пятном.
     Лямин не слишком удивлялся чрезвычайному происшествию, потому что был
захвачен одним стремлением. Его воля кипела  и  пыталась  пробиться  через
затычку на своем пути. Не нужен этот Альфред!
     Опустилось какое-то затемнение, похожее на большой бархатный занавес,
а когда он поднялся, то Борис обнаружил себя на платформе станции  Репино.
Причем, теперь он оказался не ниже, а выше других  граждан,  да  и  плечам
требовался больший простор. Однако  это  обстоятельство  было  столь  мало
интересным, как и выборы короля в солнечном Лесото.
     Уже смеркалось, но Борис знал куда идти - по правой  крайней  дорожке
до... Он подождал, когда сгустится смутный облачный  вечер  и  кинул  псу,
стерегущему  виллу,  пожевать  мясца.  Мясца,  насыщенного  крутой   дозой
димедрола. Потом перебрался через забор, вырезал стекло  и  протиснулся  в
притопленное  оконце  подвала.  Аккуратно  обогнул  пинг-понговый  стол  и
усилитель "Фендер", вскарабкался по  приставной  лесенке,  через  люк,  на
первый этаж. Спустил со стенного гвоздя двустволку  десятого  калибра,  из
ящика красивого  резного  столика  позаимствовал  несколько  патронов  "на
медведя".  Зарядил  стволы,  снял  с  предохранителя,  положил  пальцы  на
спусковые крючки.
     Хозяин обнаружился на втором этаже - отдыхал в кресле лицом от двери.
Пиликал и помигивал телевизор, отдыхающий гражданин, скорее всего, дремал,
его прилизанная макушка чуть-чуть склонилась набок. Лямин поднес  ствол  к
спинке кресла, пытаясь определить, в  каком  направлении  находится  комок
деятельных мышц под названием "сердце".
     Палец дожимает спусковой крючок до  упора.  Вместе  с  громом  хозяин
катапультируется на пол, зато все брызги тонут в обивке кресла. На пиджаке
у вылетевшего неаккуратная дыра,  пускающая  легкий  дымок,  внизу  что-то
журчит. Лямин выдергивает вилку телевизора и гасит свет.  Спокойной  ночи,
Альфред Мамедович. Двустволка с аккуратно протертыми прикладом,  цевьем  и
спусковыми крючками отправляется  на  стенной  гвоздь  -  украшать  ковер,
неизрасходованные патроны ложатся  отдыхать  в  ящик.  И  вот  уже  Лямина
встречает ночными запахами сад. Надо торопится на последнюю электричку...


     Боря открыл глаза, пошевелил слабеньким членами. На часах пять  утра,
где-то коровы мумуканьем  приветствуют  начало  нового  дня,  волки  же  с
довольным урчанием сытых утроб отходят ко сну.
     Тело было разжиженным, но нигде не  болело,  не  свербило  и  никаких
напряжений. В голове - чисто и свежо. На такое состояние Боре не  хотелось
жаловаться, ведь явно полегчало. Как-нибудь все образуется.  Работает-таки
сцеволин. Да поджарьте Боре сейчас задницу на сковородке, и  то  он  будет
радоваться, что до золотой свадьбы заживет. Все, как давно уже не  бывало,
доставляло удовлетворение: и дополнительный храп, и  дурацкая  книжка  про
колдунов и "дураконов", и соплевидный фильм про бестолковую  коротышку  из
Мексики. А что приснилась-привиделась чушь про мокруху  на  даче  -  разве
кому-то от этого стало хуже или грустнее?
     Вскоре после несытного, но приятного обеда, раздался  стук  в  дверь.
Через десять секунд в прихожей толпились приземистые милиционеры в  формах
или кургузых кожаных плащах. Недолго потолпившись, визитеры  стали  быстро
расползаться по тщедушным  комнаткам  хрущобы,  так  что  и  не  уследишь.
Наконец, выделился главный из них, маленький белесый живчик.
     - Догадываешься, Лямин, что у нас в Афгане с такими как ты делали?
     "Лишь бы не контуженный", - взмолился про себя Боря. Его  собственный
дядька, контуженный на войне,  сильно  выпроставшись  из  окна,  плевал  в
праздничные дни на гуляющую внизу  публику.  Но  однажды,  увлекшись  этим
делом, отправился вслед за своим плевком.
     - Догадываюсь,  товарищ  лейтенант.  Случайно  попадали  им  пулей  в
затылок. Умную голову легче подстрелить - она большая.
     - В этом твой ум проявляется? - непримиримо проявил себя  милиционер,
швырнув на стол долговую расписку, оставленную Борей у кредитора.
