четверка  охраняла  смерть  Сталина.  Вот  что
говорит об этом Гарриман:
   "Так называемый заговор врачей, по которому несколько врачей обвинялись в
заговоре с целью убийства некоторых руководящих коммунистов, был,  очевидно,
состряпан  Сталиным,  чтобы  начать  новую  чистку.  Некоторые   иностранные
наблюдатели России намекали, что люди из окружения Сталина,  боясь  потерять
свою собственную жизнь  в  связи  с  новым  массовым  террором,  сами  убили
старика. Я все время искал ответа на это. В  моей  недавней  продолжительной
беседе с Хрущевым Хрущев рассказал свою версию о смерти Сталина. Позднее  по
моей просьбе он разрешил мне опубликовать это.
   Сталин, говорил мне Хрущев, стал в последние годы  очень  подозрительным,
деспотичным и безжалостным. “Он никому не верил, и никто из нас ему тоже  не
верил. Он не давал нам делать работу, на которую сам давно не был  способен.
Нам было очень трудно. Однажды в субботу, ночью, он пригласил нас на обед  к
себе на дачу за городом. Сталин выл в хорошем настроении.  Это  был  веселый
вечер, и мы хорошо провели время. Потом мы поехали домой. По воскресеньям он
обычно звонил нам, чтобы обсуждать дела, но в то воскресенье он  не  звонил,
что нас поразило. В понедельник он также не вернулся в город. В  понедельник
вечером звонит начальник его личной охраны и говорит, что Сталин болен.  Все
мы - Берия, Маленков, Булганин и я - немедленно отправились на  дачу,  чтобы
увидеть  его.  Он  уже  потерял  сознание.  Одна  рука  и  одна  нога   были
парализованы, отнялся язык. Мы находились с ним три дня, но сознание к  нему
не возвращалось. Потом на некоторое время к нему вернулось сознание, и тогда
мы вошли в его комнату. Сиделка поила его чаем из ложки. Он пожал нам руки и
старался шутить с нами, силясь смеяться, показал здоровой рукой на  картину,
висевшую над его постелью. На ней был нарисован козленок, которого маленькая
девочка кормила ложкой. Вот теперь, как бы говорил он жестом,  он  такой  же
беспомощный, как и этот козленок. Через некоторое время он умер.  Я  плакал.
Прежде всего мы были его ученики и обязаны ему всем”.
   Я спросил  Хрущева,  выбрал  ли  Сталин  себе  наследника.  Хрущев  резко
ответил: “Он никого не выбрал. Он думал, что будет  жить  всегда”"  (Averell
Harriman. Peace with Russia. New York. 1959, рр. 102 - 103).
   Из этого рассказа мы узнаем важные вещи:
   1) Сталин умер не в Москве, а на  своей  даче  (позже  от  Аллилуевой  мы
узнаем, что это была кунцевская дача);
   2)  последними  посетителями  Сталина  были  Берия,  Маленков,  Хрущев  и
Булганин, и они провели всю ночь субботы, 28 февраля 1953 года, у Сталина за
выпивкой;
   3) только в понедельник, 2 марта, охрана Сталина сообщает этой  четверке,
что Сталин заболел, они едут к нему  и  три  дня  караулят  у  его  постели,
спокойно ожидая его смерти;
   4) о врачах вообще не упоминается.
   Эту версию Хрущев потом много раз повторял разным лицам. В  воспоминаниях
Хрущева она  немного  расширена.  Дата  болезни  Сталина  перенесена  на  28
февраля,  но  суть  остается  прежней.  Только,  очевидно,  кто-то  надоумил
Хрущева, что нужно упомянуть о врачах,  хотя  бы  на  второй  день  болезни.
Окончательная редакция рассказа выглядит так:
 
   "Сталин заболел в феврале 1953 года  (то  есть  28  февраля.  -  А.  А.).
Маленков, Берия, Булганин и я были у него на даче Ближняя в субботу ночью...
Как обычно, обед продолжался до 5 - 6 часов утра.  Сталин  был  после  обеда
изрядно пьяный и в очень приподнятом настроении. Не было  никаких  признаков
какого-нибудь физического недомогания... Мы разошлись по  домам  счастливые,
что обед кончился так хорошо... Я был  уверен,  что  на  следующий  день,  в
воскресенье, Сталин вызовет нас для встречи, но  от  него  не  было  звонка.
