е. Ванда мигом сообразила, что постирушка - это чудесный повод,  чтобы
провести день в купальне под зеленью сросшихся ив.  Она  мигом  поддержала
Мати. И обе заговорщически перемигнулись. Ванда была на десять лет  старше
Матфеи и настолько же моложе доньи Эстебаны. В  наследство  от  родителей,
которых она совершенно не помнила, даже не знала  на  какой  планете,  под
каким небом упокоились их косточки, ей достались тонкие, правильные  черты
лица чистокровной землянки, белокурые волосы, строптивый нрав и недюжинный
ум. Правда, рядышком с доньей, и уж тем  более  с  Мати,  она  проигрывала
грузноватой фигурой и какой-то полудетской неуклюжестью.  Впрочем,  пухлые
плечи, сочные икры в естественном, прирожденном сочетании с  порывистостью
и скрытым до поры до времени темпераментом иногда сводят мужчин с ума куда
быстрее, нежели точеные прелести писаных красавиц.
     Мужчины  чертыхнулись,  им  выпало  бродить  по   душному   полумраку
тропического леса, собирая коренья и плоды. Патрик внезапно вспомнил,  что
не  окончен  ремонт  вертолета.  Чанг  приволок   ящик   с   инструментом,
намериваясь посвятить день починке  расшатавшихся  стульев  и  протекающих
кранов. Руг Прент мужественно вызвался  помочь  Олафу  в  сборе  орехов  -
корзины давно уже опустели, а без  ореховой  подпитки  рацион  значительно
скуднел. Верткий мальчишка приловчился так шустро перебираться с ветки  на
ветку, сбивая  палкой  спелые  гроздья,  что  двое  мужчин  едва  успевали
наполнять корзины внизу.
     Наступил период  двух  солнц.  Оранжевый  карлик  сиял  в  зените,  а
голубовато-желтый шар маячил на горизонте.  Поры  на  коже  отворились  от
испепеляющей жары, и тело казалось беспомощным, рыхлым, истекающим соленой
жижицей.  Поэтому  легко  объяснима  внезапная  озабоченность,  охватившая
старателей, по части пополнения запасов нелумбиума, или  водяного  лотоса,
который, как две капли воды, походил на земного сородича -  правда,  никто
из колонистов об этом и не подозревал - кроме Дика Чепаниса,  ни  один  из
них не бывал на  родной  планете.  А  Дик  в  студенческие  годы  вряд  ли
занимался сбором лотоса. Эти замечательные кувшинки не  зря  почитались  у
египетских пращуров божественным цветком. Весьма  полезное  растение.  Оно
обильно произрастало в заводях и прудах и порой так заполняло их,  что  не
видно было поверхности воды. Нежные и душистые соцветия женщины настаивали
на масле, и получался чудесный  крем;  прочее  годилось  в  пищу.  Стебли,
длинные и  сочные,  хороши  были  и  в  супе,  и  в  салате,  а  семена  -
засахаренные желуди с полным набором витаминов и аминокислот.
     Просидеть день по горло в воде все полегче, нежели скитаться по  лесу
и перетаскивать тяжелые корзины или собирать просо в буше.
     - Да здравствует божественный лотос! - воскликнул  Дик  и  колонисты,
довольные, побрели к реке.
     - Выбросьте на камни побольше водорослей, пусть сохнут! - крикнул  им
вслед Руг, навьючиваясь  стопкой  ивовых  корзин.  Из  сушеных  водорослей
получался  порошок,  замечательно  заживляющий   раны   и   способствующий
пищеварению.
     Жаркий день напоминает караван из неторопливых и бесстрастных  часов,
мерно колышущихся гуськом в сторону долгожданного вечера. Но  сегодня  его
взорвал сигнал общего сбора. Для  обеда  было  рановато,  и  обеспокоенные
мужчины поспешили к форту.