     - Одалживать даже  Карл  Маркс  не  запрещал.  А  если  Гасан-Мамедов
нарисовал свои денежки каким-нибудь  неправильным  образом,  то  это  ваши
внутренние дела.
     Малыш-следователь аж взвился.
     - А ты красиво его кокнул? Значит, любишь должки, которые отдавать не
надо. - Ввиду слабой реакции Бориса лейтенант переключился "на публику". -
Знал ведь гад, что долговая расписка не документ.
     "Ну и ну, сон в руку оказался, сразу ясновидение и ясночувствование у
меня  прорезались".  Боря  не  обрадовался  ни  своему  экстрасенству,  ни
безвозвратной  ссуде  -  хотя  полжизни  мечтал  о  подобных  вещах.  Или,
возможно, легкая подсознательная радость и проскочила  мышкой,  но  быстро
скрылась,  сменившись   тревогой.   Впрочем,   сцеволин   еще   действовал
размягчающим образом.
     - Есть вещи поважнее денег, сударь,  -  торжественно  заявил  Боря  и
уточнил. - Разве это слова "гада"?.
     - Не думай, Лямин, что я уважаю придурков. Ладно, двинулись.
     - Нажмите на тормоза. Санкция на арест - где?
     -  Ты  задержан  по  подозрению  в   убийстве   Альфреда   Мамедовича
Гасан-Мамедова. Я - следователь Фалалеев.



                                    2

     После весьма насыщенной ночи и утомительного дня  я  покинул  мрачную
обитель, дав подписку о невыезде. Все это время работал  конвейер,  допрос
за допросом. Я не взбесился, потому лишь,  наверное,  что  доза  сцеволина
меня еще кое-как утешала.
     Конечно, я мог произнести все нужные ментам признания -  если  бы  со
мной поработали "добровольные помощники" следствия из числа  сокамерников.
Однако молодой специалист Фалалеев играл все-таки по правилам.
     Я ему всю правду рассказал, конечно же, исключая видение -  не  стоит
разлагать ядовитыми оккультными  словами  нежный  милицейский  ум.  Алиби,
слава  Богу,  железными  оказалось.  В  то  время,  когда   Гасан-Мамедову
раскурочили грудную клетку (точь-в-точь мой сон), я все-таки валялся  дома
под балдой. И старушки, высаженные  на  скамейке  у  подъезда,  стали  мне
союзницами, подтвердив  мою  неподвижность.  Тоже  и  сосед  по  площадке,
который весь вечер пилил на лестнице какие-то колобашки. Кроме того, около
виллы Гасан-Мамедова обнаружились следы башмаков, куда более здоровых, чем
мои аккуратные тапочки. В общем, белобрысый следователь  Илья  Фалалеев  и
мог бы  помариновать  меня,  но  от  афганских  боев  у  него  мозги,  как
выяснилось, не вылетели. В общем, он пораскинул ими  и  выставил  меня  на
улицу.
     Сто пятьдесят тысяч. Мои и не мои.  Счастье  или  горе?  Не  в  силах
ответствовать на сей вопрос, направил стопы к второму своему филантропу  -
Михаилу Петровичу Сухорукову. В  отличие  от  скороспелки  Гасан-Мамедова,
этот товарищ с давних пор отдавал всего себя (и брал взамен у  других)  на
высоких, хотя  и  закулисных  постах.  За  что  получал  от  довольной  им
советской родины благодарности в письменном виде, вымпелы,  бюсты  вождей,
именные часы и шашки (те, что для кромсания врага и те, что для  отдыха  с
друзьями). Все  это  наглядно  присутствовало  в  его  большой  сталинской
квартире дома стиля "ампир-вампир". Присутствовали и те  подарки,  которые
он делал сам себе, умело пользуясь служебным  положением:  иконы,  фарфор,
серебро-Фаберже и такое прочее. Товарищ  Сухоруков,  отбарабанив  свое  на
передовых рубежах, сохранил красивый революционный хохолок на голове, стал
пенсионером и преподавателем капээсэсной истории в том самом вузе, где мне
удалось поучиться.
     В моей голове даже сохранилась такая картинка - на  экзамене,  где  я
обречен  на  муки  и  пытки,  личность  нездешней  наружности  лопочет  на
советско-вьетнамском диалекте:  "това-рися  Ле-нин  и  това-рися  Круп-ски
вдва-ем меч-тали о проли-тарски лево-рюци",  а  товарищ  Сухоруков  только
сладостно кивает и приговаривает: "Правильно, товарищ  Фан  Вам".  Конечно
же, преподавателю льстило, что слушать его лекции,  оторвавшись  от  своих
бананов и АКМов, явился из далеких джунглей даже Фан Вам.  А  я  оторвался
всего лишь от яичницы-глазуньи, поэтому товарищ Сухоруков ел  меня  поедом
за какой-то седьмой съезд КПСС, который в моем мозгу скрестился с восьмым.