Вдруг раздался телефонный звонок. Это  был  Маленков,  он  сказал:  “Слушай,
только что звонила охрана с дачи Сталина. Они думают, что со Сталиным что-то
случилось. Будет  лучше,  если  мы  поедем  туда.  Я  уже  сообщил  Берия  и
Булганину. Будет хорошо, если ты немедленно выедешь”... Я  быстро  оделся  и
поехал на дачу Сталина... Через 15 минут я был там. Когда мы все  собрались,
мы посетили дежурных офицеров, прежде чем идти в  комнату  Сталина.  Офицеры
объяснили нам, почему они подняли  тревогу:  “Товарищ  Сталин  обычно  почти
всегда вызывает кого-нибудь и просит чай или что-нибудь поесть к  11  часам.
Сегодня он этого не сделал”. Поэтому они послали Матрену Петровну узнать,  в
чем дело. Это была старая дева, которая с давних пор работала у Сталина. Она
не отличалась блестящими способностями, но была честной и преданной Сталину.
Вернувшись, она сообщила охране, что Сталин лежит на полу большой комнаты, в
которой он обычно спит. Очевидно,  Сталин  упал  с  кровати.  Охранники  его
подняли с пола и положили на диван в маленькой комнате. Когда  нам  все  это
рассказали, мы решили, что неудобно явиться к  Сталину,  когда  он  в  таком
непрезентабельном  состоянии.  Мы   разъехались   по   домам"   (Khrushchev.
Remembers, vol. I, рр. 340 - 342).
   Значит:
   1) 28 февраля со Сталиным пировала четверка;
   2) они ушли от Сталина утром 1 марта;
   3) вечером того же дня Сталин тяжело заболел (упал с кровати и  подняться
сам не мог, не требовал пищи, не разговаривал с обслугой: очевидно,  лишился
речи);
   4) четверка была вызвана вечером 1 марта к больному Сталину,  но  они  не
стали вызывать врачей, отказались видеться с больным и разъехались по домам.
   Хрущев продолжает:
   "Поздно ночью Маленков позвонил второй раз: “Охрана Сталина звонила.  Они
говорят, что со Сталиным что-то определенно не в порядке”...
 
   Когда мы вновь послали Матрену Петровну проверить состояние  Сталина,  то
она сказала, что он спит глубоким сном, но сном не обыкновенным. Мы  решили,
что лучше уехать. Мы поручили Маленкову  вызвать  Кагановича  и  Ворошилова,
которых с нами не было накануне, а также врачей" (там же, стр. 342).
   Наконец все-таки вызвали и врачей!  Врачи  раздели  Сталина  и  перенесли
обратно в большую комнату, где было больше света. Врачи  "сказали  нам,  что
болезнь такого рода продолжается недолго и  ее  исход  бывает  смертельным",
рассказывает Хрущев.
   Кто же эти врачи? Они никому не известны. Как мы увидим дальше, никого из
них не знает и Светлана Аллилуева.  Нет  не  только  личного  врача  Сталина
Виноградова, но и тех, кто в нормальных условиях немедленно  должен  был  бы
прибыть к больному Сталину: начальник Лечебно-санитарного управления  Егоров
посажен вместе с  Виноградовым,  а  министр  здравоохранения  СССР  Смирнов,
собутыльник Сталина, исчез как  раз  накануне  болезни  Сталина,  замененный
Третьяковым, которого тоже никто не знает.
   Как издевательством над Сталиным звучат слова Хрущева  "мы  сделали  все,
чтобы поставить Сталина на ноги" после его же рассказа, как, осведомившись у
Матрены Петровны о состоянии Сталина, они даже не зашли к нему,  не  вызвали
врачей, а разъехались по домам. Врачей вызвали (если вообще это были  врачи)
только тогда, когда Сталин оказался в безнадежном состоянии, и только  тогда
его и раздели!
   Дальше Хрущев рассказывает, что единственным человеком,  желавшим  смерти
Сталина, был Берия. Берия открыто издевался над умирающим Сталиным (см.  там
же, стр. 343).
   Однако важно другое признание Хрущева:
   "Я был более откровенен с Булганиным, чем с другими... Я спросил его:
   - Ты знаешь, какая ситуация сложится, если Сталин умрет? Ты знаешь, какой
пост хочет занять Берия?
   - Какой?
   - Он хочет стать министром госбезопасности. Если он  им  станет,  то  это
начало конца для всех нас... Что бы ни случилось,  мы  абсолютно  не  должны
допустить этого.
