действию.
     Часто  это  происходит  потому,  что мы из  "экономии мышления" следуем
стереотипам  -  привычным  штампам,  понятиям, укоренившимся  предрассудкам.
Помню,  в начале  70-х годов  элитарный  журнал  американских экономистов  и
бизнесменов "Гарвард бизнес ревю" показал своим  читателям, насколько сильны
в них расовые стереотипы. На обложке журнала была дана странная  картинка, в
которую  редакция  просила  внимательно  всмотреться.  Был  нарисован  салон
автобуса, в  котором поскандалили двое -  белый и негр. У одного в руке  уже
была  наготове открытая опасная бритва. Месяца через три картинку напечатали
снова, но с одним  изменением - бритвы не было. Редакция попросила читателей
сделать над собой эксперимент: не отыскивая исходную  картинку, вспомнить, у
кого  из участников скандала  была в руке бритва. Потому  были  опубликованы
поразительные результаты: большинство читателей (почти исключительно  белые)
считали, что бритва была в руке у негра. На самом деле - у белого. Стереотип
оказался сильнее памяти.
     Из  узости   взгляда,  подчинения  хотя  бы  краткосрочному,  на  время
возникшему стереотипу вытекают тяжелые ошибки и промахи в наших практических
действиях. Неважно  даже, верим ли  мы безоговорочно  лживому сообщению  или
выстраиваем  собственную ложную  его  интерпретацию.  В обоих  случаях  наше
поведение  неадекватно реальности, и нас ждет неудача. Вот случай  из  моего
опыта. В  начале  перестройки  меня, обычного научного  работника,  зачем-то
сделали  заместителем директора Института, хотя я предупреждал, что до добра
это  не  доведет. Через короткое  время,  когда  везде началось брожение,  в
Институте вскрылись старые  нарывы,  и сплоченная  номенклатурная  клика при
директоре стала делать из меня козла отпущения. Не будучи знаком с правилами
игры, я начал брыкаться  совершенно неожиданным для них  образом, и началась
просто свистопляска.
     Директор,  умный и мрачный человек, управлял  этим  из-за кулис.  Я был
настолько  ошарашен  жестокостью  и   цинизмом  мужей  нашей   академической
интеллигенции, что утратил способность к альтернативной интерпретации слов и
поступков. Как-то я  получил от директора письмо в связи с очередным приемом
в аспирантуру (в  этом деле создали очередной очаг  конфликта). Письмо  было
наполнено прозрачными  и изощренными издевательствами и  угрозами. Настолько
неприемлемыми,  что  я  сел  и  написал резкий  и  обобщающий ответ -  решил
покончить с неопределенностью. Но все же осторожность побудила меня показать
оба письма рассудительным друзьям. В Институте мои умные друзья, наблюдавшие
всю нашу бурю в стакане воды (для нас это была буря, и многие захлебнулись),
восприняли  письмо директора совершенно так же, как  я.  Они  возмутились  и
одобрили  мой ответ. Но я  все же показал  оба текста  еще  одному приятелю,
никак не связанному с  нашими делами и незнакомого с  Институтом. Он прочел,
задал мне несколько вопросов и сказал: "Может быть, ты и прав. Но возможно и
такое  толкование письма  директора", - и он  пересказал его просто  другими
словами.  Я ахнул.  В письме не было никаких намеков и  угроз, только  самые
естественные деловые соображения. Если и были иносказания, то примирительные
или соглашательские. Но в воспаленном суженном сознании (и не одного  только
меня)  по  нескольким   неверно  истолкованным  знакам  сложился  целостный,
гармоничный и совершенно ложный образ  сообщения  и его контекста. Друг спас
меня хоть от одного греха - я порвал свой ответ и постарался извлечь урок на
будущее.
     Тот,  кто  хочет  построить  защиту   против  попыток  манипуляции  его
сознанием, должен  преодолеть закостенелость ума,  научиться  строить  в уме
варианты объяснения.  Как  бы  ни был защищен ум догматика  его "принципами,
которыми он  не может поступиться", к нему после некоторых попыток находится
ключик, ибо ход его мыслей  предсказуем и потому поддается программированию.