     Юдж Портер с глазами, выпученными, как пузыри, сидел у очага, а подле
его  башмаков  лежала  туша   подстреленного   козерога.   Козерога!   Как
зачарованные   смотрели   колонисты    на    громадные    загнутые    рога
тускло-коричневого цвета, на остывающую  тушу,  покрытую  светло-серой,  с
подпалинами,  короткой  шерстью,  выстланную  мягким,  белесым  пухом,  на
оскаленные желтые зубы.
     - Этого не может быть! - завопил Дик Чепанис, опускаясь на  колени  и
не смея прикоснуться к добыче Портера. Тот молча вложил пальцы  в  рану  и
лапнул по щеке Чепаниса.
     - Гляди, умник, это -  кровь!  Горячая,  липкая  и  пахучая.  Разводи
огонь, Деннис, набьем кендюхи! Свежиной! Настоящим жареным мясом. Здесь не
меньше двухсот фунтов чистого мяса, всем хватит, до отвала.
     - Господи, - бормотал обескураженно  Дик,  -  да  откуда  же  он  мог
взяться? Здесь даже цветы растут парами, потому что  некому  опылять  -  и
вдруг козлище?
     - Сижу в затоке и вдруг слышу - цоканье,  -  восторженно  рассказывал
Юдж. - Не верю ни ушам, ни  глазам  -  эта  тварюга  пьет  воду  и  заодно
мочится, скотина! Меня чуть кондрашка не хватила, в  глазах  темнеет  -  и
баста. Не помню, как метнул нож, приволок его сюда  и  -  пальцы  не  могу
разжать, свело от жадности.
     Руг Прент склонился и ощупал тушу.
     - Следовательно, мы не первые. Не такая уж приятная новость,  ребята.
Чревато неожиданностями.
     - Но радиобуй мы так и не запеленговали!  -  упрямо  мотнул  кудлатой
головой Чепанис. - Даже если кто-то и побывал здесь  до  нас  -  они  явно
оплошали и не застолбили планету.
     - Нужно обшарить все острова, до последнего, - проворчал Ян Кошель. -
Доконать вертолеты, но убедиться, что мы действительно одни.
     - Сам знаешь, до чего они изношены, а запчастей нет!
     - К тому же мы два месяца бродили по горам - и ничего...
     - Ну и плевать на запчасти, нашел, на чем экономить!..
     - Крепок ты задним умом, а вспомни, как  трясся  над  каждой  гайкой,
сучий ты потрох!..
     - Прихлопни пасть, сын гиены и мартышки!..
     - Тихо! - рявкнул Прент, расшвыривая забияк. - Дик, проверь козла, и,
если он настоящий, будем пировать.
     -  Я  бы  хотел  произвести  полный  анализ...  -  Чепанис  не   смог
договорить,  неодобрительный  ропот  захлестнул  его  и  Дик  благоразумно
подчинился, дабы не разделить участь бородатого зверя.
     Они с такой жадностью накинулись на шипящее  на  вертеле  мясо,  лихо
орудуя ножами, что просто диву даешься,  как  все  пальцы  остались  целы.
Каждый рвал свой кус, и женщины не церемонились тоже -  к  чему  утруждать
себя дележкой, когда его так много, ароматного, сочного, чуточку с  кровью
под хрустящей корочкой!
     В горячке едва не забыли набожную донью. Она вернулась из молельни  и
долго с порога глядела на осоловевшую ватагу,  изредка  причавкивающую  из
последних сил.
     Отяжелевший Руг Прент вялым жестом указал на розовые ломти  остывшего
мяса, но донья Эстебана презрительно покачала головой.
     - Я соблюдаю посты, Руг Прент: ты,  наверное,  забыл  о  христианских
обычаях, и это не делает тебе чести.
     - Да черт с ней, - отрыгнул Макс  Царфис,  размазывая  по  подбородку
жир, - у каждого свой норов. Донье по нраву молиться - пусть молиться.  Ей
достанется  шкура,  скроит  себе  теплые  тапочки,  ха-ха!  -  Он  ухватил
содранную шкуру и, размахнувшись, швырнул к ногам Эстебаны. -  Твоя  доля,
старушка.
