Алексей Толстой.
     Семь дней, в которые был ограблен мир


     *1   Все   астрономические  и  физические  данные  в  этом
рассказе, включая также прохождение кометы Биэлы в 1933 году, -
вполне отвечают действительности. - Прим. автора.

     1.

     Трехмачтовая  яхта  "Фламинго",   распустив   снежно-белые
прямые  марселя, косые гроты и трепетные треугольники кливеров,
медленно прошла вдоль мола,  повернулась,  полоща  парусами,  -
приняла  ветер  и  скользнула,  полетела  в голубые поля Тихого
океана.
     В журнале начальника  порта  отметили:  "Яхта  "Фламинго",
владелец  Игнатий  Руф,  восемнадцать  человек команды, вышла в
16,30 в направлении юго-запад".
     Несколько  зевак  равнодушно  проводили  стройные   паруса
"Фламинго"  утонувшие  за  горизонтом.  Да  еще  два сероглазых
парня-грузчика,  сопя  трубками   за   столиком   кофейни,   на
набережной, сказали друг другу:
     - Билль,   если  бы  "Фламинго"  пошла  на  увеселительную
прогулку, то были бы дамы на борту.
     - Я тоже так думаю, Джо.
     - Билль, а ведь недаром целая шайка репортеров вертелась с
утра около яхты.
     - Я такого же мнения, - недаром.
     - А знаешь, вокруг чего они больше всего вертелись?
     - Ну-ка, скажи.
     - Вокруг  этих  длинных  ящиков,  которые  мы  грузили  на
"Фламинго".
     - Это было шампанское.
     - Я  начинаю  убеждаться, что ты глуп, как пустой бочонок,
Билль.
     - Не нужно, чтобы я обижался, Джо. Ну-ка,  по-твоему,  что
же было в длинных ящиках?
     - Если  репортеры  не  могли разнюхать, что было в ящиках,
значит никто этого не знает. А, кроме  того,  "Фламинго"  взяла
воды на три недели.
     - Тогда,  значит,  Игнатий Руф что-то задумал. Не такой он
человек, чтобы даром выкинуть за борт три недели.
     Так поговорив,  оба  парня  отхлебнули  пива  и,  упираясь
голыми локтями о столик, продолжали сосать пенковые трубки.
     "Фламинго"  под  всеми  парусами, слегка накренясь, летела
наискосок  сине-зеленым  волнам.  Матросы  в  широких  холщевых
штанах,  в белых фуфайках и белых колпачках с кисточками лежали
на полированной палубе, поблескивающей  медью,  поглядывали  на
поскрипывающие  реи, на тугие, как струны, ванты, на прохладные
волны, разлетающиеся под узким носом яхты на две пены.
     Рулевой,  крепколицый  швед,  сутуло  стоял  на  штурвале.
Огненно-рыжую  бороду  его, растущую из-под воротника, отдувало
ветром вбок. Гнались несколько чаек за яхтой и отстали.  Солнце
клонилось в безоблачную зеленоватую, золотую пыль заката. Ветер
был свеж и ровен.
     В   кают-компании  у  прямоугольного  стола  сидело  шесть
человек, молча, опустив  глаза,  сдвинув  брови.  Перед  каждым
стоял  запотевший  от  ледяного  шампанского широкий бокал. Все
курили сигары.  Синие  дымки  наверху,  в  стеклянном  колпаке,
подхватывало  и  уносило  ветром. Зыбкие отблески солнца сквозь
иллюминаторы играли на красном дереве. От качки мягко вдавались
пружины сафьяновых кресел.
     Следя за пузырьками, поднимающимися со дна  бокалов,  пять
человек, - все уже не молодые (кроме одного, инженера Корвина),
все одетые в белую фланель, сосредоточенные, с сильными скулами
и  упрямыми  затылками,  -  слушали  то, что вот уже более часу
говорил им Игнатий Руф. Никто за это  время  не  прикоснулся  к
вину.
     Игнатий Руф говорил, глядя на свои огромные руки, лежавшие
на столе,  на  их  блестящие, плоские ногти. Розовое лицо его с
огромной  нижней  частью  выразительно  двигалось.  Грудь  была
раскрыта по морскому обычаю. Короткие седые волосы двигались на
черепе вместе с глубоко вдавленными большими ушами.
     - ...В  семь  дней  мы овладеем железными дорогами, водным
транспортом,  рудниками  и  приисками,  заводами  и   фабриками
Старого  и  Нового  Света.  Мы  возьмем в руки оба рычага мира:
нефть и химическую промышленность. Мы взорвем биржу и подгребем
под себя промышленный капитал...
