овек  вскрикнул, выдернул руку с вцепившейся
куницей, стряхнул ее резким, энергичным взмахом, и та полетела вниз, прямо в
лапы подскочившей собаки.
     Грудастый  кобель прижал  ее  к земле,  пастью  схватил поперек тела и,
прежде чем прозвучал запоздалый окрик хозяина, прокусил затылок.
     Бортник отнял у пса обмякшего зверька.  Обдувая еще  редкий летний мех,
он  с сожалением оглядел понапрасну загубленную лесную  красавицу. Досадливо
покряхтел и спрятал случайный трофей в котомку.
     Тем  временем   его  напарник  притянулся  к  стволу  плотнее,  обмотал
окровавленный палец платком,  отломил  ветку и стал тыкать ею  в дно  дупла.
Кунята  слабо  отбиваясь  от болезненных уколов, тонко  верещали. Ободренный
бортник  надел на руку видавшую  виды  шляпу  и,  действуя ею  как  клешней,
поочередно выудил из гнезда трех беспомощно барахтавшихся щенков, засунул их
в мешок.
     Мягкая холщовая полость подействовала  на  пленников странным  образом:
они присмирели и успокоились.
     Оживленно обсуждая непредвиденную охоту, бортники  поставили  на стволе
тамгу-знак  в виде двойного угла  и  ушли  восвояси, довольные тем,  что так
быстро обзавелись  новой бортью (обычно ее приходится вырубать целый день) и
заодно  избавили  будущих новоселов  от опасных  грабителей,  ибо все куницы
обожают мед и не упустят случая полакомиться им.
     Молодых кунят,  по  совету егеря, они  отдали работникам  расположенной
неподалеку зверофермы.
     Бортники и не подозревали, что в дупле осталась Маха. Когда  мать столь
необыкновенным образом покинула гнездо,  она глубоко втиснулась  в выщербину
между ребрами дупла и не шелохнувшись просидела там до захода солнца.
     Все  это время ее никто  не беспокоил.  Маха осмелела  и, вслушиваясь в
монотонный  гул  леса,  решилась  выглянуть.  Небо  было  еще  прозрачным  и
просторным, но в  тайге уже сгустились сумерки.  Осмотревшись и  не приметив
ничего подозрительного, Маха опасливо спустилась на землю.
     Над травой  толклась мошкара, зло гудело  комарье; пискнула и  неслышно
исчезла во  тьме  летучая  мышь; из-за  гребня почерневших  гор  проклюнулся
клыкастый месяц -- все в лесу шло своим чередом.
     Недалеко  от  сосны  влажный носик  Махи  учуял родной  запах.  Куничка
взволнованно  заметалась, а найдя  клочки материнской  шерсти, обеспокоилась
еще больше. Упорно рыскала  она между  переплетений обнаженных корней, но не
находила  иных  следов.  Невыносимая тоска  и  отчаяние  охватили  маленькое
осиротевшее существо.
     Внезапно Маху обдало воздушной  волной и жгучая боль пронзила бок.  Над
головой  бесшумно, словно призрак, взмыл  к  угольно-черным  макушкам  сосен
промахнувшийся  филин. Куничка  запоздало шарахнулась  в сторону и помчалась
напропалую вниз  по косогору,  прочь от страшного  места. Вслед  жутко  ухал
раздраженный неудачей налетчик.
     Перепрыгивая  колодины,  ветки,  рытвины,  травянистые  кочки,  кубарем
скатываясь с крутых откосов, мокрая,  исхлестанная ветвями, Маха выбилась из
сил. В  изнеможении  забралась  она под  выворотень,  отдышавшись,  зализала
горевшую огнем рану, обессиленно вытянулась и уснула.
     Выкатившийся на  уже поголубевшее небо пылающий диск солнца залил тайгу
живительными  лучами. Пучки света, профильтрованные кронами деревьев, зажгли
росистую траву, заиграли радужными искорками водяного бисера, нанизанного на
тонкие нити паутинок.
     Зорянка  пробудилась ото сна и сыграла на звонкой  флейте побудку. Ей в
ответ со всех сторон затенькало, засвистело и вскоре сводный  лесной оркестр
зазвучал в  полную силу.  Лежавшую  ничком  Маху,  разбудил близкий  шелест:
припозднившаяся  ежиха с вереницей ежат  шумно продиралась сквозь голенастые
стебли травы.
     Из  темного угла выворотня  на Маху неприветливо поглядывал паук. Среди
корней тяжко  ворочался, поблескивая матовой  броней, жук-олень.  Однако все
это не занимало осиротевшую Маху.  Она,  с щемящей тоской вспоминала  мать и
веселых, задиристых  братишек.  Где они  сейчас?  Что с ними? Кругом  кипело
столько запахов, но все чужие, незнакомые.
