был.  К  величайшему  сожалению,  не  имел  случая
заполучить или приобрести. Не по карману, знаете ли.
   А то бы дал.
   Жбанков был рад поскорее зайти в снаряд и запереться там.  Он  чувствовал
себя неважно, его  отчего-то  мелко  трясло,  в  груди  то  и  дело  начинал
покалывать противный холодок. А сотни  обращенных  к  нему  взглядов  делали
самочувствие и вовсе невыносимым.
   - Пойду проверю, все ли на месте, - пробормотал Меринов и  оставил  купца
одного. Вслед за инженером последовал кучер, чтоб затащить в  снаряд  багаж.
Купец посмотрел ему в спину и вдруг страшно огорчился, что какой-то  простой
мужик заходит вперед него.
   Конечно,  Петр  Алексеевич  был  в  снаряде  и  раньше,  еще  в  процессе
строительства. Внутреннюю обстановку и расположение комнат он  нашел  вполне
удовлетворительной и даже начал прикидывать, где быть гостиной,  где  кухне,
где людской. Однако инженер в тот раз прервал  его.  Он  сказал,  что  здесь
несколько иные требования и подходить с обычными мерками не следует.
   Приблизился  полицмейстер,  помялся  немного,  не  зная,  с  чего  начать
разговор.
   - На порохе полетите? - поинтересовался он.
   - На нем, - ответил купец чуточку раздраженно, прибавив про себя: "Не  на
курином же помете".
   - Я думал, может, на керосине,  -  сказал  полицмейстер.  -  Пойду,  велю
пожарную команду позвать. Как бы сено не загорелось.
   Подходили еще люди, что-то спрашивали,  участливо  заглядывали  в  глаза.
Жбанков видел их словно в тумане  и  отвечал  часто  невпопад.  Однако  смог
почувствовать, что каждый мнется и  жмется,  будто  пришел  не  провожать  в
добрый путь, а соболезновать. Это ему совсем не понравилось.
   Появился инженер. Он коротко сморкнулся в свой  желтый  платок,  затолкал
его в карман и проговорил: - Идемте уже, наверное?
   "Идемте..."  Словно  звал  к  обеду  похлебки  откушать.  Жбанков   опять
рассердился его неуместной будничности. Скучные слова, шинель, да  еще  этот
старый платок... Мог бы хоть платок  к  случаю  новый  взять  или  купить  в
галантерее.
   В последний момент откуда-то выскочил помещик Дрожин.
   - Петр Алексеевич, душа моя, думал уж, не успею! - воскликнул он,  сжимая
купца в объятиях. - Летел сюда, лошадей едва не загнал.
   - Да что ты право! - рассердился Жбанков и оттолкнул помещика. - Чай,  не
на войну провожаешь, а? Тот ничуть не обиделся.
   - Ты давай там... Смотри, чтоб аккуратно. А то, знаешь...
   Дрожин, однако, был единственный, кто не конфузился и  говорил  в  полный
голос. Это дало купцу толику бодрости.
   - Ты, Петр Алексеевич, как полетишь, то про себя думай, что я загадал для
нас бутылочку наливки, своей, вишневой. Как вернешься  -  нарочно  для  тебя
достану, и мы ее с тобой порешим. Верно?
   Тут уж растроганный Жбанков сам приобнял его, задержался на  миг,  хлопая
по плечу, а после перекрестился и шагнул в темный провал,  зиявший  на  боку
"Князя Серебряного". Тотчас Степан громко захлопнул за ним железную дверцу и
накрепко закрутил запорное колесо.
   В полутьме, хватаясь за холодные стенки, Жбанков прошел к  своей  кабине,
где ему надлежало существовать до конца путешествия.  Саквояж  его  был  уже
здесь.
   - Ты, барин, сразу ложись на лавку и лежи там, пока не позовут, -  сказал
Степан хриплым басом. - А мы уж сами покочегарим...