     Так говорил  Игнатий  Руф,  негромко,  но  с  уверенностью
выдавливая  сквозь зубы короткие слова. Развивая план действия,
он несколько раз возвращался к этой головокружительной  картине
будущего.
     - ...Закон  истории,  это  -  закон  войны.  Тот,  кто  не
наступает, нанося смертельные удары,  тот  погибает.  Тот,  кто
ждет,  когда на него нападут, - погибает. Тот, кто не опережает
противника в обширности военного замысла, -  погибает.  Я  хочу
вас  убедить  в  том,  что  мой  план разумен и неизбежен. Пять
человек  из  сидящих  здесь  (исключая  Корвина)  -  богаты   и
мужественны.  Но  вот  назавтра  эскадра  германских  воздушных
крейсеров бросит на Париж тысячу тротиловых бомб, и через сутки
весь земной шар окутается смертоносными облаками.  Тогда  я  не
поставлю ни одного цента за прочность стальных касс, - ни моей,
ни  ваших.  Теперь  даже  детям  известно,  что вслед за войной
тащится революция.
     При этом слове четверо из сидящих за столом вынули  сигары
и  усмехнулись.  Инженер Корвин, не отрываясь, глядел матовыми,
невидящими глазами в длинное, как  в  изогнутом  зеркале,  лицо
Игнатия Руфа.
     - ...Несмотря   на   эту   опасность,  не  мало  находится
джентльменов,  которые  считают  войну  основным   потребителем
промышленного рынка. Эти джентльмены - шакалы. Они трусливы. Но
есть   другие   джентльмены:  они  видят  в  войне  неизбежного
разрядителя промышленного кризиса, - в своем роде  пульсирующее
сердце мира, которое периодическими толчками гонит фабрикаты по
артериям  рынков.  Эти  джентльмены  очень  опасны, так как они
консервативны, упрямы и политически могущественны.  Покуда  они
стоят  -  непосредственно  или через рабочие правительства - на
руле государственного корабля, - мы  ни  одной  ночи  не  можем
спать  спокойно. Мы всегда на волосок от промышленного кризиса,
от войны и революции. Итак, мы должны вырвать инициативу из рук
консервативно-мыслящей промышленной буржуазии. Эти джентльмены,
рассуждающие, как лавочники эпохи  франко-прусской  войны,  эти
допотопные  буржуа,  эти  собственные гробокопатели должны быть
уничтожены. Мы должны овладеть мировым промышленным  капиталом.
Покуда  коммунисты  только  еще мобилизуют силы, мы неожиданным
ударом   бросимся   на   буржуазию   и   овладеем    твердынями
промышленности  и политической власти. А тогда мы легко свернем
шею и революции. Если мы  так  не  поступим,  -  в  спешном,  в
молниеносном порядке, - лавочники не позже апреля будущего года
заварят  химическую  войну.  Вот  копия  секретного  циркуляра,
написанного в Вашингтоне, - о скупке за  океаном  всех  запасов
индиго.  Как  вам  известно, из индиго приготовляется горчичный
газ...
     Инженер Корвин  вынул  из  портфеля  бумагу.  Игнатий  Руф
положил  ее  на  стол,  прикрыл  ладонью.  На  лбу его налилась
поперечная жила, прямой рот стиснулся, лицо было свирепо, как у
боксера на раунде перед двойным ударом в челюсть и в сердце.
     - ...Идея нашего наступления такова:  мы  должны  поразить
мир невиданным и нестерпимым ужасом...
     Четверо  сидящих за столом опять вынули сигары, но на этот
раз не усмехнулись. Глаза инженера  Корвина  медленно  мигнули.
Игнатий Руф сильно потянул воздух ноздрями.
     - ...Мы  должны  произвести  столбняк,  временный  паралич
человечества. Острие ужаса мы направим на  биржу.  В  несколько
дней  мы обесценим все ценности. Мы приобретем пакеты акций тех
предприятий, которые обеспечат нам безраздельную власть.  Когда
через  семь  дней  наши  враги опомнятся, - будет уже поздно. И
тогда мы выпустим манифест о вечном мире и о конце революции на
земле.
     Игнатий Руф взял бокал шампанского и  сейчас  же  поставил
обратно. Рука его несколько дрожала.
     - ...Каким  же  способом  мы  достигнем  нужного эффекта -
мирового ужаса? Сэр, - он грузно повернулся к инженеру Корвину,
- покажите ваши чертежи...
