что в России сейчас идет созидательная работа. Часть
большевиков действительно  упрямые,  несговорчивые  доктринеры,  фанатики,
верящие в то, что одно лишь уничтожение  капитализма,  отмена  торговли  и
денег и стирание всех классовых различий само  по  себе  обеспечит  приход
некоего унылого "золотого века". Среди них есть и  такие  тупицы,  которые
способны отменить преподавание химии, если только не заверить их, что  это
"пролетарская"  химия,  или  наложить  запрет  на  любой   орнамент,   как
реакционный, если в нем не фигурирует  сочетание  букв  РСФСР  (Российская
Советская Федеративная Социалистическая Республика). Я  говорил  уже,  что
изучение древнееврейского  языка  запрещено,  как  "реакционное"  занятие.
Когда я жил у Горького,  мне  часто  приходилось  присутствовать  при  его
ожесточенных  спорах  с  некоторыми  деятелями  нового   режима,   которые
держались  крайних  взглядов  и  отрицали  всю  литературу  прошлого,   за
исключением произведений с революционными тенденциями. Но в  новой  России
есть и люди с широкими взглядами, и, если им дадут возможность, они  будут
строить и, вероятно, строить хорошо. Среди людей такой творческой  силы  я
могу назвать самого Ленина, который поразительно  вырос  со  времен  своей
эмиграции и недавно выступил с резкой критикой экстремистских  заскоков  в
своей собственной партии, Троцкого, который никогда не был экстремистом  и
обладает большими организаторскими способностями, Луначарского  -  наркома
просвещения, Рыкова - руководителя Совета Народного Хозяйства, Лилину - из
петроградского отдела народного образования и  Красина  -  главу  торговой
делегации в Лондоне. Это имена, которые первыми пришли мне  в  голову,  но
ими отнюдь не исчерпывается список подлинных  государственных  деятелей  в
большевистском правительстве. Эти люди  добились  уже  известных  успехов,
несмотря на  блокаду,  гражданскую  войну  и  интервенцию.  Им  приходится
работать над восстановлением страны, обнищавшей до  такой  степени,  какую
английский или американский читатель даже представить  себе  не  может,  к
тому же еще с исключительно беспомощным аппаратом. Россия сейчас нуждается
в административно-технических кадрах даже еще больше, чем в медикаментах и
продовольствии. Самое обычное делопроизводство в русских правительственных
учреждениях ведется из рук вон  плохо,  с  неописуемой  расхлябанностью  и
небрежностью.  Создается  впечатление,  что  служащие   тонут   в   ворохе
неразобранных дел и грудах окурков. И  этого  тоже  не  смог  бы  изменить
никакой контрреволюционный переворот; это неотъемлемая  черта  современной
русской действительности. Если  бы  кто-нибудь  из  военных  авантюристов,
которым  покровительствуют  западные  державы,  по   роковой   случайности
захватил власть в России, это лишь прибавило бы к  общему  развалу  пьяный
разгул, казнокрадство и засилье развратных содержанок.  Как  бы  плохо  ни
отзываться о большевиках, невозможно отрицать, что подавляющее большинство
из них ведет не просто трудовую, но прямо аскетическую жизнь.
   Я говорю об этой  русской  неорганизованности  с  особенной  резкостью,
потому что из-за нее я не смог встретиться с Луначарским. Ради того, чтобы
побеседовать в течение полутора часов с Лениным и Чичериным, мне  пришлось
потратить около 80 часов на разъезды, телефонные  переговоры  и  ожидание.