     От перенесенного потрясения и  непосильного бега Маха даже после отдыха
имела  жалкий  вид.  Мышцы  все еще подергивались, кровь  на боку запеклась,
шерсть слиплась.
     Глядя из своего укрытия на солнечные блики бегающие  по дну говорливого
ключа,  что хочет есть и  пить. Жажду утолила  легко, а вот добыть  что-либо
съедобное,  ей  не удалось.  Наконец  после  долгих  поисков  Маха  заметила
просеменившую в норку остромордую мышку.  Куничка  мгновенно  преобразилась.
Выразительные  черные глазки  алчно заблестели,  по  шубке  словно  пробежал
электрический ток, мышцы напряглись вновь наливаясь силой.
     Маха вспомнила, как мать  в  таких  случаях  затаивалась  у входа и  не
шевелясь  поджидала появления  хозяйки  норы.  Теперь маленькая куница  сама
точно так же притаилась в траве в  томительном  ожидании. И когда ничего  не
подозревавшая мышь выбралась на свет, Маха придавила ее к земле.
     Не имея  опыта,  охотница принялась  что есть  силы мотать и  энергично
встряхивать жертву, пока та наконец не стихла.  Опьяненная кровью куничка  в
восторге  несколько раз  высоко подпрыгнула  над  своей первой  добычей. Эх,
видела бы ее победу мама!
     Так закончилось детство и началась самостоятельная жизнь Махи.
     Утолив  голод, воодушевленная  успешной охотой,  куничка взобралась  на
скалистую террасу. Надо было оглядеться  и решить, оставаться тут или искать
для жительства, более подходящее место.
     Перед ней простиралась межгорная впадина, окруженная пологими увалами с
запада  и зубчатой  цепью  гор  с  востока.  С их  ломаных граней,  поросших
кудрявыми соснами и островерхими елями, стекали светло-серыми языками осыпи.
Широкое   дно  впадины  покрывал  лиственный  лес,   разделенный   блестящей
извилистой нитью ручья на два неровных ломтя.
     Повстречав  на  спуске с  терассы  метки  других куниц,  неопытная Маха
решила, что и ей то же можно здесь поселиться и устроилась отдыхать в  дупле
сучковатой старой ели.
     Когда освеженная сном куничка выглянула наружу, то  увидела  в закатных
лучах  солнца рыжую акробатку-белку.  Та  раскачивалась  на  ветке соседнего
дерева,  ухватившись за нее  одной  лапкой, потом мгновенно перевернулась  в
воздухе колесом  и  помчалась  вверх  по  стволу.  С  завистью  провожая  ее
взглядом, Маха заметила на стоящей неподалеку березе искусно сплетенную чашу
гнезда и перепрыгнула  поближе.  В нем лежали  голубенькие яйца. Подлетевший
зяблик с криком  заметался, запорхал вокруг,  но  был не  в силах остановить
грабительницу.  Прокусив скорлупу, Маха,  жмурясь  от  удовольствия,  выпила
содержимое яйца. С этого  дня она  уже не  упускала возможности полакомиться
яйцами,   а  порой  и   птенцами.  Но  не  всегда   ее   набеги   оставались
безнаказанными: приметив как-то гнездо горлицы и убедившись, что хозяев нет,
Маха спрыгнула к небрежно сооруженному из сухих веточек  гнезду-настилу. Два
писклявых  пуховичка,  широко  раскрыв  клювы,  настойчиво  требовали  пищи.
Куничка  не  успела даже  протянуть  вооруженную когтями  лапу,  как  на нее
налетел крылатый  вихрь. Яростные,  болезненные удары  клюва по темени сразу
остудили охотничий пыл Махи. Спасаясь от новой атаки, она поспешила укрыться
в густом кустарнике.

     2
     Время шло. Повзрослевшая Маха усвоила, где находятся  излюбленные места
кормежки рябчиков, куда улетают они отдыхать на  ночь,  какая  куча хвороста
изобилует  мышами,  в  каком ельнике  обитают белки, под какими пнями вырыты
норки бурундуков. Изучила  повадки своей  добычи. Научилась  ловить и быстро
расправляться  с ней.  В  ее движениях  появились непринужденная  легкость и
грация. В характере -- выдержка и самообладание.
     Теперь  Маха  подолгу гоняла белок,  соперничая с  ними  в  быстроте  и
ловкости. Однако нападать на них пока не решалась.
