ы,  на  закопченном  титане  золотилась  пыльца.  Выпотрошенный
корабль стремительно врастал в  нежную,  зеленую  кожу  планеты.  Командир
прошелся по коридорам, заглянул в шахты, еще раз придирчиво осмотрел трюмы
и отсеки. Вроде ничего не упустили, голые  панели,  обрывки  проводов,  да
мусор хрустит под ногами.
     - Эй, Руг Прент, ты здесь?
     Щурясь, он выбрался наружу и увидел у люка нервную  фигурку  Ванды  в
несуразно подобранном комбинезоне.
     - Что стряслось, миссис? Вы бы держались подальше  от  этой  рухляди,
она прилично фонит. - С женщинами ему приходилось нелегко. До сих  пор  он
привык задавать этому путаному  и  загадочному  полу  всего  один  вопрос:
"Сколько ты стоишь до утра?" Нынче круг общения расширился, и  Руг  всякий
раз пыхтел, когда требовалось растолковать вертлявозадым компаньонкам, что
надо делать, и к какому сроку управиться.
     Женщина покраснела, в зубах ее нервно бился стебелек.
     - Если это свидание, миссис, то некстати, у меня полно дел.
     Она вспыхнула пуще и пунцовые щеки мигом взмокли.
     - Прент! Меня  трижды  насиловали  за  последнюю  неделю,  вы  просто
обязаны вступиться! Я вся в синяках и не успеваю зашивать белье. Уже  дочь
сторонится меня, ей неловко...
     Руг тяжко вздохнул и принялся вытирать руки пучком  травы,  тщательно
обследуя каждый палец. Потом долго обстукивал башмаком оплавленный  бортик
люка.  Желваки  на  скулах  вздымались,  словно  бицепсы.  Ванда   вдоволь
навсхлипывалась  и  решилась  наконец  поднять  голову,  но  чем  огромней
мужчина, тем он беспомощней в делах тонких и сочувственных.
     - Когда ты просила милостыню в доках Аль-Хауза, у тебя еще  оставался
выбор, Ванда. Сегодня его нет. Стоит одному из  нас  упрятать  поглубже  в
койку женское мясо и заурчать над добычей, как мигом запахнет паленым.
     - Что же мне делать, если я так не могу?
     Лицо Прента посуровело, а кончики губ язвительно выгнулись.
     - Помнится, твой муж никогда не  выслушивал  таких  слов.  Он  прежде
давил на гашетку, а потом уж  разбирался,  кто  угодил  под  его  пушки  -
непутевая  шаланда  мелкого  контрабандиста  или   незадачливый   купчина,
сбившийся с курса. Наверное, не  случайно  так  паскудно  обошлись  с  его
вдовой: у милосердия есть своя цена, как  и  у  всего.  С  людишками  надо
ладить, Ванда, как и с людьми...
     Прошлым ее не поддеть - понял Прент - там все окаменело, срослось.
     - Не тащи с мертвых тапочки, Руг Прент, что мне делать сейчас?
     - Расслабься и наслаждайся.
     - Я наложу на себя руки.
     - Зря. Вспомни закон: через десять лет мы уже не  будем  числиться  в
розыске. Через десять лет амнистия полагается всем уголовникам и бродягам.
Мы продержимся! Здесь нет хищников, похоже, нет и болезней. Вряд  ли  сюда
ступала нога человека или гуманоида, иначе  пульсировал  бы  радиобуй.  Мы
удальцы, крутые парни, и за десять лет  откроем  кучу  жил,  намоем  груды
золота, самоцветов, разведаем выходы минералов. Через десять  лет,  Ванда,
ты станешь не просто богатой дамой, а... феерически богатой, если я не дал
маху с этим словечком. Целая-целехонькая планета на тринадцать  человек  -
это много, это очень много!
     - Я умру!
     - Нет, ты не умрешь. Ты неглупая и справная баба -  ты  расслабишься.
