орных вопросов
нет, но отдаление между нами как бы увеличилось -- все спорные вопросы
разрешены по политическим причинам, как неизбежные в отношениях между
независимыми государствами.
Один вечер мы провели и у Димитрова. Чтобы как-то его заполнить, он
пригласил двух или трех советских актеров, которые выступали с короткими
отрывками.
Естественно, шел разговор о будущем объединении Болгарии и Югославии, но
короткий и в очень общих чертах. Тито и Димитров обменивались
воспоминаниями из времен Коминтерна. Вообще это была скорее дружеская, чем
политическая встреча.
Димитров был в то время еще и одинок, потому что вся болгарская эмиграция
давно уже отправилась в Болгарию -- следом за Красной Армией.
В Димитрове ощущались усталость и безволие. Причины этого, во всяком случае
часть из них, нам были известны, но вслух об этом никто не говорил. Хотя
Болгария была освобождена, Сталин не разрешал Димитрову туда возвращаться,
утверждая, что время для этого еще не наступило, -- западные правительства
его возвращение восприняли бы как открытый курс на введение в Болгарии
коммунизма. Как будто этот курс и без того не был очевиден! Об этом зашел
разговор на ужине у Сталина. Неопределенно подмигнув, Сталин сказал:
-- Для Димитрова в Болгарии еще не пришло время, ему и здесь хорошо.
И хотя этого ничем нельзя было доказать, уже тогда возникли подозрения:
Сталин будет препятствовать возвращению туда Димитрова пока сам не наведет
порядка в Болгарии.
Наши сомнения еще не превратились в уверенность, что Советский Союз
стремится к гегемонии, хотя мы это и ощущали. Мы поневоле соглашались с
мнимыми опасениями Сталина, как бы Димитров не повернул Болгарию слишком
быстро влево.
Но и этого было достаточно -- для начала.
Это вызывало ряд вопросов: Сталин, конечно, гений, но и Димитров не простак
-- откуда Сталину лучше Димитрова знать, что следует делать в Болгарии?
Разве задержание Димитрова в Москве против его воли не подрывает его
авторитета среди болгарских коммунистов в болгар-

86

                      --------------------------------

ском народе? И вообще, к чему эта сложная игра вокруг его возвращения, о
которой русские никому, даже самому Димитрову ничего не говорят?
В политике больше, чем где-либо, все начинается с морального отталкивания и
сомнений в добрых намерениях.

6

Мы возвращались через Киев и по взаимному желанию нашего и советского
правительства остановились на три дня, чтобы нанести визит украинскому
правительству.
Секретарем украинской партии большевиков и председателем правительства был
Никита Хрущев, а его наркомом иностранных дел Мануильский. Они нас
встретили, и с ними мы провели все три дня.
Тогда, в 1945 году, еще шла война и можно было выражать кое-какие желания
-- Хрущев и Мануильский запрашивали: не могла бы Украина установить
дипломатические связи с [LAQUO]народными демократиями[RAQUO]?
Но из этого ничего не вышло -- Сталин вскоре и сам натолкнулся в
[LAQUO]народных демократиях[RAQUO] на сопротивление, так что ему даже в
голову не могло прийти укреплять самостоятельность УССР. А краснобай, живой
старичок Мануильский -- министр без министерства -- еще два-три года
пустословил в Объединенных Нациях, чтобы потом внезапно исчезнуть.
Совсем иной была судьба Хрущева. Но о ней в тот момент никто не мог даже
догадываться.
Он уже тогда -- с 1938 года -- был в высшем политическом руководстве, хотя
считалось, что он не так близок к Сталину, как Молотов или Маленков или
даже Каганович. В советских верхах он считался очень ловким практиком, с
большим талантом в экономических и организационных делах, но как оратор или
автор был совершенно неизвестен. На руководящие посты Украины он выдвинулся
после чисток середины тридцатых годов, но какое он в них принимал участие,
мне совершенно неизвестно -- впрочем, тогда меня это и не интересовало.
Зато хорошо известно, как в сталинской России вообще выдвигались: нужна
была решительность и изворотливость в кровавых [LAQUO]антикулацких[RAQUO] и
[LAQUO]антипартийных[RAQUO] кампаниях. В особенности на Украине, где к
упомянутым [LAQUO]смертным грехам[RAQUO] добавлялся еще и
[LAQUO]национализм[RAQUO].