     Однажды она заметила хорошо натоптанную  тропинку, которая вывела ее  в
небольшую котловину, заросшую чернолесьем. Проследовав через  болотину, Маха
поднялась  на сухой  взлобок,  покрытый  оспинами свежих ямок, выветрившимся
пометом,  обломками покусанных веток  и  обглоданными  костями. Чуть дальше,
между отполированных снизу стволов резвились большеголовые волчата.
     Маха  почувствовала,  что встреча  с ними не сулит ничего  хорошего,  и
немедля  повернула  прочь  от  волчьего  логова.  Интуиция  подсказала,  что
тропинкой  уходить  не следует. Взобравшись  на  расщепленную ветром  ольху,
куница  пошла  верхом. И благодаря этому избежала встречи с  матерым волком,
спешившим с добычей к своему
     прожорливому семейству.
     Все  реже  и  реже  спускалась  она  на   землю,  где  на  каждом  шагу
подстерегали  опасности.  Только на  деревьях,  среди зеленой  листвы,  Маха
чувствовала  себя  уверенно.  Птицы и  белки,  обитавшие  здесь, завидев ее,
поднимали тревожный гвалт и в панике разлетались, разбегались кто куда.
     Маха  вытянулась,  стала  выше  и крепче.  Шубка, покрывавшая  стройное
мускулистое тело,  приобрела приятный бежевый  оттенок, шею и грудь украсило
желто-кремовое  пятно, рана  на боку зажила, подернулась нежным пушком новой
шерстки.   Ощущение   одиночества  и   беспомощности   прошло.   Маха  стала
полновластной хозяйкой верхнего яруса леса.
     Во время  дневного зноя она  предпочитала дремать в прохладе  дупла. Но
как только  стихал птичий  гомон, Маха, не обращая внимания на  малоприятные
вопли филина, выходила на охоту.
     В один из таких вечеров, спускаясь вдоль  ключа к отлогому берегу реки,
куница услышала треск и густой шум падающего  дерева.  Маха встрепенулась и,
взлетев  на громадный вяз,  по-гусиному  вытянула  шею, пытаясь  рассмотреть
место, откуда донесся шум, но частая листва скрывала от нее низкий берег.
     Размашисто прыгая  по  ветвям, Маха перебралась  поближе.  Слабый ветер
мягко шелестел листвой и скрадывал шум прыжков.
     На  краю  узкой  прибрежной  гривки,  сплошь  заросшей  тальником,  над
поваленным   деревом   горбились   черные   силуэты--два    солидных   бобра
сосредоточенно объедали молодую  сочную кору осины. В глубине леса хрустнула
хворостина под чьей-то неосторожной лапой.  Пугливые звери  мгновенно встали
столбиками. Настороженно  огляделись.  И, более полагаясь на  слух,  чем  на
зрение, нырнули в заводь, предупреждая остальных членов колонии об опасности
мощными  и  хлесткими,  как  выстрел,  ударами  чешуйчатых  хвостов.  Брызги
взметнулись ввысь, и отраженный лик луны разлетелся на желтые осколки.
     Лес  ответил  еще большим  переполохом. Какой-то  скрытый  непроглядной
тьмой таежный исполин обеспокоенно хрюкнул и, с оглушительным треском тараня
глухолесье, понесся прочь. Шум  быстро распространялся вширь, но, удаляясь в
глубь  чащобы,  постепенно  стих.  Зато в заводи  завозился кто-то  большой,
могучий.
     Приближался  рассвет.  Река  облачалась  в  молочные  одеяния.  Ели  на
противоположном берегу постепенно исчезали в волнистой мгле, словно таяли, и
вскоре  лишь верхушки  самых  высоких  торчали  из тумана  точно молоденькие
елочки  на  заснеженном поле.  От воды дохнуло  промозглой  сыростью.  Зябко
передернувшись, Маха  побежала было по откосу на сухое  продуваемое взгорье,
как вдруг в глубине кроны ближней березы бестолково хлопнул крыльями рябчик.
     Куница сноровисто вскарабкалась  по гладкому, в черных отметинах стволу
к спящему выводку.  Цапнула  подвернувшуюся  курочку,  но не  удержавшись на
ветке, неуклюже шмякнулась вместе с добычей на землю. От сильного удара  она
разжала коготки и выпустила рябуху.  Той бы сразу взлететь да раствориться в
лесных крепях.  Ан  нет! Глупая,  тоненько  запищала  и,  путаясь  в  траве,
суматошно засеменила прочь. Маха настигла ее одним броском.