     Страничку  из  моей  рукописи  пенсионер-съездовед   тоже   прочитал.
Кажется, эту:


     - Мне удалось засечь след "товарища", Уотсон.
     - Неужели, Холмс. Я не верю своим ушам.
     - Его видели в пивной, в Тилбери, в компании с местным профсоюзником.
Он был опознан, потому  что  добавлял  пиво  в  водку  для  получения  так
называемого "ерша".
     - Worsh (уорш)? Какое странное название  и  странные  вкусы!  Однако,
если мы поторопимся, то успеем на четырехчасовой поезд.
     - Уотсон, Уотсон. В доброй старой  Англии  всеобщая  стачка,  первая,
может быть, со времен Уильяма Нормандского. Ах да, чуть не забыл, тогда не
было профсоюзов. Однако, мы сдвинемся  с  места.  На  автомобиле  шведской
фирмы "Вольво". Четыре цилиндра, двадцать четыре лошадиные силы,  то  есть
примерно шесть носорожьих, скорость огибания  пространства-времени  до  60
миль в час.
     Холмс и Уотсон вышли на Бейкер-стрит, где мрачный забастовщик в кепке
спросил их:
     - Почему я работаю, но ничего не имею?
     - Потому что вы, наверное, работаете над собой, - отразил Холмс.
     - Труд должен быть первейшей потребностью, - кинул прохожий.
     - Советую это проверить на себе.
     Тогда угрюмый тип прошелся по начищенным штиблетам джентльменов.
     - Если вы меня не извините за это, я погуляю  по  вашим  котелкам,  -
предупредил он. Уотсон хотел вытащить перчатку и  отхлестать  обидчика  по
щекам, но Холмс остановил: "Это бедное дитя не ведает, что творит, простим
его." После  чего  изящным  приемом  джиу-джитсу  отправил  "бедное  дитя"
головой в урну. "Прощение не исключает воспитания".
     Через полтора часа два  джентльмена,  покинув  кабину  модели  "Якоб"
вступили на территорию дважды краснознаменной пивной "Струя вождя".
     - Где мы можем найти мистера Ривса,  любезный?  -  спросил  Уотсон  у
красноносого человека за стойкой.
     - На бороде, - неучтиво ответил русской прибауткой трактирщик. - Ну а
вам-то какое дело?
     Красноносый   сплюнул,   глянув   на    джентльменистую    наружность
спросившего, и отвернулся.
     - Послушайте, синьор помидор, не  соблаговолите  ли...  -  иронически
выступил Уотсон, но трактирщик, не оборачиваясь, отрезал.
     - Товарищ помидор. Он тоже красный. А теперь советую оказаться по  ту
сторону двери.
     - Но может хоть кружечку пивка принесете?
     - Тебе надо, ты и неси, - не оставил никаких надежд мужчина.
     - Почему такой пролетарский голос и манеры ирландского каторжника?  -
встрял Холмс. - Вы же частный собственник и вам есть что терять.
     - Эту стойку сраную?! Fuck you, shed. Я стану начальником госпивной и
не надо будет заботиться о том, чтоб купить подешевле да продать подороже.
План будет. Понял ты, временный. А теперь чеши отсюда.
     - Дай нос, - неожиданным образом отозвался Холмс.  Хозяйчик  пивнушки
от изумления выпучился и икнул. А джентльмен вдел  свои  пальцы  в  ноздри
мужчины и, потянув на себя, трахнул своим высоким лбом в его приземистый -
приемом, распространенным у сицилийских разбойников. Пивнушник опрокинулся
назад и, ударив стену, ненадолго обмяк. А когда снова ожил, то взгляд  его
из орлиного стал воробьиным.
     - Считайте, что вы сделались начальником госпивной, - выдержав паузу,
произнес Холмс, - а я начальником треста  госпивных.  И  вы  не  выполнили
план... Ну, где же Ривс и его новый приятель по имени товарищ Пантелей?
     - Час тому, как они уехали в киношку  "Лучший  мир",  так  ее  теперь
кличут.  Это  налево,  с  полмили  топать.  Там   Ривс   выступает   перед
рабочими-транспортниками.
     - Ну, прощай, начальник струи. Прости меня, нос. Или, Уотсон,  съедим
еще тут по бифштексику?
     - Вы же знаете, я вегетарианец. Мне мясо жалко.