     Покуда в рубке происходил этот странный  разговор,  солнце
опустилось за помрачневший край океана. Рулевой, следуя данному
еще на берегу приказанию, повернул к югу.
     "Фламинго",  выбрав  гроты  и  штурмовые  кливера,  весело
летела под сильным креном, то зарываясь до палубы между черными
волнами, то сильно  и  упруго  взлетая  и  встряхиваясь  на  их
гребнях. Доброе было судно.
     Пена  в  свету  иллюминаторов кипела, стремительно уносясь
вдоль бортов его. За кормой оставалась волнующаяся  голубоватая
дорога морского свечения. В темноте вспыхивали гребни волн этим
холодноватым светом.
     Рулевой,  швед, навалился грудью на медный штурвал. Ветром
выдувало искры у него из трубки. Ветер крепчал. Пришлось "взять
рифы" и убрать марселя. Матросы побежали по вантам и, скручивая
паруса, раскачивались на мачтах, как грачи в непогоду.
     За океаном  поднималась  луна,  -  медным  огромным  шаром
выплыла из тусклого сияния. Свет ее посеребрил паруса. Тогда на
палубу  вышел Игнатий Руф и пятеро его гостей. Они остановились
у  правого  борта,  подняли  морские  бинокли  и  глядели,  все
шестеро, на лунный шар, висящий над измятой пустыней океана.
     Рулевой, с изумлением следивший за этим праздным занятием,
которому  предались  столь  почтенные  и  деловые  джентльмены,
услышал резкий голос Игнатия Руфа:
     - Я  отлично  различаю  это  в  бинокль.  Ошибки  быть  не
может...
     ...............
     В  третьем часу ночи был разбужен кок: в рубку потребовали
холодной  еды  и  горячего  грога.  Гости  все  еще  продолжали
разговаривать.  Затем,  перед  рассветом,  шесть  человек опять
смотрели на лунный шар, плывший уже высоко между бледных звезд.
     На  следующий  день  Игнатий  Руф  и  четверо  его  гостей
отдыхали  в  парусиновых  шез-лонгах  на палубе. Инженер Корвин
ходил от носа до  кормы  и  хрустел  пальцами.  День  прошел  в
молчании.
     На-утро  из-за  края  океана, из солнечной чешуи, поднялся
островок. Игнатий Руф и гости молча глядели  на  его  скалистые
очертания. Корвин крутил пуговицу на пиджаке, покуда не оторвал
ее.
     "Фламинго"  вошла  в  серпообразную бухту, бросила якорь и
спустила  гостей   в   шлюпку,   полетевшую   по   зеленоватой,
прозрачной, как воздух, воде лагуны. Ленивая волна выбросила ее
на песчаный берег.
     Здесь  между  осколков базальта покачивались тонкие стволы
кокосовых пальм, за ними весь склон был покрыт вековым  буковым
лесом,  дальше  возвышалась  отвесная  гряда  скал. Игнатий Руф
указал на них рукой, и все пошли по недавно проложенной просеке
в глубь острова.
     - Я   заарендовал   остров   на   99    лет    с    правом
экстерриториальности, - сказал Игнатий Руф. - Здесь достаточное
количество  пресной  воды и строительного материала. Мастерские
мы построим в  горах.  Эти  горы  образуют  правильное  кольцо,
окружая  остатки  потухшего  вулкана.  Его  кратер,  -  полтора
километра  в  диаметре,  -  превосходное   место   для   сборки
аппаратов.  Придется  лишь  очистить  от  камней  дно, - лучшей
площадки нельзя придумать. Части аппаратов заказаны на  заводах
Америки  и  Старого  Света.  Пароходы заарендованы и частью уже
грузятся. Если сегодня мы подпишем договор, - с будущей  недели
работы пойдут полным ходом.
     Просека  подвела  к плоскому озеру пресной воды. На берегу
стояли  дощатые  новенькие  бараки.  У  одной  двери  сидел  на
корточках  китаец-рабочий  и  курил  длинную трубку, другой мыл
белье в озере. Вдалеке слышался стук о деревья многих  топоров.
Между  скал карабкалась вереница осликов, навьюченных мешками с
цементом. Инженер Корвин объяснил, что  сейчас  идет  прокладка
дорог и установка фундаментов для мастерских. Он указал тростью
на  седловины  в  горах,  где  можно  было  различить ползающие
человеческие фигурки.
     Гости - четверо крупнейших промышленников, друзья  Игнатия
Руфа,  -  со  сдержанным волнением слушали объяснения инженера.