   Булганин сказал, что он согласен со мною, и мы начали обсуждать,  что  мы
отныне должны делать. Я сказал, что я поговорю обо всем этом с Маленковым. Я
думаю, что он согласится с нами" (там же, стр. 344).
 
   Если Хрущев иногда бывает искренним,  то  в  данном  случае  он  искренен
вдвойне: борьба за раздел политического наследства Сталина  началась  еще  у
постели умирающего и первой жертвой был  намечен  Берия.  Но  пост  министра
госбезопасности ему все-таки достался: он просто взял его, прихватив  заодно
и пост министра внутренних дел.
   Вернемся к названным выше датам начала болезни Сталина.
   Итак, когда же, собственно, у Сталина был удар - в субботу,  28  февраля,
когда его посетила четверка; в воскресенье,  1  марта,  когда  она  его  уже
покинула (обе эти даты начала болезни названы Хрущевым); в ночь на 2  марта,
как утверждает "Правительственное сообщение" (оно солгало о месте нахождения
Сталина, могло солгать  и  о  дате),  или  вечером  того  же  2  марта,  как
рассказывал Хрущев Гарриману?
   Названы четыре даты, поэтому трудно с уверенностью сказать, какая из  них
истинная. Я склоняюсь к дате 28 февраля, ибо как  указывалось  выше,  уже  1
марта фактически власть была в руках  четверки  (объективное  доказательство
этого - внезапное прекращение 1 - 2 марта кампании в "Правде" против "врагов
народа"). Но заговорщикам очень важно скрыть (не  только  от  народа,  но  и
особенно от партии и армии) то, что происходит со Сталиным,  чтобы  выиграть
время для беспрепятственного и успешного  завершения  переворота.  Поскольку
заговорщики заинтересованы в создании безупречного алиби, то они  приглашают
детей Сталина и двух избранных членов Политбюро (Ворошилова и Кагановича)  к
постели умирающего на второй  или  третий  день  болезни,  а  народу  о  ней
сообщают на четвертый или пятый день, когда смерть Сталина уже неизбежна.
 
 
   Теперь обратимся к воспоминаниям Светланы Аллилуевой.  Она  подтверждает,
что Сталин умер не в Москве, а на кунцевской  даче;  ее  и  Василия  Сталина
вызвали к умирающему только  2  марта,  когда  Сталин  окончательно  потерял
сознание. Дальше она пишет: "Незнакомые врачи, впервые  увидевшие  больного,
ужасно  суетились  вокруг.  Ставили  пиявки  на  шею  и   затылок,   снимали
кардиограммы, делали рентген легких, медсестра беспрерывно  делала  какие-то
уколы, один из врачей беспрерывно записывал  в  журнал  ход  болезни...  Все
суетились, спасая жизнь, которую нельзя было уже спасти..." ("Двадцать писем
к другу", стр. 6 - 7). Из всех этих врачей С. Аллилуевой показалась знакомой
одна женщина-врач. "Я вдруг сообразила, что вот эту молодую женщину-врача  я
знаю, - где я ее видела? Мы кивнули друг другу, но  не  разговаривали"  (там
же, стр. 7). (Эту женщину-врача важно запомнить.)
   Наблюдения Аллилуевой о поведении Сталина,  когда  он  приходил  в  себя,
совсем не такие, как у Хрущева. Хрущев  говорит,  что  когда  к  Сталину  на
некоторое время вернулось сознание, "то тогда он начал пожимать  каждому  из
нас руки..." (Khrushchev. Remembers, vol. I, р. 343).
   У Аллилуевой сказано: "Агония была страшной. Она душила  его  у  всех  на
глазах... В какой-то момент... он вдруг открыл глаза и обвел ими  всех,  кто
стоял вокруг. Это был ужасный взгляд,  то  ли  безумный,  то  ли  гневный...
Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут, - это было  непонятно
и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть, - тут он поднял вдруг
кверху левую руку (которая двигалась)  и  не  то  указал  ею  куда-то  вверх
(Хрущев дважды повторяет,  что  Сталин  указал  на  рисунок  с  козленком  и
девочкой. - А. А.),  не  то  погрозил  всем  нам.  Жест  был  непонятен,  но
угрожающ, и неизвестно, к кому и к чему он  относился"  ("Двадцать  писем  к
другу", стр. 9 - 10). Так что того почти идиллического прощания  Сталина  со
своими соратниками, какое рисует Хрущев, не было. Прощание  было  "гневным",
"угрожающим".
   Но  наблюдения  Хрущева  и  Аллилуевой  о  поведении  Берия  в   основном
совпадают.