87

                      --------------------------------

Карьера Хрущева, хотя он выдвинулся еще сравнительно молодым, не была
необычной для советских условий: как работник он проходил школы,
политические и иные, и поднимался по партийным ступенькам с помощью
преданности, ловкости и ума. Он, как большинство руководства, был из
нового, послереволюционного, сталинского поколения партийных и советских
работников. Война застала его на наивысшем посту Украины. Но, когда Красная
Армия вынуждена была с Украины отступить, он получил в ней высокую, но не
самую высокую политическую должность -- он все еще носил форму
генерал-лейтенанта, вернувшись после отступления немцев на место хозяина
партии и правительства в Киеве.
Мы слыхали, что по рождению он был не украинцем, а русским. Но об этом
молчали, избегал говорить на эту тему и он сам, так как было неудобно, что
на Украине даже председатель правительства не украинец! Было действительно
странно для нас, коммунистов, способных оправдать и объяснить все, что
могло бы испортить идеальную картину, изображающую нас самих, что среди
украинцев, нации, размерами превышающей французскую и кое в чем более
культурной, чем русская, не нашлось личности на место председателя
правительства.
И от нас нельзя было скрыть, что украинцы часто покидали Красную Армию, как
только немцы занимали их родные места, -- после того как немцев выбили, в
Красную Армию было мобилизовано два с половиной миллиона украинцев. Против
украинских националистов все еще велись небольшие операции -- одной из их
жертв пал талантливый русский генерал Ватутин^*, -- и нас не могло
удовлетворить объяснение, что все это только последствия живучего
украинского национализма. Напрашивался вопрос: а откуда этот национализм,
если нации в СССР действительно равноправны?
Смущало и удивляло явное русифицирование общественной жизни: в театре
говорили по-русски, некоторые газеты выходили на русском языке.
Но мы были далеки от мысли обвинять в этом или в чем-либо другом
предупредительного хозяина Н. С. Хрущева, который, как хороший коммунист,
мог лишь выполнять распоряжения своей партии, ленинского ЦК и вождя и
учителя И. В. Сталина.

                      --------------------------------

^*29 февраля 1945 г. (Великая Отечественная война Краткий очерк. М., 1970.
С. 273. -- Прим. ред.)

88

                      --------------------------------

Все советские руководители отличались практичностью, а в своем
коммунистическом окружении часто и непосредственностью -- Н. С. Хрущев и в
том и в другом среди них выделялся.
Ни тогда, ни сегодня -- после того как я внимательно прочел его выступления
-- у меня не создалось впечатления, что его знания выходят за пределы
русской классической литературы, а его теоретические познания превышают
уровень средних партийных школ. Но кроме этих поверхностных, набранных на
различных курсах знаний, гораздо важнее те, которые он приобрел как
самоучка, неустанной работой над собой и еще больше на опыте живой и
разносторонней практики. Количество и характер этих знаний определить было
невозможно, потому что поражало как его знание некоторых малоизвестных
подробностей, так и незнание элементарных истин. Его память превосходна, а
способ выражения живой и образный.
От других советских вождей он отличался необузданной говорливостью, и, хотя
он, как и все остальные, охотно употреблял народные пословицы и изречения
-- тогда был принят такой стиль для доказательства связи с народом, -- у
него это звучало не так фальшиво из-за простого и естественного поведения и
речи.
Хрущев обладал чувством юмора. Но в отличие от Сталина, юмор которого был
главным образом интеллектуальным и потому неуклюжим и циничным, юмор
Хрущева был типично народным и потому зачастую вульгарным, но живым и
неисчерпаемым. Когда он оказался на вершине власти и на него смотрел весь
мир, видно было, что он следит за своим поведением и выражениями, но в
основе своей он не изменился, и в новом хозяине советского государства
нетрудно было узнать человека из народных низов. Следует добавить, что он
меньше, чем любой из коммунистических самоучек и недоучек, страдает
комплексом неполноценности. Он меньше, чем кто-либо из них, ощущает
потребность прикрыть внешним блеском и общими местами свое невежество и
недостатки. Банальности, которые он в таком количестве излагает, указывают
или на подлинное невежество, или на вызубренные марксистские схемы, но
излагает он их непосредственно и убежденно. Его язык и способ выражения
доступен более широкому кругу слушателей, чем тот, к которому обращался
Сталин, хотя Сталин обращался к той же самой, партийной публике.