И  догматик,  сам  того  не  подозревая, становится  не  просто  жертвой,  а
инструментом манипуляции.  Подобно тому,  как "письмо Нины Андреевой"  стало
важной  акцией во всей перестройке  как  огромной  программе по  манипуляции
общественным сознанием в СССР.
     Франц Кафка,  который своими болезненными психологическими откровениями
очень  помог  созданию современной  технологии  манипуляции,  предупреждал в
одной притче:
     "Леопарды врывались в храм и лакали из жертвенных сосудов, осушая их до
дна. Это  повторялось раз  за  разом. В  конце концов,  это  стало возможным
предвидеть и превратилось в часть церемонии".
     Таким  образом,   спастись  от  манипуляции  с   помощью  догматизма  и
упрямства, просто "упершись",  невозможно. Можно лишь  продержаться какое-то
время, пока к тебе не подберут отмычку. Или не обойдут как не представляющее
большой опасности препятствие (как обошли наши  новые  идеологи крестьян, не
пытаясь  их  соблазнить  сказками  про демократию  и не тратя сил и денег на
разработку специальных  технологий и языка для манипуляции  сознанием именно
крестьян).
     Овладеть действительностью можно  только  изучив  доктрину,  тактику  и
оружие противника. На это и направлены  наши  опыты в  герменевтике - поиске
путей  интерпретации  тех слов  и  действий,  в  которых  воплощены  попытки
манипуляции нашим сознанием.
     Рассмотрим  сначала, в каких  условиях  социального  бытия  манипуляция
становится  важнейшим  средством  господства  и власти,  в  каких  доктринах
выражены главные принципы этого способа господства.


Глава 3. Демократия, тоталитаризм и манипуляция сознанием


     Как  мы  установили,  манипуляция -  способ господства  путем духовного
воздействия  на людей  через программирование  их поведения. Это воздействие
направлено  на  психические  структуры  человека,  осуществляется  скрытно и
ставит своей задачей  изменение мнений, побуждений и целей  людей  в  нужном
власти направлении.
     Уже  из  этого   очень  краткого   определения  становится  ясно,   что
манипуляция  сознанием как средство  власти  возникает только в  гражданском
обществе,   с   установлением   политического    порядка,   основанного   на
представительной  демократии.  Это  -  "демократия западного типа",  которая
сегодня, благодаря промыванию мозгов, воспринимается просто как демократия -
антипод  множеству  видов  тоталитаризма.  На самом  деле  видов  демократии
множество (рабовладельческая, вечевая, военная, прямая,  вайнахская и т.д. и
т.п.). Но не будем уклоняться.
     В   политическом  порядке  западной  демократии  сувереном,   то   есть
обладателем всей полноты власти, объявляется  совокупность граждан (то  есть
тех жителей, кто обладает гражданскими правами). Эти граждане - индивидуумы,
теоретически наделенные  равными  частицами власти в виде  "голоса".  Данная
каждому частица власти осуществляется  во  время периодических выборов через
опускание  бюллетеня  в урну.  Равенство  в  этой  демократии  гарантируется
принципом  "один  человек  -  один  голос".  Никто,  кроме индивидуумов,  не
обладает голосом,  не "отнимает" их  частицы власти - ни коллектив, ни царь,
ни вождь, ни мудрец, ни партия.
     Но, как известно, "равенство перед Законом не  означает равенства перед
фактом". Это популярно разъяснили уже якобинцы,  отправив на гильотину  тех,
кто требовал экономического равенства на основании того, что, мол, "свобода,
равенство  и  братство",  не  так  ли?  В   имущественном  смысле  равные  в
политическом отношении граждане не равны. И даже обязательно  должны быть не
равны  -  именно  страх  перед  бедными  сплачивает  благополучную  часть  в
гражданское  общество, делает их "сознательными  и активными гражданами". На
этом держится вся конструкция демократии - "общества двух третей".