   Аллилуева пишет; "Только один человек вел себя почти неприлично - это был
Берия. Он был возбужден до крайности... лицо его то  и  дело  искажалось  от
распиравших его страстей. А  страсти  его  были  -  честолюбие,  жестокость,
хитрость, власть, власть... Он так старался в этот ответственный момент, как
бы не перехитрить и как бы не недохитрить... Он подходил к постели и подолгу
всматривался в лицо больного, - отец иногда открывал глаза...  Но  это  было
без сознания... Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные  глаза...  А
когда все было кончено, он первым выскочил в коридор, и в тишине  зала,  где
стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий  голос,  не  скрывающий
торжества:  "Хрусталев!  Машину!"  Это  был  великолепный  современный   тип
лукавого царедворца,  воплощение  восточного  коварства,  лести,  лицемерия,
опутавшего даже отца, которого вообще  трудно  было  обмануть...  Во  многом
Лаврентий сумел хитро провести отца... Его дико боялись и знали, что  в  тот
момент, когда умирает отец, ни у кого в  России  не  было  в  руках  большей
власти, чем у этого ужасного человека" (там же, стр. 7 - 8).
 
 
   Стало быть, после Сталина власть фактически была в руках  Берия,  но  так
как Сталин теперь лежал без сознания, то власть и над Сталиным  -  жить  или
умереть ему - тоже была в его руках. И Хрущев и Аллилуева единодушны в своих
наблюдениях: Берия  желал  смерти  Сталина,  а  когда  она  наступила  -  он
торжествовал. Теперь мы подошли к самому загадочному вопросу:  не  ухаживали
ли за больным Сталиным по методу,  который  Сталин  приписывал  арестованным
врачам Кремля,  -  ставя  неправильный  диагноз  и  давая  противопоказанные
лекарства? У нас есть один исключительно важный свидетель,  присутствовавший
при смерти Сталина и категорически и во всеуслышание  утверждавший:  Сталина
отравили, Сталина убили! Это сын Сталина - генерал-лейтенант Василий Сталин.
   Как видно из  ее  книг,  дочь  Сталина  довольно  рано  начала  проявлять
критическое  отношение   к   учению   отца   и   окружающей   ее   советской
действительности, но она не пишет, что  ее  серьезно  занимали  политические
вопросы или что она вела с отцом какие-либо разговоры на политические  темы.
Как  бы  оставаясь  верным  патриархальным  традициям  Кавказа,  где   почти
неприлично было говорить с женщиной о политике, Сталин, видимо, не говорил с
дочерью о политике. К тому же дочь бывала у отца в  последние  два-три  года
его жизни очень редко.
   Совершенно по-другому обстояло дело с  сыном.  Василий  Сталин  к  началу
войны окончил военно-авиационную школу. Всю войну провел на  фронтах,  летал
на истребителях, командовал дивизией, корпусом,  авиационным  соединением  в
Германии после войны. Потом он был  назначен  командующим  военно-воздушными
силами Московского военного округа. Всеми традиционными воздушными  парадами
под Москвой, а во время праздников и над Красной площадью  командовал  лично
Василий Сталин. Конечно, в возрасте  двадцати  пяти  -  двадцати  шести  лет
офицеры генералами не делаются, исключением был разве только Наполеон (на то
он и был Наполеоном), но Василия тоже надо считать своего рода исключением -
он был сыном Сталина. Сталинские маршалы, чтобы угодить  самому  Верховному,
раболепствовали перед его сыном и осыпали  его  чинами  и  орденами.  Однако
сколько бы ни рассказывали, что Василий любил выпить, никто не оспаривал его
отвагу и мужество во время войны, да трусы и не лезут в  летчики  реактивной
истребительной авиации.
   Если  Сталин  когда-нибудь  и  кому-нибудь  открывал  хоть  частицу  того
сокровенного, что он думал о своих  сподвижниках  из  Политбюро,  то  скорее
всего только беззаветно ему преданному сыну. Отношения между отцом  и  сыном
остались нормальными и после снятия Василия с его должности: это видно  хотя
бы из того, что по совету отца он поступил в  Академию  Генерального  штаба.
Василия Сталина, как и его сестру, об ударе, случившемся с отцом, известили,
как уже указывалось, лишь на второй или третий день,  когда  Сталин  уже  не
владел речью. В таком состоянии умирающие уже не жалуются.