     Подкрепившись, куничка перешла через ручей по поваленной лесине, как по
мостику, и чутко обернулась:  в ее  сторону бежала пара куниц. Махе и прежде
попадались их следы, но она инстинктивно избегала встречи с соседями.
     Увидев незваную гостью,  куницы негодующе застрекотали. Несдобровать бы
Махе, если б не отчаянное бегство. Разъяренные хозяева настырно преследовали
ее до тех пор, пока не выдворили за пределы своей вотчины.
     Выскочив на усеянное крупной галькой  ложе речки,  Маха припустила  без
оглядки вверх по стиснутому круто-бокими сопками сухому руслу.
     Гонимая  паническим страхом, она уходила все дальше и дальше. За спиной
уже  осталось немало кривунов и скалистых прижимов,  когда до нее  докатился
мощный гул. Махе еще долго  пришлось  бежать прежде чем она увидела глубокий
разлом-колодец, в  котором  с  ревом переливаясь через глыбы  камней, дымясь
летучей моросью, бесследно исчезала река.
     Перебравшись по груде каменистой осыпи на лесистую кручу, Маха заметила
сквозь   просветы   леса  планирующего  к  основанию  пушистой   лиственницы
небольшого   зверька   в  серой  бархатистой   шубке.  Это  была  безобидная
белка-летяга.  Куница  бросилась к комлю  дерева в расчете перехватить ее на
месте посадки, однако  летяга в последний миг выполнила замысловатый вираж и
пристволилась метрах в шести,  но не  успела она вскарабкаться и до середины
ствола, как ее, все-таки настигли клыки шустрой разбойницы.
     Осваивая новые владения, Маха набрела на затерявшееся в горах озерцо. И
сразу  же  в зарослях осоки взяла  свежий след жировавшего беляка.  Зайчиха,
пытаясь отвести нависшую беду от  потомства, сделала три гигантские сметки в
сторону и с силой забарабанила передними лапами о землю. Но поздно, Маха уже
нашла  затаившихся  малышей. Играючи поймала и тут  же  съела одного из них.
Насытившись,  стала  великодушной и  остальных,  разбежавшихся  в  суматохе,
разыскивать не стала...
     Незаметно пролетело  лето.  Вот  уже  первый  заморозок,  возвещающий о
скором   увядании  природы,  выбелил  травы  и   запалил  по  склонам  сопок
многоцветные   костры.  На  изумрудном   хвойном   поле,  усеянном  плотными
смолистыми шишками,  желтым пламенем  полыхали березы, осины. Яркими мазками
горели гроздья рябины,  плоды шиповника. Сочно чернели кисти черемухи. Между
сосен  алела брусника.  Зазывающе кокетливо  кивали рогатые букетики лещины.
Колонии опят сплошь покрыли пни и валежины.
     Все обитатели леса жировали на богатых кормах, готовясь к длинной зиме.
Маха частенько  посещала  излучину реки,  сплошь заросшую черемухой,  и  вот
однажды, когда  она  забралась в  самую  гущу спелых гроздей  и  принялась с
удовольствием поедать вяжуще-сладкие ягоды, неподалеку кто-то шумно засопел.
Маха резко обернулась. На старой разросшейся черемухе колыхались ветки. Одна
из них изогнулась и,  описав  крутую дугу,  .замерла  между стволов, где  на
"троне" из веток  восседал медведь.  Забавно причмокивая и довольно урча, он
отправлял в громадную пасть черемуховые кисти  одну за  другой. Косолапый не
утруждал  себя  лишними движениями,  а  заламывал  к себе  самые плодоносные
ветки.
     Насторожив уши, время от времени поглядывая  на косматого громилу, Маха
торопливо набила желудок и, не задерживаясь, вернулась в сопки...
     День ото  дня  холодало.  Порывистый ветер безжалостно срывал поблекшие
листья.  Обгоняя  всклокоченные  тучи,  потянулись  на юг,  в  теплые  края,
разномастные  птичьи  косяки.  Привольно  жилось  теперь  Махе в  поредевших
кронах. Похолодание принесло приятные перемены -- исчезли наконец докучливые
кровососы.  Разоряя  по  ночам беличьи  гнезда,  она все реже  спускалась на
землю.
     С  наступлением  темноты   тайга  оглашалась  трубным   ревом.  Зычные,
басовитые ноты, набирая  мощь и  силу, звучали слитно, напористо.  Накаляясь
первобытной  страстью, рев взвивался до трепетно-вибрирующих переливов и, не
выдерживая  напряжения,  как бы  скалывался,  захлебывался,  шумным,  сиплым
стоном. Тайга и небеса  на мгновенье замирали и откликались стозвучным эхом.