     Донью Эстебану передернуло.  Излишняя  чопорность  и  перенесенные  в
прошлом невзгоды состарили эту крепкую, стройную сорокапятилетнюю женщину,
оплели волосы седой паутинкой, но  угли  внутри  нее  не  просто  тлели  -
пылали! - и было верхом несправедливости называть ее старухой, даже шутя.
     Она медленно наклонилась и пощупала мех. На лице появилось  выражение
такой муки, такой несказанной  печали,  что  Ванде  и  Матфее,  пировавшим
наравне с другими, стало безмерно жаль набожную подругу. Они  поспешили  к
донье Эстебане и обняли ее за плечи.
     - Дьявол настиг нас, - горестно прошептала она побелевшими губами.  -
Он пришел за своей законной  добычей  -  за  душами  грешников.  Нам  пора
готовиться к суровой каре. Руг Прент! Вели всем читать молитвы во спасение
души человеческой, кто знает, сколько нам отпущено, кто знает?
     Мужчины переглянулись, а маленькая Ольга заплакала. В зловещем шепоте
доньи Эстебаны слышалась жуткая сила убежденности, воспламененная  неясным
для прочих, видением подступившей беды.
     - Чтоб ты сдохла, ведьма!  -  прохрипел  Юдж  Портер.  -  Всю  обедню
испортила, надо же? Я летал рядышком со всякими богами и успевал ладить со
всеми, а нынче один из них прислал нам в  гостинчик  жирного  козла,  экий
красавчик был, ик-ох!.. А какой резон дьяволу вмешиваться в наши делишки -
ума не приложу?
     - Нечего прикладывать.  И  ты  скоро  пожалеешь  о  своем  глумлении,
Портер. - Смерила его спокойным взглядом донья  Эстебана.  -  Что  ж,  все
верно, юродивые указывают путь прочим.
     И она величественно  удалилась  в  свою  комнату.  Наступила  тишина,
прерываемая лишь икотой Портера и вторившей ему Мати.
     - Да чепуха все это, - попытался вяло приободрить остальных Ульвич. -
Она свихнулась, наша досточтимая донья. Все очень просто - она свихнулась.
Книги - опасная штука, а библия тем паче  -  я  листал  ее,  у-ух!  Завтра
поставим на ход нашу колымагу и начнем прочесывать побережье.
     - Еще бы, - поддакнул Царфис, - козел совсем молодой, а, значит,  нас
ждут, хе-хе, приятные сюрпризы. Даст Бог, соберем  стадо  и  заживем,  как
люди. Будем варить сыр,  коптить  окорока  и  нагуливать  жирок  на  тощих
старательских  боках,  а  то  на  мои  ребра  скоро  можно  будет  цеплять
рыболовные крючки. - Он мечтательно зажмурился и ухватил за плечи Матфею.
     - Я должна была похоронить дочь.
     - Кто совершил это злодеяние?
     - Кто? Откуда мне  знать,  кто!  Те  ублюдки,  которых  наплодил  наш
больной рассудок - разве не так внушал нам Дик?
     - Лучше бы он помалкивал, - Прент обречено откинулся  на  подушки.  -
После его рассуждений у многих просто начинает бурчать в башке.  Мы  стали
бояться собственных мыслей, снов и случайных  фантазий.  А  лучший  способ
вытравить в человеке  человечье  -  это  внушить  ему  страх,  желательно,
суеверный.
     - Тебе лучше знать, - просто ответила Ванда.
     - Я тоже видел... в  моих  снах  мелькали  головорезы,  выряженные  в
жилеты коммандос. В сущности, мы и...
     - Не надо! - звонко выкрикнула Ванда и бросила Ругу в лицо полотенце.