Подбородки  их   каменели.   Вчерашний   фантастический   план,
предложенный    Игнатием   Руфом,   сегодня   казался   твердым
предприятием, рискованным, но дьявольски дерзким. Вид  работ  в
горах,  самый  массив  гор,  принадлежащих  Игнатию  Руфу,  его
уверенность, точные объяснения инженера, реальность всего этого
острова, залитого пылающим солнцем, шумящего волнами  прибоя  и
вершинами  пальм,  даже  китаец, мирно полоскающий белье, - все
это казалось убедительным. И кроме того было ясно, что  Игнатий
Руф не отступится от дела и пойдет на него даже один.
     Промышленники  вошли  в  пустой  барак и долго совещались.
Игнатий Руф в это время сидел на пне и бросал в озеро  камушки.
Когда  компаньоны  вернулись к нему из барака, вытирая платками
черепа и затылки, он дико взглянул в их багровые лица, огромная
челюсть его отвалилась.
     - Мы идем с вами до конца, -  сказали  они,  -  мы  решили
подписать договор.

     2.

     Люди,  которым  платят  деньги за то, чтобы они совали нос
туда, куда их не просят,  -  репортеры  американских  газет,  -
разнюхали  о  плавании "Фламинго", о законтрактованных Игнатием
Руфом пароходах,  о  работах  на  острове  и  начали  запускать
сенсации.
     Все  эти  газетные  заметки вертелись вокруг любопытнейшей
тайны - трех длинных ящиков, погруженных на "Фламинго".  "Тайна
трех  ящиков".  "Таинственные ящики Игнатия Руфа". "В ближайшую
пятницу наша газета ответит на волнующий весь мир  вопрос:  что
было в ящиках на "Фламинго". Собачьи носы журналистов попали на
верный   след:  содержимое  ящиков  представлялось  отгадкой  к
грандиозным и непонятным работам, начатым на острове Руфа.
     Матрос из команды "Фламинго" рассказал репортерам,  что  в
день  прибытия  яхты  на остров ящики были выгружены и на ослах
увезены в горы, куда направились также Игнатий Руф и его гости.
Но вот что было странно: в  горах  джентльмены  оставались  всю
ночь,  днем вернулись на яхту, выспались, а на вторую ночь и на
третью снова уезжали на ослах в сторону потухшего кратера.
     Захудалая газетка в Аризоне, которой нечего  было  терять,
выпустила экстренный номер:
     "Тайна   раскрыта.   В  ящиках  Руфа  были  упакованы  три
чудовищно  обезображенные  трупа  танцовщиц  из   нью-иоркского
Мюзик-Холл-Хаус".
     Ураган статей, телеграмм, заметок пронесся по американской
прессе.  В редакциях фотографировали местных дикталографисток и
печатали   их   портреты   под   видом   жертв    таинственного
преступления.
     Другая  ничего  не  теряющая  газетка решительно выступила
против версии о танцовщицах. Она опубликовала снимок  с  трупов
трех   агентов   Коминтерна,   замученных   и   убитых  членами
Ку-Крукс-Клана. Три  еврея,  потерпевших  аварию  на  житейском
океане, дали себя снять для этой цели в ящиках из-под канадских
яиц.
     Киносиндикат   спешно  перемонтировал  старую  итальянскую
ленту из быта кровавой Каморры. Чарли Чаплин, уступая  давлению
злободневности,  выступил  в  сильно-комической картине: "Чарли
боится  длинных  ящиков".  В  конце  "недели  о  ящиках   Руфа"
произошли  грандиозные  митинги.  В  Филадельфии линчевали двух
негров.
     Но Игнатий Руф вернулся на материк и не был арестован.  Во
всех  газетах появились его портреты и краткая биография. Вздор
о  трупах  был  решительно  опровергнут.  В  ящиках  находились
всего-навсего  астрономические  инструменты.  "Игнатий  Руф,  -
сообщалось, - увлечен за последнее время астрономией  и  строит
на острове "Небесную Лабораторию".
     Так   чья-то  опытная  рука  привела  в  порядок  газетную
суматоху и направила ее по определенному руслу.  Возбуждению  в
стране  не  давали  улечься.  Имя  Игнатия  Руфа  снова  начало
подергиваться тайной. Писали о  стадвадцатидюймовом  гигантском
рефракторе, установленном в горах на острове Руфа. Сообщалось о
необычайной силы и чувствительности астрономических приборах.
     Все это интересовало только обывателей. Биржа и финансовые
круги  оставались спокойными. При всей осторожности нельзя было
отыскать ни малейшей связи между астрономией и экономикой. Хотя
люди,  близко  знавшие  Руфа,  недоумевали:  каким  это   чудом
человек,    интересовавшийся   только   нефтью   и   химической
промышленностью, начал вдруг шарить глазами по  небу,  где  уже
наверно не найдешь ни одного цента?