Благородные олени-маралы, переселенцы  с далекого Алтая, вызывали соперников
на честный бой.  Маху  этот могучий рев  не волновал, но  когда  он раздался
совсем близко,  то  врожденное любопытство погнало  ее  туда,  где  на  краю
опушки,  выбеленной луной,  ревел, горделиво  запрокинув  на спину ветвистые
рога  красавец  бык. Белые,  острые  концы отростков угрожающе  поблескивали
словно  пики. Рядом  мирно  паслись  три  ланки.  Оборвав  вызов  на  низком
протяжном стоне, марал, от избытка чувств запустил рога в заросли орешника и
принялся крутить ими, спутывая ветки в узлы и тут же разрывая их на части.
     В  это  время  со  стороны сопки  послышался  нарастающий  треск.  Маха
проворно вскарабкалась  на  вершину  сосны и оттуда увидела, как на открытый
пятачок из леса выломился молодой рогач.
     Налитые кровью  глаза  горели,  как  раздутые  угли,  ноздри трепетали,
шерсть на шее дыбилась. Увидев хозяина гарема, бык протрубил ответный вызов,
нацелил  на  соперника острые  рога и, изнемогая  от  ярости, с силой  забил
копытами о землю. Угроза не подействовала, и тогда пришелец ринулся в атаку,
рассчитывая  обратить  хозяина   в  бегство,  а  самому  завладеть  ланками.
Разогнавшись,  он  попытался  боднуть острыми пиками незащищенный литой  бок
хозяина гарема.  Но опытный  боец отскочил  в  сторону и сам  ответил точным
ударом. Холостяк не устоял, повалился,  но  быстро вскочив, вновь разъяренно
кинулся на противника. Оглушительный  треск рогов заставил вздрогнуть  Маху.
Олени,  сдавленно хрипя и фыркая,  то  разбегались,  то  вновь  сшибались и,
скрестив рога, топтались по кругу.
     Пожухшая трава на месте сражения была уже выбита копытами до земли. Пар
поднимался от разгоряченных, почерневших от пота тел. С губ хлопьями слетала
кровавая пена.
     Статный пришелец горячился,  нападал безостановочно,  но чувствовалось,
что он, несмотря на молодость, выдыхается. Не так стремительны стали  атаки.
Сам он едва
     успевал  уворачиваться  от  ответных  ударов.  Взмыленные  бока  ходили
ходуном. Розовый язык вывалился наружу; глубокая рана на груди кровоточила.
     Закаленный в  турнирных  боях хозяин гарема отбивался  хладнокровно  и,
воспользовавшись  тем,  что  соперник попытался  перевести  дух,  неожиданно
мощным броском оттеснил противника в кусты и, сделав резкое движение сильной
шеей,  повалил  соперника  наземь.  Вскинулся  на  дыбы.  Еще  мгновение  --
затопчет, иссечет пришельца острыми копытами, но бессмысленная жестокость не
в чести у животных.
     Оставив  посрамленного  смельчака,  он  вернулся  в  общество притихших
маралух,  оглашая  окрестности  ликующим победным  кличем.  Поверженный  бык
медленно поднялся и, не оглядываясь, удалился  к  глухой  старице зализывать
раны и восстанавливать силы на мясистых подводных побегах.

     3

     Дни становились все короче, а  ночи длиннее и  холоднее. В  тех местах,
где   ручей  замедлял  свой  бег,  берега  уже  обметало  узорчатым  ледком.
Пронизывающий  ветер обжигал черные оголенные ветки. Зима стучалась в мертво
сквозящий лес.
     Высунувшись однажды  из дупла, Маха  не признала  окрестностей. Чего-то
белого,   незнакомого  навалило   сразу  столько,   что   тайга   совершенно
преобразилась. Земля как бы  приподнялась, а деревья  опустились, стали ниже
ростом. Ветви, кусты, валежины, заплыв белым жиром, растолстели. Нижние лапы
елей, согнувшись под тяжестью  покрова,  образовали покатые шатры -- удобные
прибежища для обитателей леса.
     Маха сначала понюхала, потом полизала  переливчатые блестки.  Осторожно
ступила  на неслежавшийся пух, попоной укрывавший толстый  сук. Он податливо
сминался, слегка хрустел и приятно холодил лапки.
     Сверху  на спину  серебром  посыпалась  кухта  *. Куница  с  непривычки
поежилась  и брезгливо отряхнулась.  Упругая волна прокатилась  по роскошной
шубке,  которую теперь было вовсе не узнать. Более светлый зимний мех достиг
полной  пышности.  Глянцевая  ость   мягко   струилась,   мерцала  ян