   Жбанков  нащупал  в  полутьме  широкую  койку,  обитую  мягкими  кожаными
подушками, и завалился на нее вместе с  сапогами.  Пахло,  как  в  кузнечной
мастерской, а к тому же доносился звон  и  лязг,  сло„но  поблизости  катали
стальные болванки. Между ударами купец прослышал какой-то визг,  похожий  на
плач бездомного щеночка. Потом понял - за стеной скулит  Гаврюха.  Его  тоже
оставили одного в железной кабинке дожидаться непонятно чего.
   А через минуту Петр  Алексеевич  перестал  слышать  и  железный  звон,  и
Гаврюхины стенания, потому что в снаряде запалили порох.
   Все задрожало. Послышалось  сперва  негромкое  ворчание,  которое  быстро
переросло в такой рев, что казалось, сама Земля разлетается на куски. Снаряд
уже не дрожал, а трясся всей своей громадой, а рев нарастал,  крепчал  и  не
мог остановиться. Жбанков вдруг почувствовал, что сейчас умрет. Груди  стало
тяжело, словно на нее насыпали сажень земли, рев рвал уши, уже казалось, что
это воют трубы Страшного суда и вопят черти, и Петр Алексеевич  сам  проклял
себя,  что  законопатился  в  этой  железной  могиле  и  себе,  и  людям  на
погибель...
   В  этот  момент  ему  представилось,  как  внизу  разбегаются  ребятишки,
напуганные огнем и шумом,  как  крестятся  бабки  и  разевают  беззубые  рты
старики, роняя слюнявые свои цибарки, и друг его, помещик  Дрожин,  схватясь
за сердце, смотрит на серую железную колокольню, которая  изрыгает  огонь  и
тяжко отрывается от ровного поля. Жбанков начал  читать  про  себя:  сначала
Господу Иисусу, затем Святому Духу и Ангелу-Хранителю,  после  Животворящему
Кресту. Не забыл и Мытаря, и Трисвятое, и даже  Хвалебную  песнь  богородице
припомнил.
   И тут шум стал утихать. А вместе с тем пришла  легкость,  очень  какая-то
странная... "Падаем!" - мелькнуло в голове.
   - Падаем! - закричал купец в голос и забился на койке, словно в припадке.
   - Полно кричать, барин, - раздался спокойный голос Степана. - Не падаем -
летим.
   Подумав немного, он с важностью поднял палец и  прибавил:  -  К  планетам
летим!

   Все последующие дни Петр Алексеевич привыкал к разным особенностям своего
нового положения. Большую часть времени  он  проводил  в  своей  кабине,  на
койке. Особенно невыносимо стало на третий день, когда все вокруг  принялось
летать. Жбанков не стал этому удивляться, потому что читал что-то подобное в
"Ведомостях", да и не хотел он удивляться, а был только  раздосадован  своим
неуверенным  самочувствием.  К  лежанке  пришлось   прикрепляться   ремнями,
поскольку от каждого шевеления купец подымался в воздух, и если бы кто-то из
людей вошел и увидел это,  то  наверняка  про  себя  бы  подумал:  "Солидный
человек, а висит кверху пузом, что муха".
   Гаврюха  же,  напротив,  воспринял  возможность  полетов   с   поросячьим
восторгом и порхал по  коридору,  смеясь  и  играясь.  Правда,  радость  его
продолжалась всего-то один день. Потом вернулась желанная  тяжесть.  Меринов
пояснил, что это потому, что идет торможение.
   В редкие свои вылазки из кабины Петр Алексеевич видел, как инженер  сидит
в большой общей зале, в массивном дубовом кресле,  обделанном  кожей.  Перед
ним стояла железная тумба  с  "глазками"  и  рычагами,  за  которые  Меринов
непрестанно дергал. Степан и Вавила были тут же и тоже  дергали  рычаги  или
крутили колеса, если  приказывал  инженер.  А  дед  Андрей  обычно  проводил
свободное от стряпни время под  полом,  где  ползал,  что-то  подкручивая  и
подмазывая. Дело было, как понял купец,  в  общем,  нехитрое,  и  совершенно
незачем надеяться на каких-то англичан, когда и сами с усами.