     Имущественное неравенство создает  в обществе  "разность потенциалов" -
сильное   неравновесие,  которое  может  поддерживаться  только   с  помощью
политической власти. Великий моралист  и основатель  политэкономии Адам Смит
так  и   определил  главную   роль   государства  в  гражданском   обществе:
"Приобретение   крупной   и   обширной  собственности   возможно   лишь  при
установлении  гражданского   правительства.  В  той   мере,  в   какой   оно
устанавливается    для    защиты   собственности,    оно    становится,    в
действительности,  защитой богатых против  бедных, защитой тех, кто  владеет
собственностью, против тех, кто никакой собственности не имеет".
     Речь  здесь  идет  именно  о  гражданском  правительстве,  то  есть   о
правительстве  в  условиях  гражданского общества.  До  этого,  при  "старом
режиме",   власть   не   распределялась   частицами  между   гражданами,   а
концентрировалась у  монарха, обладавшего не подвергаемым сомнению правом на
господство  (и  на  его  главный  инструмент  -  насилие).  Как  и  в  любом
государстве, власть монарха (или, скажем, генсека) нуждалась в легитимации -
приобретении  авторитета  в  массовом  сознании.  Но   она  не  нуждалась  в
манипуляции  сознанием. Отношения господства  при такой власти были основаны
на  "открытом,  без  маскировки,  императивном  воздействии  -  от  насилия,
подавления, господства до  навязывания, внушения, приказа - с использованием
грубого  простого  принуждения".  Иными  словами,  тиран  повелевает,  а  не
манипулирует.
     Этот  факт  подчеркивают  все  исследователи  манипуляции  общественным
сознанием,   отличая  способы  воздействия  на  массы  в  демократических  и
авторитарных или  тоталитарных  режимах.  Вот  суждения видных  американских
ученых:
     Специалист  по средствам массовой информации  З.Фрейре: "До пробуждения
народа  нет  манипуляции,  а  есть  тотальное  подавление.  Пока  угнетенные
полностью  задавлены  действительностью,  нет  необходимости  манипулировать
ими".
     Ведущие американские  социологи  П.Лазарсфельд  и  Р.Мертон:  "Те,  кто
контролируют  взгляды  и  убеждения в нашем  обществе,  прибегают  меньше  к
физическому  насилию и больше к массовому внушению. Радиопрограммы и реклама
заменяют запугивание и насилие".
     Известный и даже популярный специалист в области управления С.Паркинсон
дал такое определение:  "В динамичном обществе искусство управления сводится
к  умению направлять  по  нужному руслу  человеческие  желания.  Те,  кто  в
совершенстве овладели этим искусством, смогут добиться небывалых успехов".
     Хотя идеология, эта замена религии для гражданского  общества, возникла
как продукт  Научной революции и Просвещения,  в  Европе, главным создателем
концепции и технологии манипуляции массовым сознанием с самого начала  стали
США. Впрочем, они - порождение Европы (как  говорили уже в XVIII веке, США -
более  Европа, чем  сама  Европа)  Здесь,  на  пространствах,  свободных  от
традиций старых сословных культур, возник индивидуум в самом чистом и полном
виде.  У "отцов нации"  и состоятельного слоя  Соединенных Штатов  появилась
острая  потребность контролировать  огромную  толпу свободных  индивидов, не
прибегая  к  государственному  насилию  (оно  было  попросту   невозможно  и
противоречило самой идейной основе американского  индивидуализма).  В  то же
время не было возможности взывать к таким этическим нормам,  как  уважение к
авторитетам -  США  заселили  диссиденты  Европы, отрицающие авторитет.  Так
возник новый  в истории тип социального  управления, основанный на внушении.
Писатель  Гор  Видал сказал, что "американскую политическую  элиту  с самого
начала  отличало  завидное  умение  убеждать  людей  голосовать  вопреки  их
собственным интересам".
     В  целом,  один  из  ведущих  специалистов  по  американским  средствам
массовой  информации  профессор  Калифорнийского университета Г.Шиллер  дает
такое    определение:    "Соединенные   Штаты    совершенно   точно    можно
охарактеризовать  как разделенное общество,  где манипуляция служит одним из
главных  инструментов  управления, находящегося в  руках небольшой  правящей
группы корпоративных  и правительственных боссов...  С  колониальных  времен
власть  имущие  эффективно  манипулировали белым  большинством  и  подавляли
цветные меньшинства".