При таких темпах для встречи с Луначарским мне понадобилась бы по  меньшей
мере  еще  неделя,  а  я  торопился  попасть   на   пароход,   совершавший
нерегулярные рейсы между Ревелем  и  Стокгольмом.  Все  мое  пребывание  в
Москве было исковеркано глубоко раздражающей неразберихой. По столице меня
сопровождал матрос с серебряным чайником, совершенно не знавший города,  а
договариваться по телефону о моих встречах должен  был  американец,  плохо
владевший  русским  языком.  Хотя  я  сам  слышал,  как  Горький   заранее
договорился по междугородному телефону о моей встрече с Лениным, в  Москве
мне заявили, что там ничего не знали о  моем  приезде.  Наконец,  когда  я
возвращался в Петроград, меня посадили в самый  медленный  поезд,  который
шел 22 часа вместо 14. Все это  может  показаться  мелочами,  не  стоящими
упоминания, но они приобретают весьма существенное значение, если  учесть,
что в России предо мной из всех сил старались  щегольнуть  деловитостью  и
порядком. Когда, сев в  вагон,  я  узнал,  что  мы  тащимся  с  черепашьей
скоростью, а курьерский поезд ушел три часа  назад,  в  то  время  как  мы
томились в  вестибюле  нашего  особняка  у  своих  чемоданов,  нетерпеливо
ожидая, пока за нами приедут, на меня снизошел дух красноречия и уста  мои
разверзлись. Я поговорил с нашим гидом как мужчина с мужчиной  и  высказал
ему все, что я думаю о  русских  порядках.  Он  почтительно  выслушал  мою
язвительную  тираду  и,  когда  я,  наконец,  остановился,   ответил   мне
извинением, характерным для теперешнего умонастроения русских: "Видите ли,
блокада..."
   Хотя  мне  не  удалось  лично  повидаться  с   Луначарским,   я   сумел
познакомиться со многим, что сделано им в области  народного  просвещения.
Основной материал, с которым приходится  иметь  дело  работнику  народного
просвещения, - это люди, а в них, во всяком  случае,  Россия  все  еще  не
испытывает недостатка; так что в этом отношении  Луначарский  находится  в
лучшем положении, чем большинство его коллег.  И  должен  признаться,  что
работа большевиков в этой области, к которой я сперва  отнесся  с  большим
недоверием и предубеждением,  показалась  мне  поразительно  плодотворной,
если принять во внимание стоящие перед ними огромные трудности.
   Начало было весьма неудачным. Как  только  я  приехал  в  Петроград,  я
попросил показать мне школу, и это было сделано на следующий день; я уехал
оттуда с самым  неблагоприятным  впечатлением.  Школа  была  исключительно
хорошо оборудована, гораздо лучше, чем рядовые английские начальные школы;
дети казались смышлеными и хорошо развитыми. Но мы приехали после  занятий
и не смогли побывать на уроках; судя по поведению учеников,  дисциплина  в
школе сильно хромала. Я решил, что мне показали специально  подготовленную
для моего посещения школу и что это все, чем может похвалиться  Петроград.
Человек, сопровождавший нас во время этого визита, начал спрашивать  детей
об английской литературе и их любимых писателях. Одно  имя  господствовало
над всеми остальными. Мое собственное. Такие незначительные  персоны,  как
Мильтон, Диккенс, Шекспир, копошились у ног этого  литературного  колосса.
Опрос продолжался, и дети перечислили названия доброй  дюжины  моих  книг.
Тут я заявил, что абсолютно удовлетворен всем, что видел и  слышал,  и  не
желаю больше ничего осматривать - ибо,  в  самом  деле,  чего  еще  я  мог
желать? - и покинул школу с натянутой улыбкой, возмущенный  организаторами
этого посещения.
   Через три  дня  я  внезапно  отменил  всю  свою  утреннюю  программу  и
потребовал, чтобы  мне  немедленно  показали  другую  школу,  любую  школу
поблизости. Я был уверен, что первый раз  меня  вводили  в  заблуждение  и
теперь-то я попаду в поистине скверную школу. На самом  деле  все,  что  я
увидел, было гораздо лучше  -  и  здание,  и  оборудование,  и  дисциплина
школьников. Побывав на уроках, я убедился в том, что  обучение  поставлено
превосходно. Большинство учителей - женщины средних  лет;  они  производят
впечатление опытных  педагогов.  Я  выбрал  урок  геометрии,  так  как  он
излагается универсальным языком чертежей  на  доске.  Мне  показали  также
массу отличных чертежей и макетов, сделанных учениками. Школа  располагает
большим количеством наглядных пособий; из  них  мне  особенно  понравилась
хорошо подобранная серия пейзажей для  преподавания  географии.  Там  есть
также много химических и физических приборов, и  они,  несомненно,  хорошо
используются. Я видел, как готовили обед для  детей  (в  Советской  России
дети питаются в школе); он был вкусно сварен из продуктов гораздо  лучшего
качества, чем обед, который мы видели в районной кухне. Все в  этой  школе
производило несравненно лучшее впечатление. Под конец мы решили  проверить
необычайную популярность Герберта Уэллса среди русских  подростков.  Никто
из этих детей никогда не слыхал о нем. В школьной библиотеке  не  было  ни
одной его книги. Это окончательно убедило меня в том,  что  я  нахожусь  в
совершенно нормальном учебном заведении. Теперь  я  понял,  что  в  первой
школе меня вовсе не хотели ввести  в  заблуждение  относительно  состояния
обучения в России, как я решил в гневе, а все произошло  потому,  что  мой
литературный друг, критик г.Чуковский, горячо желая показать мне, как меня
любят в России, подготовил эту невинную  инсценировку,  слегка  позабыв  о
всей серьезности моей миссии.