   Иногда он слышал, как Вавила ругается с дедом Андреем. Вавила обвинял его
в плохой стряпне, говоря при этом,  что  "такой  тухлятиной  только  глистов
морить". Он говорил резко, едко, не произнося слова, а выплевывая их,  кривя
при этом страшные рожи. Дед всерьез обижался. Он называл Вавилу  каторжником
и рыжей образиной.
   Наконец наступил день, когда Меринов объявил радостное известие.
   - Скоро конец дороге, - сказал он. - Идите  теперь,  Петр  Алексеевич,  к
себе и привяжитесь накрепко, а то будет такая карусель, что немудрено и бока
отломать.
   Тут он пригнулся  и  быстро-быстро  заговорил  непонятными  для  Жбанкова
словами. Купец послушал его, ничегошеньки не понял и решил выяснить.
   - Ты о чем это толкуешь? - удивленно спросил он. - Ни слова разобрать  не
могу.
   Меринов растерянно оглянулся. Он полагал, что купец уже внял его совету и
удалился в свои покои.
   - С планетами говорю, - сказал  он  и  пожал  плечами,  удивляясь  такому
нелепому, по его мнению, вопросу.
   - Да как же с планетами? - рассмеялся Жбанков.
   - Обычное дело, - ответил инженер, не видя причин для веселья. -  Надо  ж
на тамошний вокзал сообщить, что прибываем.
   -  И  они  тебя  могут  слышать?  -  недоверчиво   поинтересовался   Петр
Алексеевич.
   - Так ведь это радио.
   - Как ты сказал?
   - Да радио! Вот, пожалуйста, я здесь говорю, а они меня там слышат.
   Купец приблизился, оглядел деревянную коробку с дырками.
   - И что же оно, это радио?
   - Что?
   - Хорошо, говорю, слышно?
   - А послушайте, - Меринов повертел колесико,  и  Петр  Алексеевич  своими
ушами смог уловить, как бормочут  и  переговариваются  невидимые  ему  люди,
причем слова попадались как знакомые, так и вовсе неизвестные.
   - Хе! - Купец с довольной улыбкой погладил бороду. - Взаправду слышно.  А
что, я могу так и со старухой своей пообчаться?
   - Ежели в доме есть  радио,  то  можно  и  пообщаться,  -  пожал  плечами
инженер. - Есть радио-то? Нету, верно...
   - А бог его знает, что там есть. Надо у Гаврюхи  поинтересоваться.  Пойду
спрошу.
   - Постойте,  Петр  Алексеевич.  Не  требуется  ходить,  -  Меринов  опять
повертел колесо и сказал в деревянную коробку: - Скажи, Гаврила, есть у  вас
в хозяйстве радио?
   - А на что оно нам надо? - донесся глухой, как из бочки, голос Гаврюхи. -
У нас граммофон имеется.
   - Гаврюха! - не смог сдержать восторга Жбанков. - Ты меня слышишь?
   - Ну, слышу, - скучно проговорил приказчик.
   - И я тебя слышу. Ну, дела!
   Узнав, что в снаряде  имеется  радио,  Жбанков  приподнялся  настроением.
Все-таки лучше, если знаешь, что тебя могут услышать  другие  люди.  Не  так
одиноко. Молодец, инженер, не зря деньги просил.
   Опускание на планеты было и впрямь непростым. Грохоту  и  тряски  поболе,
чем при подъеме с заречных лугов. Однако купец про себя решил, что,  видимо,
дело это обычное, раз никто не пугается и не кричит  "караул".  Но  здоровья
ему это стоило. Пришлось все утро промаяться с головной болью,  в  то  время
как  другие  уже  вышли  из  снаряда  и   поимели   возможность   обозревать
окрестности. Сам купец, хоть и был  любопытен,  на  улицу  пока  не  спешил.