     Так  прошло  около  полугода.  Игнатий Руф, наконец, нанес
подготовленному общественному мнению первый удар.

     3.

     От скал, острых, как хребет дракона, легли  угольно-густые
тени,  -  они  тянулись вниз до середины кратера. Кое-где между
расселинами  поблескивали  лунным  светом  стекла  в   бараках.
Вырисовывались ажурные очертания железных мачт канатной дороги.
Сухо  трещали  цикады.  Бесшумно  летала  сова  - обитательница
горных щелей. Сюда едва доходил сонный шум океана.
     На краю ровной площадки  стоял  инженер  Корвин  и  глядел
вниз,  откуда  слышалось  тяжелое дыхание и хруст камешков. Это
шел  Игнатий  Руф.  Череп  его  был   покрыт   фуляром,   жилет
расстегнут. Он взобрался на площадку, отдышался и поднял голову
к лунному диску.
     Яркая   луна,   казалось,   притягивала   и  воды  океана,
прорезанного сверкающей дорогой, и невероятные замыслы Руфа.
     - В порядке? - спросил  он  и  повернулся  к  приземистому
каменному зданию. По шершавым стенам его скользили тени ящериц.
Сквозь   полукруглый   купол   высовывалась   в  небо  огромная
металлическая труба.
     Инженер  ответил,  что  все  в  порядке:  новый  рефрактор
установлен  и,  движимый  часовым  механизмом,  ползет вслед за
луной.  Увеличение   чудовищное,   -   различимы   площади   до
квадратного километра.
     - Я хочу смотреть, - сказал Руф.
     Они  вошли в темную обсерваторию. Руф сел на лесенку перед
массивным окуляром. Корвин остановился у  второго  инструмента,
привезенного  некогда  на  "Фламинго".  В  тишине тикал часовой
механизм. Корвин сказал:
     - Объектив наведен на Море  Дождей.  Сядьте  удобнее,  без
напряжения. Снимите колпачок со стекла.
     Игнатий  Руф  приблизил  глаз  к  медной  трубке окуляра и
сейчас же отдернул голову: ослепительный серебряный свет ударил
ему в зрачки. Руф издал одобрительное мычание и опять потянулся
к стеклу.
     Застилая все  поле  зрения,  лунная  поверхность  казалась
такой  близкой,  что  хотелось  коснуться ее. Это была северная
часть лунного шара, - застывшая, пустынная равнина Моря Дождей.
С  северо-западной  стороны  Радужного  Залива  входили  в  нее
последние  отроги Лунных Альп. Далеко на юге лежали гигантские,
таинственного происхождения, цирки Архимеда и Тимохариса.
     - Вы видите, направо от кратера - борозда, с юга на север.
Это - так называемая Поперечная Альпийская  Долина.  Ширина  ее
около  четырех  километров  и длина сто пятьдесят километров, -
сказал Корвин.  -  Эта  трещина  произошла  от  удара  большого
мирового тела о лунную поверхность.
     - Да, я вижу эту трещину, - проговорил Игнатий Руф.
     - Теперь   смотрите   южнее.  В  области  цирка  Коперника
находится   система   трещин.   Они   мелкие   и    извилистые,
происхождение  их иное. Вторая система трещин, Триснекера, - на
запад от Океана Бурь. Третья -  в  области  цирка  Тихо.  Всего
обычно  насчитывают  триста  сорок  восемь  трещин.  Но  в  наш
рефрактор за одну вчерашнюю  ночь  я  насчитал  их  более  трех
тысяч.
     - Вы  уверены, что эти трещины не имеют отношения к горным
образованиям?
     - Да. Несомненно, они - позднейшего  происхождения.  Кроме
того,  они  увеличиваются  в  длине,  число  их  умножилось  за
полустолетие. В течение четырнадцати лунных дней  видимая  нами
поверхность  луны  накаливается солнцем. Так как теперь там нет
атмосферы, то жар достигает огромных температур.  Затем  солнце
закатывается,     и     лунное    полушарие    погружается    в
четырнадцатидневную  ночь,   в   эфирный   холод,   наступающий
мгновенно  после  заката.  Возьмите  каменный шар, накалите его
добела и бросьте в ледяную воду...
     - Он треснет на мелкие куски, чорт его возьми,  -  хриплым
шопотом  проговорил  Руф  и  долго еще затем дышал, преодолевая
би