   После  того  как  я  собрал   дополнительный   материал   и   обменялся
впечатлениями с теми, кто побывал в России, в частности с  д-ром  Хэйденом
Гэстом, который тоже "застал врасплох" несколько школ в Москве, я пришел к
убеждению, что в  условиях  колоссальных  трудностей  в  Советской  России
непрерывно  идет  грандиозная  работа  по  народному  просвещению  и  что,
несмотря на всю тяжесть положения в стране, количество школ  в  городах  и
качество преподавания неизмеримо выросли со времен царского  режима.  (Все
это,  как  и  в  других  случаях,  почти  не  касается  крестьянства,   за
исключением некоторых "показательных" районов.) Школы, которые я видел, не
отличались от хороших средних школ Англии. Туда принимают всех, и делаются
попытки ввести  обязательное  обучение.  Конечно,  Россия  сталкивается  с
особыми затруднениями. Во многих школах не  хватает  учителей;  не  всегда
удается заставить посещать занятия детей, которые предпочитают  заниматься
уличной торговлей. Большая часть нелегальной  торговли  в  России  ведется
детьми. Их труднее поймать, чем взрослых; к тому же русские  коммунисты  -
убежденные  противники  наказания  детей.  А  русские   дети   развиваются
поразительно быстро для северян.
   Совместное  обучение  подростков  до  15-16  лет  в  стране  с   такими
расшатанными  устоями,  как  Россия   наших   дней,   привело   к   дурным
последствиям.  Я  узнал  об  этом,  когда   бывший   глава   петроградской
Чрезвычайной Комиссии Бакаев и его коллега Залуцкий  приехали  к  Горькому
посоветоваться по этому вопросу. Они совершенно откровенно  обсуждали  все
это при мне, и их разговор тут же переводился на английский. Мне  показали
собранные и опубликованные большевиками потрясающие статистические  данные
о моральном  разложении  петроградской  молодежи.  Не  знаю,  как  бы  они
выглядели по сравнению с английскими статистическими данными, если таковые
имеются, о некоторых страшных  для  молодежи  районах  Лондона  или  таких
славящихся  своими  притонами  городах,  как  Ридинг.  (Читателю   следует
ознакомиться с  отчетом  фабианского  общества  о  состоянии  проституции,
озаглавленным  "Пути  падения".)  Не  знаю,   каков   был   бы   результат
сопоставления этих данных с тем, что было при царском режиме.  Я  не  могу
даже судить о том, в какой степени это  ужасное  явление  в  России  можно
отнести  за  счет  отчаяния,  вызванного  нуждой  и   тяжелыми   жилищными
условиями. Несомненно только, что  в  городах  России  наряду  с  подъемом
народного просвещения и интеллектуальным развитием молодежи возросла и  ее
распущенность, особенно в вопросах поле; и все это происходит в то  время,
когда старшее  поколение  соблюдает  беспримерную,  пуританскую  моральную
чистоту. Тяжелая нравственная лихорадка, переживаемая русской молодежью, -
единственное темное пятно на фоне успехов народного просвещения в  России.
Я думаю, что в основном ее нужно  рассматривать  как  одно  из  проявлений
общей  социальной  разрухи;  в  любой  европейской  стране  война  вызвала
заметное ослабление моральных устоев молодежи, но и сама революция, изгнав
из школ немало старых, опытных  педагогов  и  поставив  под  сомнение  все
моральные нормы, безусловно, способствовала, пока трудно сказать  в  какой
степени, усилению неразберихи в этих вопросах в сегодняшней России.