Выглядывал только через стекла и видел громадного масштаба площадь, мощенную
плитами, всю уставленную чужими  снарядами,  такими  разными,  что  не  было
возможности найти хоть два похожих. Среди  снарядов  различалась  долговязая
фигура Меринова, который бродил, подметая плиты  полами  шинели,  глядел  на
снаряды и помечал в блокноте.
   Гаврюха оказался молодцом. Пока Жбанков с больной головой бока отлеживал,
он уже разузнал, где тут есть ярмарка, и даже  распорядился  нанять  подводы
для доставления товара. К тому времени, как все устроилось, Петр  Алексеевич
нашел в себе достаточно сил  выйти  на  воздух.  Надо  было  с  пристрастием
оглядеть подводы и лично убедиться, насколько они хороши, крепки ли оси.
   Вот тут-то и ждала  его  одна  умопомрачительная  картина.  Первым  делом
Жбанков увидал лошадей. И в тот же самый момент ему захотелось броситься  со
всех ног наутек.
   Лошади были мохнаты, что медведи, и рыла имели - крокодильи!
   Потрясение у купца оказалось совсем нешуточным. Однако видя, что  Гаврюха
стоит совсем рядом от них  и  ничего  не  боится,  Жбанков  чуть  осмелел  и
приблизился. Но не чрезмерно, ибо зубы животных выглядели кровожадно.
   - Других-то лошадей не было? - спросил он у приказчика.
   - Сказывали, эти самые лучшие, - беспечно ответил тот.
   Купец еще раз рассмотрел их, обошел с разных сторон.
   - Ну, хорошо, - успокоился он. - А где ж извозчики?  На  эти  слова  одна
лошадь повернула к нему свою зубастую пасть и заговорила: - Эх ты, дура!  На
что тебе извозчики, когда мы и сами тебя свезем, куда скажешь.
   Купец открыл было рот, но быстренько взял  себя  в  руки,  закрыл  его  и
некоторое время оставался задумчив.
   Увидать разных диковин им всем пришлось еще немало. Первое  время  мужики
только крестились да толкали друг дружку локтями: погляди,  мол,  вон  какое
чудо пошло. Затем попривыкли. Сразу  смогли  крепко  поставить  торговлю,  а
мужики-пилоты приняли в этом самое живое участие. Дед  Андрей  сам  стоял  в
рядах и кричал, нахваливая товар, покупатель к нему шел. Степан  подвозил  и
таскал тюки. Петру Алексеевичу оставалось только считать по вечерам выручку,
а днем же он ходил по торговым местам, выяснял потребность в товаре, помечал
на будущее.
   Для инженера Меринова дело  нашлось  само:  готовить  снаряд  к  обратной
дороге, хлопотать насчет припасов и пороху.
   В общей жизни не принимал участия лишь  Вавила.  Он  имел  какой-то  свой
интерес, вечно выходил поутру со своим личным мешком,  приходил  поздно  без
мешка или с другим мешком. Жбанков наметанным  глазом  вмиг  определил,  что
мужик ведет какую-то свою коммерцию. Раз его привел  даже  местный  урядник,
сказав, что, мол, вот ваш  затеял  в  гостиных  рядах  скандал  из-за  цены,
пришлось усмирять, а по нашей картотеке числится он бывшим  каторжником.  Но
это  ваши  дела,  и  разбирайтесь  с  ним  сами,  а  чтоб  впредь   никакого
беспокойства он нам не причинял.
   Жбанков не на шутку взволновался, узнав про Вавилу,  что  тот  каторжник.
Однако сильно ругать его не стал, поскольку предстоял еще обратный  путь,  а
там кто знает, что этому взбалмошному в рыжую голову придет?