89

                      --------------------------------

В неновой и вовсе неотутюженной генеральской форме, он был единственным из
советских руководителей; кто входил в мелочи, в ежедневную работу рядовых
коммунистов и граждан. Конечно, он это делал не для того, чтобы поколебать
основы, а, наоборот, чтобы их укрепить -- чтобы усовершенствовать
существующее, положение. Но он узнавал и исправлял, в то время как другие
отдавали распоряжения из кабинетов, в которых принимали и отчеты.
Никто из советских руководителей не ездил в колхозы, а если случайно ездил,
так только ради пирушек и парада. Хрущев же ездил с нами в колхоз и, твердо
веря в правильность колхозной системы, чокался с колхозниками громадными
стаканами водки. Но одновременно он осмотрел парники, заглянул в свинарник
и начал обсуждать практические вопросы. По дороге назад в Киев он все время
возвращался к неоконченной дискуссии в колхозе и открыто говорил о
недостатках.
Необыкновенные практические его способности в больших масштабах мы ощутили
на заседании хозяйственных ведомств украинского правительства -- его
комиссары, в отличие от югославских министров, отлично разбирались в
проблемах и, что еще важнее, реальнее оценивали возможности.
Небольшого роста, толстый, откормленный, но живой и подвижный, он был как
бы вырублен из одного куска. Он почти заглатывал большие количества еды --
как будто берег свою искусственную стальную челюсть. Но в то время как
Сталину и его окружению было присуще скорее гурманство, если не прямой
культ еды, то Хрущеву, как мне показалось, почти безразлично, что он ест, и
что самое важное для него, как для каждого переутомленного работой
человека, -- просто хорошо наесться. Конечно, если у него такая возможность
есть. И его стол был богатым -- государственным, но безличным. Хрущев не
гурман, хотя ест не меньше, а пьет даже больше Сталина.
Он чрезвычайно жизнедеятелен и, как все практики, обладает большой
способностью приспосабливаться. Я думаю, что он не стал бы очень
церемониться в выборе средств, если бы это было ему практически выгодно.
Но, как все демагоги из народа, которые часто и сами начинают верить в то,
что говорят, он с легкостью отрекся бы от невыгодных методов и был бы готов
объяснить это моральными причинами и самыми высокими идеалами. Он любит

90

                      --------------------------------

пословицу: во время драки дубину не выбирают. Эта пословица оправдывает для
него дубину и тогда, когда драки нет.
Все, что я здесь изложил, нисколько не отвечает тому, что надо было бы
сказать о Хрущеве сегодня. Но я передал свои прежние впечатления и только
мимоходом -- нынешние размышления.
Тогда я не заметил у Хрущева никакого возмущения Сталиным или Молотовым. О
Сталине он говорил с почтением и подчеркивал свою близость с ним. Он
рассказал, как Сталин, накануне немецкого нападения, сказал ему из Москвы
по телефону, что надо быть осторожнее, так как есть данные, что немцы могут
завтра -- 22 июня -- начать операции. Сообщаю это просто как факт, а не для
того, чтобы опровергать слова Хрущева о том, что в неожиданности немецкого
нападения виновен Сталин. Эта неожиданность -- следствие ошибочных
политических оценок Сталина.
Все же в Киеве ощущалась свежесть -- благодаря невоздержанности и
практичности Хрущева, восторженности Мануильского, красоте самого города,
который бесконечными горизонтами и возвышенностями над громадной мутной
рекой напоминал Белград.
Но если Хрущев производил впечатление твердости, самоуверенности и
реализма, а Киев -- продуманной и культивированной красоты, то Украина
осталась в памяти как безличие, усталость и безнадежность.
Чем глубже я проникал в советскую действительность, тем больше умножались
мои сомнения. Примирить эту действительность с моей -- человеческой --
совестью становилось делом все более безнадежным.