Будешь стряпать и обстирывать нас, подставлять передок в очередь, а  через
десять лет  в  твоем  унитазе  будут  плавать  золотые  рыбки,  и  парочка
отставных принцев будет надевать на твои ножки по  утрам  шелковые  чулки.
Твоя  девчонка,  наверняка,  влюбится  в  юного  Олафа,   молодость   есть
молодость, им просто некуда деваться, и  через  десять  лет  блистательная
пара вырулит в свадебное путешествие  на  роскошной  трехпалубной  яхте  с
фотонным двигателем.
     - Я!..
     - Расслабься, Ванда, расслабься, ребята знают меру.
     - Я буду рожать! - в бешенстве затопала ногами Ванда.
     Прент  растерянно  потер  щетинистый  подбородок,  во   взгляде   его
теплилось лукавство пополам с нежностью.
     - Тут надо подраскинуть мозгами, знаешь, пока не доходило... С  одной
стороны - лишний рот, но с другой: люди помирают, им потребна замена...
     -  Но  ребенку  нужен  отец!  -  почти  умоляюще  воскликнула  Ванда,
подступая медленно, почти крадучись.
     - Вот с  чем-чем,  а  с  отцами  у  ребятишек  проблем  не  будет,  -
ухмыльнулся Руг и  опешил,  когда  маленькие  кулачки  обрушились  на  его
мускулистую  грудь.  -  Эй-эй-эй,  полегче,  ты,  забияка  -  нарвешься  в
четвертый раз!..
     Договорить он не успел, к тому же крупные капли дождя  загнали  их  в
густые заросли растения, похожего на  бамбук,  но  утыканного  у  сочлений
мясистыми листьями лопуха.
     - Ты  ошалела!  -  выдохнул  Руг  в  склонившееся  лицо,  исполненное
откровенной неги. Ванда в упоении извивалась на нем, от мокрых  тел  веяло
жаром.
     - Дурачок ты, Прент! - простонала  в  ответ  женщина.  -  Когда  тебя
насилуют, все остается невыплесканным...
     Возвращаясь домой и плутая в узловатой двухметровой траве,  где  иные
цветочные бутоны тянули на капустную голову, они говорили  о  том,  что  с
переходом к новому солнцу дни стали длиннее, но жара убывает,  и,  похоже,
зима все же будет суровой. Надо не мешкая припасать те съедобные коренья и
орехи,  что  удалось  разведать,  и  не  тянуть  с  монтажом   ветряка   с
генератором. Утолив страсть, они вновь стали озабоченными  и  до  чертиков
хозяйственными.
     Холода не спешили сковывать землю  и  воды,  однако  лес  неотвратимо
желтел, в буйных кронах,  вознесенных  на  стометровую  высоту,  появились
проплешины, травы жухли, и  фантасмагорические  лужайки  стали  напоминать
сеновалы. Увядание было столь медленным и изощренным, что навевало мысли о
сладострастии  бытия.  Купол  надежно  обогревался   цезиевым   реактором,
электроэнергии хватало, один раз в неделю колонисты ели мясную  кашу,  еще
через день - рыбный суп из концентратов и через два дня - какао и  пироги.
Но  уже  вошла  в  рацион  сушеная  кора,  вкусом   напоминающая   галеты,
кисло-сладкие  клубни  красного  картофеля,  орехи  черные,  бирюзовые   и
сахаристо-белые;  само  собой  -  роскошный  десерт  из  фруктов,  которые
колонисты по привычке называли кокосами, яблоками и апельсинами, смотря по
сходству. В общем, зимовье протекало в  сытости  и  благополучии,  и  лишь
глухая тоска и зуд, вызванный бездельем, изредка порождали вспышки гнева и
беспричинной агрессивности. К счастью,  дальше  зуботычин  и  размахиваний
тесаками не заходило - буяны неизменно натыкались на увесистые кулаки Руга
Прента, холодную  решимость  Дика  Чепаниса  и  неторопливые  ухватки  Яна
Кошеля. Правда, однажды Чанг  и  Ульвич  успели  затеять  поножовщину,  но
обошлось пустяковыми царапинами. Руг, Дик и Ян подоспели  вовремя  -  этой
тройке были неведомы ни хандра, ни буза, ни дикое желание  раствориться  в
дурманных сивушных парах.