   Но велики тайны провидения. Какая-то неведомая сила, может  быть,  просто
внутреннее чувство дочери заставило Аллилуеву позвонить  умирающему  Сталину
именно в то воскресенье, 1 марта 1953 года. "Я хотела приехать (к отцу -  А.
А.) еще раз в воскресенье 1 марта, но не могла дозвониться" ("Двадцать писем
к другу", стр. 195).
   Конечно, не могла дозвониться! Все телефоны Сталина были в  руках  Берия,
им блокированы, но это свидетельство Аллилуевой имеет историческое значение.
Аллилуева продолжает: "А наутро 2 марта меня вызвали с занятий в Академии  и
велели ехать в Кунцево. Моего брата Василия тоже вызвали 2 марта 1953  года.
Он тоже сидел несколько часов в этом большом зале... В служебном доме он еще
пил, шумел, разносил врачей, кричал, что “отца  убили”,  “убивают”..."  (там
же, стр. 195 - 196).
   Аллилуева, вероятно,  склонна  думать,  что  брат  бушует  под  действием
алкоголя. Однако в дни похорон, очевидно, совершенно трезвый, неся гроб отца
рядом  с  Молотовым,  он  вновь  повторяет,  что  "отца  убили".   Аллилуева
продолжает: "Смерть отца потрясла его. Он был в ужасе. Он  был  уверен,  что
отца “отравили”, “убили”;  он  видел,  что  рушится  мир,  без  которого  он
существовать не может... В дни похорон он был в ужасном состоянии и вел себя
соответственно - на всех бросался с упреками, обвинял правительство, врачей,
всех, кого возможно, -  что  не  так  лечили...  Он  ощущал  себя  наследным
принцем" (там же, стр. 198).
   Уверенность Василия, что отца убили, о чем он  настойчиво  и  многократно
повторял каждому, кто это хотел слышать (Василий,  вероятно,  надеялся,  что
армия заступится за своего Верховного), не  была  и  не  могла  быть  бредом
пьяного. Он знал слишком  много.  Он  знал,  что  заговорщики  "организовали
болезнь" Сталина, он знал также, что его отец думал о готовящемся  заговоре.
Молодой генерал, знающий тайну смерти отца,  мог  сделаться  знаменем,  даже
организатором нового переворота против узурпаторов отцовской власти. Поэтому
его дни на воле оказались считанными.
   Сначала постарались  избавиться  от  него  по-хорошему.  Министр  обороны
Булганин вызвал его к себе и предложил ему поехать в провинцию,  в  один  из
военных округов, но  он  отказался,  желая  остаться  в  Москве.  Тогда  его
разжаловали, арестовали  и  посадили  в  знаменитую  теперь  своим  зверским
режимом Владимирскую тюрьму. Это произошло через неполных два  месяца  после
смерти Сталина - 28 апреля 1953 года. Просидев  там  семь  лет,  он  умер  в
ссылке в Казани в марте 1962  года.  Сестра  его  думает,  что  он  умер  от
алкоголизма, но, увы, есть в мире еще и другая, более безжалостная болезнь -
политика. От нее он скорее всего и умер...
   Вернемся вновь к официальным документам.
   В "Правительственном сообщении" от имени  ЦК  КПСС  и  Совета  Министров,
опубликованном только 4 марта 1953 года, сказано: "В ночь на  2-ое  марта  у
товарища Сталина, когда он находился в Москве в  своей  квартире,  произошло
кровоизлияние в мозг, захватившее важные для жизни  области  мозга.  Товарищ
Сталин потерял сознание. Развился паралич  правой  руки  и  ноги.  Наступила
потеря речи".
   О тяжкой, смертельной болезни Сталина сообщают только на четвертый  день,
ибо фактически удар у Сталина был вечером 1  марта  (смотрите  выше  рассказ
Хрущева). "Правительственное сообщение" о болезни Сталина, видно, составлено
заговорщиками без консультации с врачами, иначе Сталин не потерял бы сначала
сознание, а потом речь. Для лечения Сталина  создается  комиссия  из  восьми
врачей - академиков  и  профессоров.  Во  главе  комиссии  -  новый  министр
здравоохранения  СССР  Третьяков  и  новый   начальник   Лечебно-санитарного
управления Кремля Куперин. В  сообщении  говорится,  что  "лечение  товарища
Сталина проводится под постоянным наблюдением Центрального Комитета  КПСС  и
Советского Правительства", то есть "вредительское лечение" исключается.
   5 и  6  марта  выходит  несколько  бюллетеней  о  ходе  болезни  Сталина.
Составленны