- Я не желаю ничего знать о тебе, и ты, пожалуйста, тоже  не  выпытывай  у
меня ни о чем, Руг, я все равно не отвечу, только обозлюсь. Это бесполезно
- как можно запретить снам приходить в наши злосчастные головы?
     Они помолчали, но Руг  Прент  посчитал  справедливым  закончить  свою
мысль, как бы ни реагировала Ванда.
     - Зарекайся, не зарекайся - теперь уже поздно. Я помню, как в  долгие
зимние вечера ты читала сказки малышке, волшебные сказки, а бедная  Матфея
все допытывалась, кто такие кентавры, и  глупо  хихикала,  она  ведь  была
почти безграмотная, наша Мати,  упокой  Господь  ее  грешную  душу.  -  Он
увидел, как Ванда крестится, и сам неловко поднес руку ко лбу.
     - Хватит, Руг, хватит. Я ведь на грани безумия, неужели и  это  нужно
втолковывать тебе, впихивать в твою тупую голову? Я  должна  была  умереть
там, у реки...
     - Ты лихо дралась, как профессиональный боец - весь берег  был  усеян
трупами, весь берег.
     - Их уже обглодали какие-то звери, а Ольгу  сохранили  эти  порхающие
существа. Я похоронила ее там же, под крестом, и выжгла на камне  ее  имя.
Что я еще могла сделать, Руг?
     Она уже не могла унять рыдания, и Прент закрыл глаза. Утешать ее было
бессмысленно.
     Прошла неделя, прежде чем он выбрался из пещеры и решился  на  легкую
прогулку. С Вандой он почти  не  разговаривал  -  скупые,  тяжелые  фразы,
длинные часы настороженного сна,  холодок  отчуждения  -  но  Руг  терпел,
полагая, что время - лучший лекарь. Лишь одно тревожило его не на шутку  -
отважные вылазки Ванды  в  джунгли.  Казалось,  после  смерти  дочери  она
разучилась быть осторожной, пугливой, робеющей при каждом шорохе женщиной.
В  ее  жестких   взглядах   проступила   насмешливая   твердость   -   или
предприимчивость? - Руг терялся. Неуступчивость женщины в мелочах - ладно,
ершистость - куда ни шло, но откровенная независимость - вздор! Скорбь  не
сломила эту женщину, самую обычную, ранимую, чуточку походившую на курицу,
- скорбь пробудила в ней бесстрашие и упорство,  подпитываемое  непонятной
энергией.
     Выздоровление Руга  она  восприняла  с  облегчением,  так  как  очень
опасалась заражения крови, но всхлипов  и  поцелуев  не  последовало.  Она
протянула ему миску с похлебкой, сама села в  сторонке,  села  раскованно,
обхватив щиколотки пальцами. У Руга перехватило дыхание.  Как  сомнительно
превосходство дистиллированной воды над  речной,  пахнущей  тиной,  так  и
сомнительно  превосходство  идеально  сложенной  красавицы   над   чуточку
потрепанной,  махнувшей  на  многое  рукой   тридцатилетней   женщиной   с
располневшими бедрами и загадочной улыбкой на усталом лице.
     - Скоро зима, - голос ее звучал озабоченно  и  отрешенно,  -  не  так
просто будет выжить. Тебе нужно окрепнуть, Руг, и побыстрей.  Хорошо,  что
появилась рыба и устрицы.
     Она вздохнула и принялась снаряжаться к  вылазке.  Проверила  оружие,
надела защитный шлем и куртку.
     - Ты опять уходишь? - удивился Прент. - Не слишком  ли  ты  рискуешь,
бродя часами по лесу - он нынче дикий. Еще  день-два,  сестренка,  -  и  я
составлю тебе компанию.
     Она раздраженно передернула плечами.