     Ванда каждый вечер читала  Ольге  и  Олафу  одну  из  немногих  книг,
которые вынесли из ракетоплана. Наверное, прежний хозяин брал в каботажные
рейсы сына или дочь, потому что все книги были детскими, сказки, волшебные
истории, мифы. Когда Ванда занималась по  хозяйству,  ее  подменяла  донья
Эстебана, однако ее молитвенник особым  успехом  не  пользовался:  мужчины
предпочитали резаться в карты, Мати ворчала, что ни разочку ей не перепало
в жизни от этого Бога ни пары монет или какого  шмотья,  а  Олаф  засыпал.
Преданную слушательницу донья Эстебана  находила  лишь  в  Ольге.  Девочка
внимала библейским притчам с благоговением и, перекрестившись, говорила  с
кроткой улыбкой: - Как хорошо, что Бог есть во всем и  везде,  не  страшно
жить...
     А  потом  в  одну  прекрасную   ночь   прозвучали,   подобно   трубам
архангельским раскаты грома и, вновь, на горизонте появились два солнца.
     Потоки талой воды захлестнули низины, вода не  успевала  схлынуть,  а
сквозь нее уже пробивались нетерпеливые зеленые стрелы  цветов  и  злаков.
Буквально на  глазах  набухали  и  лопались  почки,  выбрасывая  роскошные
побеги, и ароматы соцветий нежно смешивались  с  первыми  токами  горячего
воздуха, заставляя трепетать ноздри.
     Истинная благодать  -  погреться  на  солнышке  после  долгих  зимних
вечеров,  заполненных  нудными  прикидками  о  предстоящих   старательских
вылазках и беззлобной руганью, истинное наслаждение  вновь  полной  грудью
вдыхать весенний воздух. Колонисты расселись на мохнатых валунах подиума и
тешили себя прибаутками и напитком из местных кофейных  зерен,  в  который
Руг велел капнуть чуточку бренди. Небо переливалось  нежнейшими  оттенками
желтого и розового вперемешку с бирюзой и полупрозрачной  синью,  в  горах
грохотали  грозы,  и  то  здесь,  то  там  вставали   гигантские   радуги,
недолговечные и неестественно великолепные.
     - Табак на исходе, - буркнул Царфис, раскуривая трубочку. - Я высушил
несколько листков осенью и,  кажется,  угадал  с  одним  папоротником,  он
кое-где встречается на опушках.
     -  Ты  угадал  не  только  с  табаком,  -  заметила  Мати,  попыхивая
самокруткой, - я обнюхала твой гербарий и, представь себе,  наткнулась  на
запах лаврового листа, укропа и чеснока. А несколько стебельков -  вылитый
сельдерей.
     - Табачок, пряности - значит, не пропадем, йо-хо-хо!
     - Эх, не худо бы завести живность - и местечко хоть куда.
     - Да-а, в эти речушки запустить форель, а в леса куропаток,  фазанов,
да зайчат с пекари - у-у-м-м, пальчики оближешь!
     - Десять лет ни гу-гу, зато потом врубим на полную катушку радиобуй и
застолбим планету по всем правилам. Если не  будем  сидеть  сиднем,  сложа
ручки - сможем выплатить уставной капиталец и  получим  Надежду  в  полную
собственность на 99 лет.
     - Нечего поучать, Юдж! Может на чьей заднице и водятся  мозоли,  а  у
нас они не сходят с ладоней. Вот, раскрутимся...