     Можно  сказать,  что  американцы совершили  научный и  интеллектуальный
подвиг.  Шутка  ли  -  создать  в  кратчайший  срок  новаторскую  технологию
управления обществом. То,  что  в  других обществах складывалось тысячи лет,
что в  европейской  культуре имело в  своей основе  уже огромные, обобщающие
философские труды (такие, как "Политика" Аристотеля и "Республика" Платона),
в  США  было  сконструировано  на  голом месте, по-новому,  чисто  научным и
инженерным  способом.  Герберт  Маркузе  отмечает  это  огромное  изменение:
"Сегодня  подчинение  человека  увековечивается  и  расширяется   не  только
посредством  технологии, но и  как технология, что дает еще больше оснований
для полной легитимации политической власти и  ее экспансии, охватывающей все
сферы  культуры". Подчинение не посредством  технологии,  а как  технология!
Тиран создать технологию не мог, он всего лишь подчинял  людей с ее помощью,
причем  используя   весьма  примитивные  системы  (топор  и  плаха   -   уже
технология).
     В  США  создавалась  именно технология,  и на  это  работал и  работает
большой отряд обученных, профессиональных интеллектуалов. Г.Шиллер отмечает:
"Там, где манипуляция является основным средством социального контроля, как,
например, в  Соединенных Штатах,  разработка  и  усовершенствование  методов
манипулирования  ценятся гораздо больше,  чем  другие виды  интеллектуальной
деятельности".
     Можно  сказать:  что  в  деле  манипуляции  специалисты  США   достигли
совершенства - они обращают на  службу правящим кругам  даже те общественные
течения, которые, казалось  бы,  как раз находятся в оппозиции к власти этих
кругов.  Известный американский  ученый Ноам Хомский  в  книге  "Необходимые
иллюзии:  контроль над сознанием в демократических  обществах" пишет,  что в
течение 80-х годов  правительству Рейгана  и Буша  в США удавалось проводить
крайне  правую  социальную  и   милитаристскую   политику  при  том,  что  в
общественном    мнении    происходил     сильный     сдвиг     в     сторону
социал-демократических  принципов.  При   опросах   подавляющее  большинство
поддерживало    введение   государственных   гарантий   полной    занятости,
государственное медицинское  обслуживание  и строительство  детских садов, а
соотношение сторонников и противников сокращения военных расходов  было 3:1.
Почти  половина  населения  США  была  уверена,  что  фраза "от  каждого  по
способностям, каждому по потребностям" - статья Конституции США, а вовсе  не
лозунг из Коммунистического манифеста Маркса.
     Философы  Адорно и  Хоркхаймер,  столь  уважаемые  нашими  либеральными
интеллигентами,  в  книге  "Диалектика Просвещения"  представили организацию
всей  жизни  в США как  "индустрию  культуры, являющуюся, возможно, наиболее
изощренной и злокачественной формой тоталитаризма". Так что речь, если на то
пошло, идет не о выборе  между демократией и тоталитаризмом, а между разными
типами тоталитаризма  (или разными типами демократии  - название зависит  от
вкуса).
     Если  обращаться  не  к  дешевой  пропаганде  по телевидению, а  читать
серьезные  книги,  то мы узнаем,  что  в  самой западной  философской  мысли
"демократических"  иллюзий  давно   уже  нет.   Монтескье   в  своей  теории
гражданского  общества  предложил  идею  разделения властей, считая, что это
ограничит  тиранию  исполнительной  власти.  Эти  надежды  не  сбылись,  что
наглядно  показала история Запада. В конце XIX века писатель Морис Жоли даже
написал веселую книгу "Диалог в аду между Макиавелли и Монтескье", в которой
тень Макиавелли как  теоретика циничной и жестокой  исполнительной власти  в
два  счета  объяснила  Монтескье, как легко  государь  может  манипулировать
другими "ветвями власти" просто потому,  что именно он контролирует финансы,
даже  не  прибегая к более  жестким  средствам.  А  они  тоже,  когда  надо,
применяются.