     - Ты достаточно руководил нами, Руг Прент, пытался быть и храбрым,  и
дельным, и даже мудрым, но в главном дал промашку, и, к  сожалению,  никто
не смог тебе помочь... вовремя.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Только то, что с нами стряслось. Мы увидели дармовой  кусок,  а  не
планету со  своим  укладом,  собственным  норовом  и  родословной.  Поживу
увидели, а не обитель. И столкнувшись  с  ее  могучим  даром  редуцировать
образы,  мысли,  сны,  воспроизводить  с  непостижимой   точностью   живые
существа, наделенные интеллектом - зачатками интеллекта - это уж точно;  и
неплохими ухватками...
     - Я могу взорваться: скажи короче!
     - Мы сглупили. Спасовали. Не обмозговали толком, что  же  происходит,
кинулись азартно в драчку.
     - А что, по-твоему, следовало сделать - подставлять по очереди щеки?
     - Не юли, Руг, ты и сам догадался, но поздно.
     - Нет!
     - Следовало понять, почему они такие, и если они  наше  порождение  -
значит, искать корни беды в самих себе. Но мы лгали друг  другу,  а  ты  с
озабоченным видом городил минные поля.
     - Хм! Может, и возлюбить их, Ванда? Возлюбить собственного духа?
     - Мы испробовали все средства, кроме милосердия.
     - Брось, не смеши меня - возлюбить духа, надо же?
     - А почему бы и не попытаться, если уж так приспичило выжить?  Ладно,
я пойду поброжу, а через пару дней мы продолжим разговор, ты еще слабоват.
     Она отдернула брезент, закрывавший вход, и нос к носу  столкнулась  с
огромной рыжей обезьяной, перепоясанной старательским поясом с  фляжкой  и
биноклем. Ванда  вскрикнула  и  оцепенела.  Чудище  оскалилось,  зарычало,
обнажив изогнутые желтые клыки. Звериный дух ударил в ноздри.  Но  прежде,
чем Ванда очутилась в смертельных объятиях, Руг успел выхватить бластер  и
коротким  импульсом  уложил  пришельца.   Смрадный   дымок   взвился   над
развороченной грудью зверя.  Прент  порядочно  рисковал:  вспышка  обожгла
плечо женщине и мочку уха. Обезьяна качнулась и рухнула замертво у входа -
и  только  тогда  закричала  Ванда,  закричала  по-настоящему,  как  вопит
перепуганная женщина, когда худшее позади.
     - Осторожно! - прохрипел Прент. - Их может быть целая стая.  Я  прошу
тебя...
     Она шагнула к нему, поддавшись минутной  слабости,  но  быстро  взяла
себя в руки и, промокнув рукавом слезы, выскользнула из  пещеры.  Если  до
сих пор Руг был убежден, что тень бедной  Ольги  трагически  витает  между
ними, и надо перетерпеть и притерпеться, то  сейчас  сомнения  захлестнули
его. Ошеломленный, обескураженный,  он  остался  наедине  с  ее  поцелуем,
горящим на левой щеке, с трупом, чадящим у порога и  с  такой  пустотой  в
груди, что трудно было назвать это даже вакуумом.
     -  Ванда  Джефлин,  -  прошептал  он,  -  что  же  ты  задумала,  моя
неукротимая девочка? Твой волос стал курчавым, а тело - упругим, и  пахнет
оно по новому - так пахнут мужики перед боем.
     Солнечные лучи струились уже параллельно земле, когда Ванда вернулась
в пещеру. Возбужденная,  запыхавшаяся,  свалила  в  угол  свежие  плоды  и
несколько рыбешек,  нанизанных  на  ветку.  Руг  скреб  угрюмо  щетину  на
уцелевшей части подбородка и прикидывал, как же ему вести  себя  отныне  с
этой женщиной, которую подхватили бог весть какие ветра? Не складывалось -
и Руг выжидал, что же будет дальше.