   Были  и  иные  нелицеприятные  истории.  Не  раз  Петр  Алексеевич   имел
возможность узнать, что  и  здесь  встречаются  разного  рода  проходимцы  и
жулики. Как-то, например, возле него стал крутиться какой-то  хлыщ.  Ноги  у
него были куриные, и лицом он смахивал на некое птичье  отродье,  но  на  то
купец уже перестал удивляться. Хлыщ этот ходил, ходил, а потом и говорит:  -
Давай я тебе, мил человек, продам счетно-арифметическую машину.
   Хотел Петр Алексеевич его сразу отвадить, но по купеческой привычке любое
предложение любил сперва солидно обсудить.
   - На что она мне? - говорит.
   - Будешь на ней считать, - отвечает  незнакомец.  -  Хотя  бы  и  деньги.
Сколько  будет,  например,  квадратный  корень  из  шестисот  сорока   семи,
помноженный на девятьсот двадцать один?
   - Ну, сколько?
   - Один момент! С точностью до копеечки.
   Хлыщ  потыкал  пальцами  в  свою  машину,  потом  удивленно  произнес:  -
Семнадцать тыщ, однако, с лишним. Жбанков  кое-что  в  уме  прикинул,  затем
покачал головой.
   - Нет. Должно быть больше. Тыщ на пять-шесть больше должно выйти.
   - Один момент!  -  извинительно  пробормотал  незнакомец  и  хотел  снова
считать, но Жбанков его уже остановил.
   - Не надо, - говорит. - Если б она деньги сама зарабатывала, тогда другой
разговор. А считать мы их головой не поленимся.
   Две недели пролетели скоро. К тому времени товар был почти продан, нужные
сведения собраны. Петр Алексеевич в один из  последних  дней  имел  полезный
разговор с чиновником из местной торговой палаты.
   - Больше всего удивляюсь,  -  говорил  купец,  -  что  такие  открываются
возможности здесь для торговых людей, такой непочатый край. А вот поди ж ты,
никто к вам из наших краев не летает.
   -  Ну  почему  ж  никто?  -  солидно  возразил  чиновник.  -  Разные  там
графья-князья  частенько  наведываются   посмотреть   достопримечательности,
купить сувениров.
   - То-то и оно, что графья-князья. А наш брат купец вроде и боится к  вам,
а может, сомневается. А ведь ежели с умом начать, то очень даже просто  свое
прибыльное дело открыть.
   Чиновник потчевал Жбанкова своею особой настойкой, которая  хоть  и  чуть
горчила, но, в общем, была на совесть выделана.
   - Если имеются средства, можно и дела делать, - отвечал он. - Не грех  об
этом и поразмыслить по-хорошему. Поставить у вас  большой  вокзал,  контору,
склады, таможню. Вот и будет еще один торговый путь. А вы вот что: время  не
тратьте, а напишите путевые заметки и поместите в какой-нибудь журнал.  Есть
у вас журнал?
   - Есть газета, "Ведомости".
   - Ну, вот! Люди прочитают - глядишь, и потянутся. Один  у  нас  винокурню
откроет, другой - лавочку, третий - свечной заводик. И вам  прибыль,  и  нам
польза.
   Чиновник был похож на большого таракана, однако имел  любезные  манеры  и
потому нравился Жбанкову даже со  своими  непомерными  усами,  крылышками  и
глазами-сеточками.
   Короче  говоря,  настроение  у  Петра  Алексеевича  было  благодушное   и
мечтательное. Экспедиция хоть и не принесла ему  великих  барышей,  но  и  в
убытке не оставила. Нашлась даже возможность вознаградить  Степана  с  дедом
Андреем за помощь по торговле,  Гаврюха  с  инженером  тоже  без  премии  не
остались. Меринов в тот же день, как монету  получил,  ушел  и  воротился  с
целой торбой разных книжек, а  потом  шелестел  ими  целую  ночь.  Не  забыл
Жбанков и о своем семействе. Долго думал, каких им гостинцев выбрать,  потом
махнул рукой и купил супруге красивый платок с восьминогами, а сыновьям - по
шелковой рубахе.