     -  А  ему  нас?  Это  му-му  рогатое  нас  бы  пожалело?  -  и  Холмс
пронзительно взглянул на трактирщика.
     - Зачем вы так, Холмс?  -  обратился  Уотсон  с  попрекающим  словом,
правда уже на улице.
     - И я поддаюсь заразе, ведь я тоже пью  из  лондонского  водопровода.
Будем считать, что я не красноносого  обидел,  а  демона,  который  в  нем
сидит. Ладно, нам пора в "Лучший мир".
     Могучий "Якоб", прибыв к месту  будущего  происшествия,  спрятался  в
кустах. Через дом и дорогу темнел в  мокром  воздухе  барак,  из  которого
доносились горячечные несоответствующие погоде голоса.
     - Переоденемся, Уотсон, иначе нас могут не понять, - Холмс выудил  из
багажника кучу ударно воняющего тряпья.
     - Не переборщить бы, - Уотсон  с  сомнением  потянул  воздух  и  стал
натягивать грязные шмотки поверх костюма.
     Двое переодетых джентльменов, обогнув парочку лениво  жующих  верзил,
вошли в синематограф. Искусство кино замещал собой Ривс, который, находясь
перед экраном, клеймил и высмеивал, обзывал  и  стирал  в  порошок  имущий
класс.  Собрание,  прилежно  внимая,  отвечало  бурными   продолжительными
аплодисментами и выделением адреналина, а также бензола и некоторых других
газов. В массе костюмов  присутствовали  одеяния  разных  окраин  империи,
индийские  чалмы,  папуасские  набедренные  повязки,  эскимосские  меховые
изделия. Какой-то каннибал даже пытался оборвать оратора: "Зачем говорить,
что богатый человек всегда плохой? Мы однажды такого  съели  -  оказалось,
хороший". Но людоед тут же был изгнан за оппортунизм.  Как  всегда  первой
освободилась от пут сексуальная сфера: затерявшиеся в  углах  забастовщицы
довольным хихиканьем  выдавали  свое  присутствие  в  объятиях  окружающих
мужчин. Нередко люди, изрядно хлебнувшие пива, выходили к забору по нужде.
В общем, отдых был содержательным.
     - Писающие на забор большевики - это что, пощечина буржуазным вкусам?
- поинтересовался Уотсон, но Холмс был сосредоточен на другом.
     - Мне кажется, кто-то пялится на горлопана  из-за  кулис.  Но  пройти
туда через сцену нам не придется. На пути еще более крепкие ребята, чем  у
дверей. Мы сейчас выйдем на воздух и попадем в "Лучший мир" со  служебного
входа.
     Однако, тыл барака прикрывало двое бдительных часовых. Вдоль наружной
стены поднималась лесенка к двери в аппаратную, около которой  переминался
первый  охранник.  Второй  топал  туда-сюда  у  первой  ступеньки.   Этого
обезвредил Уотсон, нырнув под лестницу и вынырнув оттуда,  чтобы  наложить
компресс  с  хлороформом  на  внимательное  лицо  часового.  Верхнего   же
охранника  ссадил  вниз  Холмс,  использовав  малайское  духовое  ружье  и
стрелку, смазанную усыпительным средством.
     Товарища Пантелея  нашли  за  кулисами  в  руководящей  позе.  Хорошо
смазанные сапоги выдавали его и на этот раз.
     - Откуда, товарищи? - постарался не обнаружить своего удивления агент
ГПУ.
     - Мы революционные мусорщики из Уайтчэпела.
     - Разве к вам не приезжал уполномоченный? Разве вы забыли, что первый
признак революции - это дисциплина передового пролетарского отряда.
     - Уполномоченный не приезжал. А мусора у нас выше головы. Мы его даже
подвозили со свалки для укрепления наших позиций. Только что нам теперь  с
получившейся вонью делать?
     - Эта вонь деморализует эксплуататоров,  -  уверенно  сказал  товарищ
Пантелей.
     - А нас?
     - А нас нет. Не может быть у нас такого ханжеского чистоплюйства, как
у имущего класса.
     - Убедительно звучит. - Холмс снял носок, также входивший в  комплект
новой одежды, и поднес к носу "товарища". Тот отшатнулся,  чтобы  побороть
запах, а  сынок  великого  сыщика  заговорщицким  тоном  произнес.  -  Вы,
случаем, не продаете складную баррикаду?
     - Ваши документы, - всполошился товарищ  Пантелей,  почуяв  классовым
чутьем неладное.
     Не получив ответа  на  свое  требование,  закулисный  деятель  позвал
подручных, однако никто не явился на зов.
