлопая  тугими  крыльями,
выметнулся из сугроба и, обвитый словно змеей длинным телом Махи, понесся по
снежной  целине. Грузно оторвался и, с трудом лавируя  между ветвей, полетел
сквозь  лес, медленно набирая высоту.  Тем  временем две пары длинных клыков
все глубже вонзались в его шею.
     Пытаясь языком вытолкнуть  набившиеся  в  пасть  перья,  Маха  ослабила
хватку. Глухарь в то же мгновенье  взмыл вверх и перекувыркнулся в  воздухе.
Когти охотницы  предательски заскользили  по  плотному оперенью.  Надеясь на
избавление, петух  принял  закладывать такие крутые  виражи  и  спирали, что
куничка едва удержалась: полетела  было  вниз, но в  последний  миг все-таки
исхитрилась  вцепиться  зубами   в  длинные   хвостовые  перья  и  запустить
крючковатые когти в огузок.
     Истекая  кровью от  ран на шее, скованная потяжелевшим  хвостом,  птица
неуверенно тянула над макушками деревьев. Но и у куницы силы иссякали, мышцы
от невероятного напряжения свело болезненной судорогой.
     В  это время  глухаря, зацепившегося  крылом за  вершину  сосны,  резко
повело в сторону. На сей  раз измотанная куница не удержалась, и сорвалась в
снег.  Освободившийся  от  ноши  глухарь выправился и  спланировал  к  устью
распадка.  Но жизнь  вместе с горячей струйкой  крови  уже покидала таежного
красавца.
     Маха выбралась из сугроба и с неожиданным для себя проворством побежала
на шум бившейся в агонии птицы. Ожесточенная  поединком куничка, наслаждаясь
властью победителя,  рвала и трепала уже мертвого глухаря.  Перья  летели по
ветру, словно хлопья сажи.
     Утолив голод, удачливая  охотница насилу  затащила остатки  жертвы  под
заснеженную валежину. Нагребла подстилку из сухой травы, листьев и провела в
потаенном убежище  несколько беззаботных  дней.  На лопатках и животе  у нее
впервые за зиму появился жирок.
     На  исходе  четвертого дня  ее сытый  покой  нарушил заливистый лай. От
резких, пружинистых прыжков  белки, преследуемой собакой, с еловых  лап тихо
срывался  и  повисал  меж стволов  облачками  мелкий  снег.  Вот  изнуренная
беглянка затаилась. Сухо  щелкнул  выстрел,  и подошедший  на  лыжах охотник
вынул  из  сугроба  убитого зверька. Лай, удаляясь, понесся к другой стороне
распадка. Зверобой торопливо заскользил следом.
     Дождавшись сумерек. Маха,  тревожно  озираясь, выбралась из убежища. Со
стороны ручья ветер нес  резкий  запах дыма. 'Среди черных  стволов мелькнул
страшным  глазом костер -- неизменный спутник человека. Появление его в лесу
не предвещало ничего хорошего. Однако обленившаяся от сытости и покоя куница
отогнала недобрые предчувствия и,  побегав немного, юркнула в глубокое дупло
дерева.  Беспечно  свернулась  там калачиком  и,  накрывшись  вместо  одеяла
пушистым хвостом, уснула.
     Когда на востоке проклюнулось холодное тусклое солнце, охотник, ушедший
давеча слишком далеко  от деревни и  вынужденный  заночевать  в лесу, быстро
собрался и, подгоняемый морозом, заспешил  домой. Аккуратная  строчка свежих
следов, пересекавшая его старую лыжню, сразу привлекла внимание.
     -  Куница! Вот  это удача! Сезон  только начался, а богатая добыча сама
бежит навстречу,  - обрадовался промысловик, а увидев, как близко прошли они
вчера от покинутого куницей убежища, набросился на пса:
     - Ну и бестолочь ты, Актабан! Куда  глядел? Куница под носом была, а ты
белок считал! Ну, ничего, от нас, брат, не уйдешь!
     К  их счастью,  раздобревшая куница верхом почти не ходила, и пес, взяв
выходной  след, быстро  нашел ее новое  пристанище. Нетерпеливо  взлаивая  и
скуля,  Актабан старательно заскреб когтями  -кору заиндевелой сосны. Хозяин
сразу разглядел на высоте пяти-шести метров чернеющий пятачок дупла.
     Унимая  волнение, он скинул  котомку, прислонил к ней ружье.  Несколько
раз шарахнул обухом топора  по ровной, без единого сучка, бронзовой колонне.
Пугливые снежинки окутали сосну,  покрыли  серебристой пылью  темную  фигуру
человека.
     Тихо. Маха затаилась крепко и ничем не обнаруживала своего присутствия.