   Когда перед большевиками встали во весь рост проблемы  голода,  распада
семейных очагов, социального хаоса, они начали брать городских  детей  под
опеку государства, организуя для них школы с  общежитиями.  Подобно  детям
высших классов Англии, городские дети России учатся  в  школах-интернатах.
Рядом со второй из посещенных мною в Петрограде школ находятся два больших
здания  -  общежитие  для  мальчиков  и  общежитие  для  девочек.  В  этих
учреждениях прививают детям  навыки  элементарной  гигиены  и  приучают  к
моральной дисциплине. И этого  тоже  требуют  не  только  коммунистические
принципы, но и жестокая необходимость. Некоторые русские города постепенно
превращаются по своим условиям в сплошные трущобы, и большевики  вынуждены
играть роль некоего гигантского д-ра Барнардо.
   Мы познакомились  с  работой  приемника-распределителя,  куда  приводят
своих детей родители, не  имеющие  возможности  в  этих  ужасных  условиях
уберечь их от влияния улицы, прокормить и содержать  в  чистоте.  Приемник
помещается  в  здании  Европейской  гостиницы,  куда  при  старом   режиме
приезжало поужинать множество веселых компаний. На  крыше  еще  сохранился
летний сад, где обычно играл струнный квартет, и, поднимаясь по  лестнице,
мы прошли мимо матового стекла, на котором золотыми буквами было  написано
по-французски "Coiffeur des Dames".
   Изящные золоченые стрелки указывали путь в "Ресторан" - понятие,  давно
вышедшее из обихода мрачной петербургской действительности. Сюда  приводят
детей. Сперва их помещают в карантин,  где  выясняют,  не  больны  ли  они
заразными болезнями, и проводят санитарный  осмотр  (у  девяти  из  десяти
новичков водятся насекомые), а затем - во второй карантин,  где  некоторое
время проверяют, нет ли у них дурных привычек и каких-либо  отклонений  от
нормы.  Некоторых  приходится   отправлять   в   специальные   школы   для
дефективных, остальные вливаются в общую массу  детей,  взятых  под  опеку
государства, и распределяются по школам-интернатам.
   Здесь мы, конечно, имеем дело с процессом "разрушения  семьи",  который
идет полным ходом;  опека  распространяется  на  детей  самого  различного
происхождения. Родители могут посещать  своих  детей  в  течение  дня  без
особых  ограничений.  Но  они  не  имеют  права  вмешиваться   в   вопросы
воспитания,  одежды  и  т.д.  Мы  провели  некоторое  время  среди  детей,
всесторонне знакомясь с их  жизнью  в  приемнике,  и  они  показались  нам
здоровыми, довольными и счастливыми. Дело в том,  что  они  находятся  под
присмотром   очень   хорошего   персонала.   Немало   людей,   политически
неблагонадежных или открыто недовольных новым режимом, но желающих тем  не
менее служить России, находят в таких детских учреждениях работу,  которую
они могут-выполнять с чистым сердцем и спокойной совестью. Оказалось,  что
моя переводчица хорошо знает даму, которая показывала  нам  приемник;  они
часто  обедали  и  ужинали  в  Европейской  гостинице  в  дни  ее   былого
великолепия. Теперь эта дама очень скромно одета, у нее стриженые  волосы,
держится она очень серьезно; ее муж - белогвардеец  и  служит  в  польской
армии, двое ее детей живут в интернате, и она  по-матерински  заботится  о
десятках других малышей. Чувствовалось, что эта женщина  гордится  работой
своего учреждения, и она сама говорила нам, что в этом городе  нужды,  под
угрозой надвигающегося  голода,  она  живет  гораздо  более  интересной  и
содержательной жизнью, чем в былые дни.
   Объем книги не позволяет мне остановиться на всей той работе в  области
просвещения и воспитания, с которой мы  познакомились  в  России.  Я  хочу
сказать лишь несколько слов о доме отдыха для рабочих на Каменном острове.