     Дальше была ночь и еще один томительный день. И снова день,  и  снова
ночь. Наконец он почувствовал, что  способен  сам  добывать  пропитание  и
заботиться о подруге. Рука подживала  на  весу,  он  еще  прихрамывал,  но
болезнь удалось отогнать,  а  к  ранам  не  привыкать,  поболят-поболят  и
стихнут. Поутру начнется новая жизнь  -  так  он  решил,  глядя  на  мирно
посапывающую Ванду - пусть отсыпается, ей досталось  за  эти  три  недели,
пока она выхаживала его, пусть отдыхает. С таким чувством,  как  нежность,
он вытянет ее из болота воспоминаний, из жуткой тоски, и они выкарабкаются
из этой передряги. Руг и сам не знает, как, но выкарабкаются, черт возьми!
     Под утро его неслышно залило сном, мягким  и  пушистым,  как  беличий
хвост, и разбудил привычный звук взводимых курков.
     Ванда Джефлин прятала оружие в странную сумку  из  цветного  лыка  на
длинном ремне. Фотоаппарат, компас, нож, ночные очки и  прочую  мелочовку.
Она была обнажена, совсем обнажена, если не считать  дурацкой  портупеи  и
широкого  кожаного  пояса  с  притороченной   набедренной   повязкой.   На
щиколотках  поблескивали  медные  браслеты  с  острыми  шипами,  очевидно,
предназначенные  для  шпор.  Мочки  оттягивали  длинные  ажурные   серьги,
позвякивающие на плечах. Волосы перехвачены ремешком, и  на  лбу  сверкает
золотой череп с тремя глазницами.
     - Ты рехнулась? - насмешливо спросил Руг.
     - Я ухожу, - просто ответила Ванда, стягивая узел на своей  диковиной
котомке. - Я ухожу, Руг, и прошу только об одном: не стреляй мне в  спину.
Пальнешь с психу, а потом будешь жалеть.
     - Нет, ты определенно рехнулась.
     - Тем более - опасней для тебя.
     - Опомнись, Ванда, что ты станешь делать  одна-одинешенька  на  целой
планете среди малохольных призраков, обуянных нечеловеческой злобой?
     - А, может, как раз наоборот - человеческой, а Руг?
     - Хорошо, пусть мы напакостили, пусть - и наши грязные мысли породили
мир чудищ, мир сомнамбул, мир тварей, мир духов!..
     - Только не кричи, ты никогда не кричал на меня.
     - Тогда объясни сама, и попроще.
     - Попроще?
     - Да, попроще.
     - Хорошо. Мир чудищ и мир сомнамбул  -  это  ведь  тоже  чей-то  мир,
правда? Мы толковали с тобой недавно о том,  что  ничегошеньки  нам  не  о
остается, кроме одного: возлюбить духа, ибо это - их мир, тут ты прав. Нам
придется среди них раствориться, если мы хотим выжить, - исчезнуть,  стать
частичкой, равной прочим и неотличимой от прочих.
     - Невозможно, Ванда, невозможно - даже если мы и прибьемся к одной из
шаек, они быстро раскусят, кто плодит кошмары, и прикончат нас.
     - Очень даже возможно, если считать их шайкой, а их жизнь - кошмаром.
Но ведь и того не дано, Руг, не дано. И главное, ведь, в  том,  что  среди
них и мы станем другими. Нас сколачивает в кучу наше уникальное  чванство,
наша проклятая хватка, наша очаровательная способность  насаждать  насилие
даже в сексе... Нас не  убьют,  Руг,  мы  станем  колдунами,  жрецами  или
шаманами - частичкой нового мира. Их мира.
     - Почему ты раньше не говорила об этом?
     Она опустилась на колени, и у Руга перехватило дыхание от  запаха  ее
кожи.
     - Потому что осталось признаться в последнем: мы расстаемся.
     - Правда, девонька? О-о-хо-хо-хо!
     Однако  безмятежная  и  миролюбивая  Надежда  скупо  делилась  своими
тайнами. Несколько  дней  вертолет  над  горными  полонинами,  кружил  над