Это  обстоятельство  не  смутило охотника. Он срубил молодую  ель,  окоротил
разлапистые ветки и, прислонив ее к стволу, поднялся по ней к  дуплу, словно
по лестнице.
     Надев на рукавицу брезентовую верхонку,  запустил руку  в дупло сначала
по локоть, а затем,  скинув телогрейку, по самое  плечо, но до дна так и  не
дотянулся.  Заткнув  лаз  шапкой,  он, простучал ствол  топором и  по  звуку
определил  нижнюю границу полости. Вырубил отверстие и с  надеждой пошарил в
нижней части дупла, но Маха молча  увернулась  и  вскарабкалась  по губчатой
трубе наверх.
     Спустившись  на землю, человек  вынул из  котомки сетчатый  "рукавчик",
скобки и несколько завитков бересты. Срезал прутик чуть длиннее "рукавчика".
Заострил  с  одного  конца  и  ращепил  с  другого.  Открытый  конец ловушки
прикрепил   скобами  к   верхнему   лазу,   а   глухой   оттянул   рогулькой
перпендикулярно  к стволу.  В  прорубленное  снизу  отверстие сунул  горящую
бересту и стал  терпеливо ждать. У подошвы сосны, повизгивая от возбуждения,
вертелся готовый  помочь пес. Сухая  труха  стенок затлела, наполнила  дупло
удушливым  чадом. Из  верхнего лаза потянулась струйка синего,  вперемежку с
черным, дыма.
     Во рту у Махи  стало вязко и горько. Казалось, минуты ее жизни сочтены.
Задыхаясь,  она вдавила нос в пористые  гнилушки и стиснула  челюсти. Дышать
стало легче.
     Мертвая тишина поколебала уверенность охотника.
     - Что за чертовщина? Неужели куницы  в  дупле нет? Небось  сидит сейчас
где-нибудь в ветвях, насмехается. Либо вообще ушла  грядой.  Да не должна бы
--  Актабан не  зевнет.  Хотя вчера вон  как  оплошал,  -- засомневался  он,
совершенно сбитый с толку.
     Устав  стоять на вертлявой  лестнице, охотник  слез передохнуть. Собрал
хворост, наладил  костерок, заварив  крепкий душистый  чай и отхлебывая  его
крохотными глотками, то и дело поглядывал на солнце. Проводить вторую ночь у
нодьи  *  ему  не  хотелось.  В  тайгу  он пошел  только на  разведку, чтобы
определить, в какой  стороне  нынче  держится белка,  а  вечером вернуться в
деревню. Но Актабан, облаивая белок одну за другой, увел хозяина за перевал,
а вот сегодня карты спутала куница...
     -  Да чего ради морозиться  понапрасну? Нижний ход забью. Если куница в
дупле, то рукавчик  не даст ей уйти - спеленает намертво. Переночую в тепле,
а завтра сюда  к обеду  с палаткой,  печуркой и  продуктами на  пару  недель
белковать вернусь, - убеждал себя охотник, незаметно собираясь.
     * Нодья  -- особый костер для  'зимней ночевки. Делается  из  2-3 сухих
хвойных стволов, уложенных один над другим.


     Лайка недоуменно наблюдала  за хозяином и  ни  в  какую не хотела  идти
следом. Охотник вынужден был вернуться к сосне и взять упиравшегося Актабана
на поводок.
     Едва ли они успели  пройти  и треть  пути, как ударил шквальный  ветер,
утопив  все  в  снежной  мгле.  К  ночи вьюга  разыгралась  в  полную  силу.
Закачалась,  застонала  тайга. Хлесткие,  напористые порывы  ветра срывали с
деревьев улежавшиеся  снежные глыбы. Одна из  них по воле  случая угодила  в
рукавчик, и сместила деревянное кольцо.
     Смышленая  узница   протиснулась  в  образовавшуюся  щель   и  покинула
осажденную крепость.
     Морозный  воздух,  снежная  круговерть быстро взбодрили ее. Вскоре Маха
нашла  буреломный  отвал   и   в   затишье  повалялась   в  снегу,   освежая
прокоптившуюся  шубку  и  стряхивая  с  себя  приставший мусор.  Инстинкт  и
приобретенный уже  горький опыт подсказывали,  что  оставаться  в этом  лесу
опасно.
     Перебиваясь  в дороге случайной  пищей,  снова  и  снова  карабкаясь на
скалы,  ныряя  в  распадки,  беглянка  достигла  высоких,  мощных хребтов  и
углубилась в молчаливый сумрак перестойных ельников.