     - Размечтались! - фыркнула Ванда,  прижимая  к  груди  русую  головку
дочери. - Никто из вас не протянет эти десять лет, никто, слышите?
     Колонисты  переглянулись,  их  трудно  было  упрекнуть   в   излишней
религиозности, но суеверная труха так и сыпалась с ушей.
     - Что ты мелешь, женщина? - грубовато откликнулся задиристый  Ульвич.
- Только чокнутый не выживет в этом раю!
     - Ты угодил в самую  точку,  сударь,  именно  чокнутые.  Неужели  при
вспышке молний вы не углядели, что на ваших лицах уже лежит  печать  рока?
Да-да, господа, вы все сойдете с ума, потому что на этой планете,  которую
мы легкомысленно  назвали  Надеждой,  водится  болячка  похлеще  чумы  или
проказы, она-то и изведет  нас  вчистую,  как  бы  мы  ни  пыжились  и  не
напрягали скудные мозги.
     - Окстись, чертова баба!
     - Ха! Желаете  присыпать  страх  собственной  никчемностью?  Сахарной
пудрой наивности? - Валяйте! Но  вы  поступаете  неосмотрительно.  Дураком
жить и помирать легче, если он того не осознает -  что  дурак,  и  круглый
причем.
     - Может, растолкуешь, в чем твои кликушества?
     - Могу, раз ваши извилины  заплывают.  Неужели  не  доходит,  что  за
болячка таится за этим великолепием? - Ванда обвела  рукой  багровые  тучи
над изумрудным лесом. - Я скажу: тишина. А ну-ка,  припомните,  как  жадно
льнем мы к речке, журчащей на порогах, как задыхаемся от  наслаждения  при
раскатах  грома,  как  пускаем  пузыри,  слыша  свист  ветра  в  кронах...
припомнили? Можно прожить без мяса и водки, но прожить без пения птиц, лая
собак, трели сверчка -  дудки!  Единственный  шанс:  наплодить  детишек  и
укрыться в их гвалте, словно в скорлупе.  Тишина  сожрет  и  высушит  наши
мозги почище любой заразы, и нам опротивеют собственные  голоса,  помяните
мое слово, ребята!
     Никто не  решился  возразить,  подспудно  чувствуя  правоту  Ванды  и
соглашаясь против собственной воли. Никто, даже вечно уверенная в  себе  и
бесстыжая Мати, и жесткий, взрывчатый, как порох, Руг Прент,  он  тоже.  А
Юдж Портер почесал в затылке и повеселил публику:
     - Есть резон, ей-ей. Иногда, кажется, зажужжи над ухом комар  -  я  и
задницу выставлю, чтоб лакомился, соколик - вот как!
     Патрик поддержал его:
     - Я ночью проснусь и слушаю, может всхрапнет кто за  стенкой,  все  ж
спокойней на душе.  Что  верно,  то  верно  -  здесь  оглохнуть  можно  от
треклятой тишины.
     Руг Прент, налюбовавшись  вдоволь  разноцветными  облаками,  встал  и
достойно завершил беседу.
     - Чтоб  вам  полегчало  и  давление  через  седалищные  нервы  меньше
отражалось  на  мозгах,  завтра  начнем  снаряжать  старательские  партии.
Разобьемся на пары - и на все четыре стороны.  Распутица  будет  недолгой,
этот дьявольский шарик припекает будь здоров.
     - Вы забыли про меня! - выкрикнул обиженный Олаф. - Мне ведь стукнуло
четырнадцать, и по всем законам я имею право голоса. Я тоже пойду.
     Мужчины переглянулись - а ведь верно, прав паренек. Закон есть закон,
даже у черта на куличках люди обязаны подчиняться ему, чтобы выжить  и  не
скурвиться.