     Когда  философы  пишут  всерьез,  они  отбрасывают  ругательства  вроде
"тоталитаризма"  или "культа личности", а говорят о двух типах деспотизма  -
восточном и  западном.  Современный  французский философ  С.Московичи  видит
главное  отличие западного типа в  том, что он опирается на контроль  не над
средствами  производства, а  над  средствами информации и использует  их как
нервную   систему:  "Они  простирают  свои  ответвления  повсюду,  где  люди
собираются,  встречаются  и  работают.  Они  проникают  в  закоулки  каждого
квартала,  каждого  дома, чтобы  запереть  людей  в  клетку  заданных сверху
образов и внушить  им  общую для  всех  картину  действительности. Восточный
деспотизм   отвечает  экономической  необходимости,  ирригации  и   освоению
трудовых мощностей. Западный же деспотизм отвечает прежде всего политической
необходимости. Он предполагает захват орудий влияния или  внушения, каковыми
являются  школа, пресса, радио и т.п... Все происходит так, как если  бы шло
развитие от одного к другому: внешнее подчинение уступает место  внутреннему
подчинению   масс,   видимое   господство  подменяется   духовным,  незримым
господством, от которого невозможно защититься".
     Представление  же, будто наличие  "демократических механизмов"  само по
себе  обеспечивает свободу  человека,  а  их отсутствие  ее подавляет - плод
наивности  почти  неприличной.  В  какой-то  мере  эта  наивность  была  еще
простительна русским  в  начале  века, но и тогда  уже Бердяев  писал:  "Для
многих  русских  людей,  привыкших к  гнету  и несправедливости,  демократия
представлялась  чем-то  определенным и простым -  она должна  была  принести
великие  блага, должна  освободить личность.  Во  имя  некоторой  бесспорной
правды демократии  мы готовы были  забыть, что религия демократии,  как  она
была провозглашена Руссо  и как была осуществлена  Робеспьером, не только не
освобождает личности  и  не  утверждает ее неотъемлемых прав,  но совершенно
подавляет  личность и не хочет  знать ее  автономного бытия. Государственный
абсолютизм  в  демократиях так  же возможен, как в самых  крайних монархиях.
Такова  буржуазная   демократия  с  ее   формальным   абсолютизмом  принципа
народовластия...  Инстинкты и  навыки абсолютизма  перешли в демократию, они
господствуют во всех самых демократических революциях".
     Строго  говоря,  как   только   манипуляция  сознанием  превратилась  в
технологию  господства,  само  понятие  демократии  стало  чисто условным  и
употребляется  лишь  как  идеологический  штамп. В среде профессионалов этот
штамп  всерьез   не  принимают.  В   своей  "Энциклопедии  социальных  наук"
Г.Лассуэлл заметил: "Мы не должны уступать демократической  догме,  согласно
которой люди сами могут судить о своих собственных интересах".
     Раз  уж мы  заговорили  о  демократии  и тоталитаризме,  надо на минуту
отвлечься  и  выделить  особый  случай: что происходит,  когда в  обществе с
"тоталитарными"  представлениями  о человеке и о  власти вдруг революционным
порядком   внедряются  "демократические"   правила?  Неважно,  привозят   ли
демократию  американские  военные  пехотинцы,  как  на Гаити  или  в Панаму,
бельгийские  парашютисты,  как в  Конго, или  отечественные  идеалисты,  как
весной 1917  года в  России.  В  любом  случае  это  демократия, которая  не
вырастает из  сложившегося в культуре "ощущения  власти", а  привносится как
прекрасный   заморский  плод.   Возникает  гибрид,  который,  если  работать
тщательно   и  бережно,   может  быть   вполне   приемлемым  (как   японская
"демократия",  созданная  после  войны оккупационными  властями  США).  Но в
большинстве случаев этот гибрид ужасен, как Мобуту.
     Для  нас  этот вариант важен  потому,  что  вот уже больше  десяти  лет
проблема демократии и тоталитаризма  стала забойной темой в промыв