     Облюбовав  межгорное урочище,  изобиловавшее белками  и рябчиками, Маха
обследовала участок  и, убедившись, что он  свободен,  застолбила запаховыми
метками свою вотчину...
     Однообразно потекли  морозные дни. Порой  казалось, что  тайга вымерла.
Лишь неприятный скрежет сойки, гулкое постукивание работяги дятла, да резкие
выстрелы  лопающихся  от  стужи деревьев  изредка тревожили  стылое  таежное
безмолвие.
     Промерзшие насквозь отроти тянули  заиндевевшие вершины  в  поднебесную
высь, поближе к солнцу, но и там не находили тепла.
     Глубина  снежного  покрова позволяла  кунице  ночевать в  пустотах  под
сугробами:  в  них  теплее  и  в  случае  опасности  всегда  можно  уйти  от
преследователей снежным тоннелем.
     Пробежки по пушистой перине утомляли маленькую хищницу и, обегая как-то
раз свои владения,  Маха  воспользовалась попутной  лосиной  тропой. Местами
следы  широко  разбредались  --  это лоси глодали кору  деревьев, обкусывали
кончики  веток  редкой  здесь осины, поедали  пряди  лишайников, в  ельниках
отдыхали  прямо  в  снегу,  оставляя  после  себя  овальные  лежки   с  чуть
обледенелыми  стенками, хранящими примерзшие  бурые  шерстинки.  Потом следы
вновь сливались  в  одну тропу и вели к изголовью  короткого  ложка, откуда,
несмотря   на  мороз,  дымящимся  родничком  вытекала  рыжая  струйка  воды,
обрамленная  красной глиной  с белым  налетом соли, перемешанной  множеством
копыт. Со  дна вылизанных лосями углублений глухо шипя  выбивалась  охристая
жижа, вскипавшая время  от времени пузырчатыми кругами. Полизав  солоноватую
накипь, Маха  закусила  ее терпкой рябиной  и  направилась к устью лога, где
возбужденно  шныряли  бестолковые сойки. Гребни  сугробов  вокруг  оказались
сплошь исчирканы  копытами, в воздухе  витал волнующий запах крови.  Куничка
закрутилась  по лесу и в примятых зарослях калины нашла растерзанную волчьей
стаей лосиху.
     Маха  обошла полусъеденную  тушу  и,  воровски  озираясь,  с  жадностью
набросилась   на   прихваченное   морозом   мясо.   Постоловавшись,  залегла
неподалеку,  рассчитывая  надолго  освободиться от  забот  о пропитании,  но
неслышно вернувшаяся  среди ночи стая волков  нарушила ее  планы. К утру  от
лосихи остались  только обглоданные кости,.  да и то  только самые крупные и
прочные.

     4
     Долго тянется зима, но  и у нее есть конец. Весна, словно извиняясь  за
свою медлительность, дружно и бесповоротно вступила в свои права. Запылавшее
жарким костром солнце заполнило промороженное дно тайги живительными волнами
тепла.
     Под  напором  пробудившихся  жизненных соков лес  быстро  преображался.
Ветви  набухли,  деревья  загустели.  На  южных  склонах  заржавели   первые
приствольные круги. Съежившиеся снега  плавились, насыщались влагой.  Однако
ночью отяжелевшие кристаллы вновь спаивались морозом, образуя прочный наст.
     Для  копытных  и  боровой  птицы  наступила  самая тяжелая пора.  Олени
проваливались сквозь наст  и  резали голени  об его  острые кромки.  Боровая
птица, особенно рябчики,  укрывавшиеся под снегом, по утрам с великим трудом
пробивали обледенелую крышу.
     Зато волки и рыси  благоденствовали. Для них пришло время долгожданного
пиршества. Больше всех  лютовали  оголодавшие  за зиму серые  разбойники.  В
приступе необузданной  жадности они без меры резали косуль и стельных лосих.
К счастью, эта ужасная пора непродолжительна.
     Все увереннее  гремели ручьи.  Быстро таяли, обрастая  накопившимся  за
зиму  лесным  мусором,  ноздреватые сугробы. Появились  обширные  проталины,
покрытые шершавой коростой спрессованных  за  зиму  листьев,  травы и .хвои.
Местами  они  были испещрены бугристыми прожилками кротовых ходов и  свежими
холмиками жирного перегноя.
     На   рассвете  Маху   дразнили  булькающие   звуки  тетеревиных  песен.
Краснобровые  петухи,  горделиво  выпячивали  иссиня-черную  грудь, распушив
лирообразный  хвост, демонстрировали на обсохших полянах свою силу и  удаль.
Наиболее воинственные,  хлопая крыльями, набрасывались  на  соперников.  Но,
несмотря  на турнирный экстаз и стремление привлечь внимание тетерок, петухи
были достаточно бдительны и Маху близко не подпускали.