     Приготовления не заняли много времени.  О  женщинах  не  тревожились,
уходили с легкой душой - ничего, кроме жары и зуда в  определенном  месте,
им не угрожало. Под башмаками еще чавкала жижица, когда  партии  разошлись
по сторонам нового света,  уговорившись  регулярно  поддерживать  связь  и
вернуться не позже, чем через восемь недель по  земному  счету,  к  сезону
нестерпимой жары. Мати с  надутыми  губами  раздала  фляжки  с  самогоном.
Поначалу она капризничала и донимала Прента, что  ее  не  берут  в  поиск,
однако неписанные правила старателей решительно отвергали участие женщин в
рудном сыске. В конце концов Мати нарвалась на оплеуху и с припухшей щекой
вышла провожать мужчин. Донья Эстебана надменно  протянула  каждому  руку,
вероятно, рассчитывая на поцелуй, но лишь юный  Олаф  церемонно  склонился
над смуглыми пальцами. Ванда равнодушно подставляла щеки,  губы,  груди  и
ягодицы - круг первый близился к концу, и ей удалось убедить себя  в  том,
что она безмерно обязана этим грубоватым людям, выдернувшим ее и  дочь  из
прозябания, из обидного и позорного отторжения. Забвение!.. Оно придет,  и
за него тоже придется уплатить свою цену. Настанет ее черед править бал, и
как знать, может и впрямь не дано различить упрямой и гордой женщине,  где
Божья кара, а где милость? Она  станет  леди!..  Только  в  этом  остается
черпать силы и веру. И забвение тоже. "Когда б вы знали,  из  какого  сора
растут стихи, не ведая стыда..." А непоседливая юная крошка Ольга  хватала
мужчин за жилетки и просила найти ей золотую куклу.
     С  Богом!  Они  приняли  благословение  доньи  Эстебаны  и  разошлись
неторопливо, не оглядываясь. Лишь негромкая ругань Мати грела им спины.
     - Матфея! - укоризненно прикрикнула донья Эстебана.
     - Это я, чтоб не сглазить!  -  отозвалась  та  и  пнула  ногой  груду
корзинок. - Сроду не думала, что предстоит  стать  ботаником,  копаться  в
земле и лазить по деревьям, надкусывая плоды, пока не заурчит в брюхе. Ах,
дамы, дамы, охренеть ведь можно!..
     Руг Прент и Ян Кошель с  сыном  продирались  сквозь  труднопроходимые
дебри к югу от форта и в ближайшей излучине  реки  наткнулись  на  россыпи
опалов. Чуть ниже по течению, у слияния с горными ручьями, они  без  труда
намыли несколько  фунтов  золотого  песка  и,  наконец,  свернув  в  горы,
обнаружили самородную медь и выходы оловянной руды.
     Дику Чепанису и Патрику Кофрофу пришлось погоняться за птицей  удачи,
опыта им недоставало, их улов оказался куда беднее, зато мозолей и синяков
они заработали втрое и вдобавок едва не отравились  весьма  аппетитными  с
виду грибами. Зато принесли великолепные ониксы.
     Мощные и неутомимые Юджин Портер и Деннис Ульвич  прочесали  северные
отроги  и  едва  доперли  рюкзаки  с  обломками  кимберлита,   кристаллами
изумрудов величиной с кулак и с тусклыми  самородками  червонного  золота.
Нащупали они и перспективные выходы редкоземельных элементов. В общем,  по
возвращению они клокотали от гордости и вожделения, и женщины трепетали  в
их натруженных лапах, охали и потрескивали - а выпивка  пеной  вскипала  в
горле. Сказочная планета! Им вовек не сосчитать миллионов, что скопятся на
межгалактических счетах через какую-нибудь дюжину лет. На этот раз  им  не
удастся промотать вчистую свои кровные денежки и очухаться однажды  хмурым
утром на ступенях дешевого борделя. Лихо! Из голытьбы они все же  выбились
в князи и нынче не екает сердечко, когда подумаешь  о  незавидной,  убогой
старости.