Это начинание  показалось  мне  одновременно  и  превосходным  и  довольно
курьезным. Рабочих посылают сюда на  2-3  недели  отдохнуть  в  культурных
условиях. Дом отдыха - прекрасная дача  с  большим  парком,  оранжереей  и
подсобными помещениями. В столовой  -  белые  скатерти,  цветы  и  т.д.  И
рабочий должен вести себя в соответствии с этой изящной  обстановкой;  это
один из методов его перевоспитания. Мне рассказывали, что, если отдыхающий
забудется  и,  откашлявшись,  по  доброй  старой  простонародной  привычке
сплюнет на пол,  служитель  обводит  это  место  мелом  и  предлагает  ему
вытереть оскверненный паркет. Аллея, ведущая к  дому  отдыха,  украшена  в
футуристическом  духе;  у  ворот  возвышается  огромная  фигура  рабочего,
опирающегося  на  молот;  она  сделана  из  гипса,  взятого   из   запасов
хирургических отделений петроградских больниц... Но ведь  в  конце  концов
стремление перевоспитать рабочих, поместив  их  в  культурную  обстановку,
само по себе не может вызывать возражений...
   Мне трудно дать окончательную оценку многим из этих усилий большевиков.
Можно сказать одно - здесь идет созидательная и просветительная работа,  в
которой перемешалось и достойное  восхищения  и  нелепое,  но,  во  всяком
случае, появились островки созидающего, самоотверженного труда, вселяющего
надежду на лучшее будущее в этом море  ужасающей  нужды  и  беспредельного
упадка. Кто может сказать, окажутся ли они достаточно прочными,  чтобы  не
дать погибнуть этой идущей ко дну стране? Кто может угадать, насколько они
вырастут и окрепнут, если Россия получит передышку от гражданской войны  и
интервенции, от голода и нужды?  Об  этой-то  обновленной  России,  России
будущего, я и хотел больше  всего  поговорить  с  Лениным,  направляясь  в
Кремль. Об этой беседе я расскажу в последней главе.



5. ПЕТРОГРАДСКИЙ СОВЕТ

   В четверг, 7 октября, мы  присутствовали  на  заседании  Петроградского
Совета. Нам говорили, что этот законодательный орган сильно отличается  от
английской палаты общин, и это действительно так. Работа этой организации,
как и  всех  других  в  Советской  России,  показалась  нам  исключительно
непродуманной  и  бесплановой.  Трудно  себе  представить  менее   удачную
организацию учреждения, имеющего такие обширные функции и  несущего  такую
ответственность, как Петроградский Совет.
   Заседание происходило в  Таврическом  дворце,  когда-то  принадлежавшем
фавориту  Екатерины  II  Потемкину.  При  царском  режиме  здесь  заседала
Государственная дума; я посетил ее в 1914 году и  слышал  скучные  прения.
Г-н Морис Беринг и один из Бенкендорфов провели меня на хоры  для  гостей,
охватывавшие полукругом зал заседаний. В самом зале около тысячи мест,  но
большинство из них  пустовало.  Председатель,  вооруженный  колокольчиком,
сидел   на   возвышении   над   трибуной;   позади   него    расположились
стенографистки. Я забыл, какой вопрос тогда обсуждался; во всяком  случае,
он не представлял большого интереса. Помню, Беринг обратил мое внимание на
то,  что  среди  депутатов  III  Думы  [речь,  по-видимому,  идет   о   IV
Государственной думе] было много священников; их  рясы  и  бороды  заметно
выделялись среди малочисленной аудитории.
   На этот раз мы были уже  не  посторонними  наблюдателями,  а  активными
участниками  заседания;  нас  поместили  позади   стола   президиума,   на
возвышении, где обычно сидят члены правительства, официальные посетители и
т.п. Стол президиума, трибуна и места для стенографисток - все  оставалось
как раньше, но  атмосфера  вялого  парламентаризма  сменилась  обстановкой
многолюдного, шумного, по-особому  волнующего  массового  митинга.  Вокруг
нас, на возвышении позади президиума,  на  идущих  полукругом  скамьях,  с
трудом  разместилось  более  двухсот  человек  -  военные  моряки,   люди,
принадлежавшие, судя по одежде, к интеллигенции и рабочему  классу,  много
женщин с хорошими, серьезными лицами, один  или  два  азиата  и  несколько
человек неопределенного вида