     Днем в единственную здесь березовую рощицу слетались дятлы. Они пили из
специально пробитых  в коре  дырочек сладкий сок. Махе он  тоже пришелся  по
вкусу,  и  она  охотно  припадала к источнику сочащейся влаги, чтобы утолить
жажду, подкрепить силы.
     Каждый  уголок  леса  наполнялся  жизнью. Зашелестели  клейкой  листвой
деревья.  Духовитая  травка  покрыла  склоны  бархатисто-изумрудным  ковром.
Зацвела черемуха, за ней - рябина, калина. Незаметно весна перешла в лето.
     Мало-помалу  стихали  брачные песни  птиц. Смолкли  трели обремененного
семейными  заботами  зяблика. Почти  каждый день после  полудня  над  тайгой
вызревали  между  двух хребтов  темно-лиловые  тучи. Жизнь  в  урочище перед
грозой замирала; томительное напряжение росло; духота сгущалась, становилась
невыносимой.  Какое-то  невидимое  парализующее поле пронизывало все  живое.
Наконец  из непроницаемо-черных туч  срывался  к  земле тугой, ослепительный
сноп света, на  мгновенье озарявший притихшую долину белым  сиянием. И вновь
воцарялся  полумрак.  Затем  оглушительный  треск  раскалывал  пространство,
прокатывался по горам,  сотрясая  каменные  отроги.  Отдыхавший  за  могучей
спиной хребта ветер пробуждался и  разъяренно врывался в  долину. Следом, из
разом прохудившихся  небес  низвергался на еще не успевшую  подсохнуть землю
очередной щедрый ливень.
     По утрам, обласканная солнцем,  земля  дымилась  влажными  испарениями.
Свежо пахло листвой и хвоей,  тучные травы,  заполнившие лес, мешали бегать.
Маха, мокрая от росы, то и дело брезгливо отряхивалась и спешила перебраться
в продуваемый  ветерком  верхний ярус.  Где  распластавшись на  теплой  коре
толстого сука, беспечно дремала до следующего ливня, от которого спасалась в
дупле или  под многослойным пологом облюбованного  ею елового  шатра.  Здесь
всегда было  сухо,а иной раз  даже  удавалось  добыть  прятавшуюся  от дождя
пичугу. Если  верховая охота случалась  неудачной, то  куница все спускалась
вниз  и, забравшись  на  корягу  или  пень,  терпеливо  снося  укусы  мошек,
назойливо лезших в нос и уши, караулила коротколапых кротов, выбиравшихся из
под  земли  за дождевыми  червями.  Ее  упорство  неизменно  вознаграждалось
вкусным обедом.
     Иногда  Маха  спускалась  вдоль  набухшего  ручья  к  реке,  где ловила
увлеченных базарной  болтовней  лягушек.  Возле  неглубоких  заливов  куница
частенько видела лосей  с неуклюжими смешными телятами на ногах-ходулях. Они
паслись на обильном разнотравье, отдавая предпочтение иван-чаю.
     Взрослые лоси  с удовольствием заходили  в заводь и бродили по брюхо  в
воде.  Отщипнув  пучек  водорослей,  они вскидывали  головы, с  наслаждением
отфыркивались  от  стекавшей  по горбоносым  мордам воды и  хрумкали  сочные
стебли.
     Однажды,  безуспешно прогонявшись по  деревьям за белкой,  раздраженная
падением с мокрых ветвей, Маха отдыхала на узкой надпойменной террасе. Вдруг
ей почудился легкий шелест. Навострив подвижные  ушки, куница мелкими шагами
прошла по полуистлевшему стволу и мягко спрыгнула на обомшелый валун.
     Впереди,  под  скалистым  обнажением  зияла  узкая  брешь. Из нее веяло
холодом,  а  между камней струился ручеек.  Скользя по крутым бокам голышей,
сильно  замочив  лапы,  Маха  проникла в мрачный  каменный  мешок,  покрытый
осклизлым черным  налетом.  Гулкое  эхо капели  с невидимого  свода нарушало
тягостную тишину.
     С  живым интересом  оглядев влажно  поблескивающие  стены, таинственные
ниши  и щели, куница пошла дальше. Дно  грота поднималось вверх ступеньками.
Вскоре дорогу загородил высокий известковый выступ, заплывший сверху ледяным
козырьком, из которого торчала наполовину  вытаявшая туша бурого медведя. От
падающих на Маху холодных капель  шубка отсырела, и куница поспешила на волю
погреться и обсохнуть...

     5

     Минул  еще один  год,  и снова  наступило  лето, третье в  жизни лесной
охот