     - Товарищ Пантелей, ждем ваших показаний о  том,  кто  и  где  вводит
психотропные химикаты в лондонский водопровод?
     Собеседника из "товарища" не получилось. Он рванулся в сторону сцены,
но предусмотрительный Уотсон сделал ему подножку. Рухнувший агент  потянул
из сапога револьвер, но Холмс выбил  "товарищ  маузер"  окинавским  ударом
мае-гери. Агент Пантелей заорал, но бурные продолжительные аплодисменты  в
зале разметали пронзительные звуки его голоса. Возбудитель Ривс  на  сцене
как раз сказал про справедливый рабочий кулак,  обрушивающийся  на  жирный
буржуазный загривок.
     Наконец агент унялся и заявил вполне спокойно.
     - Наклонитесь, я все скажу.
     - Очень интересно послушать.
     Но  когда  Холмс  склонил  голову,  товарищ  Пантелей  сунул  нож   в
беззащитный живот джентльмена. Еще немного  бы  и  каюк...  однако  Уотсон
успел  использовать  зулусский  ассегай  для  нейтрализации  агента.   Тот
дернулся и затих.
     - Настала очередь спросить: что вы  наделали,  Уотсон?  -  возмутился
Холмс. -  Если  он  сейчас  уйдет  в  мир  иной  -  я  представляю,  какой
металлургический рай у большевиков -  нам  вовек  не  найти  концов  этого
преступления.
     - Не думайте, Холмс, что вы  смогли  бы  продолжить  расследование  с
дыркой в животе. Нам лучше поскорее осмотреть агента и расстаться с местом
происшествия.
     - Не могу с вами не согласиться.
     Джентльмены срочно вывернули  карманы  и  пазухи  одежды  у  лежачего
деятеля международного рабочего движения.
     - Тут какие-то ампулы, Холмс.
     - Дайте-ка сюда. Анализ, увы, провести мы не сможем.  А  вот  вколоть
больному одну из них мы вполне в состоянии. Шприц у меня всегда  с  собой,
также как и запасные трусы. - Холмс поспешил с инъекцией.
     Вначале ничего существенного не произошло. Затем тоже, за исключением
того, что...
     - Вы видите, Холмс, какой-то свет  над  его  головой.  Не  нимб.  Там
словно открылся люк и появилась смутная фигура, до пояса, с усатым лицом и
трубкой в руке.
     - Видел и вижу. Если я не ошибаюсь, объемное  изображение  похоже  на
одного нынешнего вождя. Все-таки, Уотсон, поглядывайте  иногда  на  черный
ход. Кстати, вы верите в разную чертовщину?
     -  Я  приверженец  англиканской  церкви.  Там  это  не  принято.   Но
посмотрите, тень вождя будто втекает в тело агента.
     - Наглядное пособие по вселению сильного в слабого.
     Ни с того ни с сего смертельно раненый стал беззвучно  подниматься  и
вскоре уже стоял на ногах.
     - Гдэ я?  -  спросил  он  на  английском,  но  с  сильным  кавказским
акцентом, как догадался Холмс.
     - На съезде, товарищ Сталин. Вы собирались сказать нам, где применять
средство, а потом идти и выступать. Народ ждет.
     - Водонапорная  станция  на...  кхе-кхе.  -  Полутруп,  будто  почуяв
подвох, смолк и сделал несколько шагов, потом заговорил о чем-то своем.  -
Ва-пэрвих, я скажу им, что рэшающий пэревес  сил  уже  на  нашей  старане,
ва-втарих... - тут сияние над его головой сменилось тьмой и тело,  рухнув,
стало совершенно бездыханным и неподвижным.
     - По-моему,  товарищ  Пантелей  сам  виноват,  что  у  него  возникли
проблемы, - сказал эпитафию Холмс. - Жизнь все-таки отдал он неизвестно за
что, причем в первый раз не чужую, а свою.
     - Сматываемся по-быстрому, как говорят наши русские друзья, -  шепнул
Уотсон.
     - Надеюсь, тень вождя будет еще нам полезна. Захватим труп с собой, -
неожиданно произнес Холмс ужасные слова.


     Михаил Петрович прочитал и хмыкнул. Он хмыкнул дважды.  По-моему,  до
него не все дошло. Или он был несколько  хитрее,  чем  казался  на  первый
взгляд.
     - Это критика? - на всякий случай поинтересовался он.
     - Это самокритика, - возразил я.
     - Не сметь зажимать самокритику, - старец  вспомнил  какой-то  лозунг
поросших мхом времен и захихикал довольный.
     Затем он ввел меня в мир своей молодости, заполненной  не  свид