   В последний вечер сидел он с  Гаврюхой  в  гостинице  и  диктовал  ему  в
журнал:
   -... Пиши дальше. Сушеная рыба - продано пять пудов, один  пуд  отдан  по
дешевке перекупщикам. Пенька - продано восемь бухт. Холсты - пятьсот  аршин,
почти все сбыто. Написал? Пиши еще - гвозди и скобы проданы мало,  и  впредь
их с собой не брать. Шкурки бобровые  -  сто  двадцать  штучек,  проданы  до
единой. Что еще? Ах, да! Посуда - фарфоровые чаши проданы все,  глиняные  же
горшки, напротив, никто не берет. Табак - вовсе  не  продан.  Написал?  Пиши
теперь примечание: насчет табаку -  приползал  змей  о  двух  головах,  взял
табаку всего фунт, да и тот на  следующий  день  принес  обратно.  При  этом
сказал: что ж вы, подлецы, мне  продали,  его  и  жрать  совсем  невозможно.
Написал? Та-а-ак...
   Петр Алексеевич задумался, писать  ли  про  деготь.  Второго  дня,  когда
Степан перекладывал тюки на подводы, прямо к "Князю Серебряному"  подкатился
безлошадный экипаж, весь  ржавый  и  в  грязи.  В  стенке  его  приоткрылась
дверочка, из нее выдвинулась железная оглобля с круглой табакеркой на конце.
У той табакерки отскочила крышка, а внутри оказался маленький комочек,  весь
красный, в прожилках. Комочек сначала вздыхал, вздыхал, потом  спросил,  нет
ли дегтю. Степан, даром что простой мужик, сразу сообразил, что  у  инженера
два бочонка было, из которых он свои колеса и пружины смазывал. Один бочонок
он и продал красному комочку, и по очень даже баснословной цене.
   - Ладно, пиши, - промолвил Жбанков, и тут в нумер явился нежданный гость.
Был он очень франтоватый, хотя из одежды  имел  только  старушечьи  чулки  и
халат без пуговиц.
   - Имею честь разузнать, не вы ли из Петербурга? - изрек  он,  покачиваясь
на длинных худосочных ножках.
   - Не из Петербурга, - настороженно ответил купец, - но, в общем,  из  тех
же краев.
   Он попытался заглянуть гостю в глаза, чтоб узнать, что у того на душе, но
не смог: глаза у чужака были там, где у порядочного человека  положено  быть
ушам, и крутились они в совершенно разные стороны.
   - Славно, славно, - оживился гость.  -  А  не  ваш  ли  транспорт  поутру
отбывает?
   - Ну... Наш, а что тебе надо, мил человек?
   - Позвольте разузнать, - франт очень изящно и премило развел  ручками,  а
на макушке у него приподнялся розовый гребешок, - не имеете  ли  возможности
взять пассажира?
   - Тебя? - деловито вопросил Гаврюха.
   - О нет, нет, речь совсем не обо мне! - залопотал  чужак,  потешно  махая
ручками. - Я полномочный поверенный одной персоны,  которая  и  желает  быть
вашим пассажиром.
   - А на что нам сдался твой пассажир? -  хмуро  спросил  Жбанков.  Ему  не
очень нравилось поведение незнакомца. Таких господ,  которые  умеют  ручками
махать да в салонах по-французски читать, знал он предостаточно и не доверял
им ни на грош.
   - Материальная сторона вас, надеюсь, заинтересует?
   - Чего?
   - Я имею сказать, что все будет с нашей  стороны  оплачено  самым  щедрым
образом.
   Петр Алексеевич сунул руки за пояс и не