     Основательная и удачливая пара Царфис - Чанг углубилась дальше всех в
горные долины. Им выпал восток и, наложив заклятия  на  тела  и  души,  на
пути-дороги и шурфы, они методично изыскивали каньоны и размытые кручи. Их
карта оказалась подробней  прочих,  она  была  вся  испещрена  значками  и
пометками. Но самая веская находка - это футовые выходы чистой  платины  в
долине, которую они так и назвали - Платиновая.
     Из подходящего обломка Чанг выковал  с  помощью  деструктора  фигурку
женщины. В общем-то она подходила для куклы, смущали разве  что  несколько
пышные формы бедер. Но Ольга пищала от восторга!
     Через шестьдесят суток по земному  счету  колонисты  вновь  собрались
вместе. Дым, что называется, стоял коромыслом. На огромном костре  калился
котел, в котором булькало пахучее варево.  Из  Прента  и  Кошеля  вытрясли
сначала тройную порцию рома, а затем удвоили ее. У  ног  сверкали  россыпи
драгоценных камней, загадочно поблескивало бездонной желтизной  золотишко.
Полуобнаженные и захмелевшие женщины  возлежали  подле  всесильных  хозяев
планеты и скручивали сигары из высушенных листьев  папоротника.  Наверное,
это и есть триумф, когда сладость победы  уже  изведана,  но  предвкушение
более изысканных наслаждений и отзвук громкой славы заглушают все  и  вся,
включая голос разума и шепоток совести.
     - Мы выпьем за редкую удачу, - вещал, покачиваясь, Дик Чепанис,  -  и
еще за то, чтобы  парни  в  лохмотьях  с  восхищением  глядели  на  нас  и
расправляли плечи, и верили: мир прекрасен! Удача  податлива  -  и  охотно
отдается сильному и настойчивому. Мы пьем за удачу, за  ум,  за  силу,  за
веру!
     Восторженные вопли глохли в чавканье, из жадных глоток рвалось:
     - За Надежду!
     И набожная донья Эстебана, и щепетильная Ванда, и разудалая  подружка
всех храбрецов, из чьих карманов сыплются без счета денежки, Матфея,  Мати
- все были одинаково пьяны и счастливы в этот вечер. И воспалены...
     Возмужавший Олаф с гордостью демонстрировал  девчушке  с  загадочными
глазами свои первые шрамы и рассказывал, чуток привирая,  как  срывался  в
расщелины и лихо мыл золото в хрустальных водах горных ручьев.
     Да, вечерок, что надо. Кондиционеры надрывались, и не  зря  -  марево
пятидесятиградусной жары бессильно  терлось  брюхом  о  белоснежный  купол
форта. Кое-кто  всплакнул,  а  потом  затянули  старинную,  смутную  песню
первых, разудалых переселенцев,  чьи  латаные  колымаги  отчалили  полторы
сотни лет назад из портов Солнечной Системы, далекой родины.
     Дым стоял коромыслом, и грусть на  вечерок  отступила.  Они  засыпали
дружной и грешной семьей, а проснулись... а просыпался каждый сам по себе,
выбираясь из руин иллюзий и снов.
     Утро судного дня прошло в хлопотах и перебранках.
     Донья  Эстебана  решительно  заявила,  что   в   пречистый   праздник
Богородицы трудиться не станет и посвятит день молитвам. В ближних  скалах
она давно  уже  облюбовала  крохотную  пещерку,  приладила  там  распятие,
лампадку, вымела  шероховатый  базальтовый  пол  и  занавесила  узкий  лаз
цветной шелковый шторой.
     Мати  привстала  на  цыпочки,  потянулась  длинным,   гибким   телом,
расчесала смоляные кудри и пообещала устроить  постирушку.  Обычно  на  ее
симпатичной  мордашке  с  крупными  и  чувственными  чертами  витала  тень
всеядного любопытства, однако сегодня скука и  лень  проступали  в  каждом
зевк