В огороде бузина, а в Киеве дядька... И не закрытая? Ни в какой части?
     - Ни в какой букве!
     - И Губаря не знаете?
     - И Губаря не знаю.
     Снеговой засмолил третью папиросу. Он стоял перед Маляновым,  нависая
над ним, - огромный, сгорбившийся, страшный - и молчал. Потом он сказал:
     - Ну, на нет я суда нет. Извините меня, Дмитрий  Алексеевич.  У  меня
все.
     - Да, но у меня не все! - сварливо сказал Малянов,  поднимаясь.  -  С
вашего позволения, Арнольд Павлович, я бы хотел узнать...
     - Не могу, - сказал Снеговой как отрезал. - Не имею права.
     И не обращая более никакого внимания на Малянова, он подошел к  столу
и принялся разгружать карманы пижамы. Носовой платок, грязный, мятый, -  в
угол.  Пачка  "Беломора".  На  стол.  Коробок  спичек.  Еще  одни  коробок
спичек... Какие-то сложенные бумажки... авторучка...
     Потом он извлек на свет огромный пистолет  и  сунул  его  небрежно  в
первый ящик стола.
     Увидев этот пистолет, Малянов приоткрыл рот и  тихонько  попятился  к
двери.
     На пороге своей квартиры Малянов задержался и прислушался. Дверь была
приоткрыта, виднелся свет в щели, но звуков никаких слышно не было, кроме,
впрочем, ворчания водопровода. Тогда Малянов осторожно прошел в  прихожую.
Дверь при этом отчаянно заскрипела, и Малянова всего перекосило  от  этого
скрипа.
     В кухне было пусто. Стол прибран, чисто протерт. Вся грязная посуда -
в мойке. Пол подметен. Газ выключен. И никого.
     И в ванной тоже никого. Висят на бельевой веревке розовые  трусики  и
такой же лифчик.
     Малянов прошел в кабинет, положил на край  стола  толстый  справочник
Снегового  и  некоторое  время  стоял  в  нерешительности,   озирая   свое
хозяйство: включенный калькулятор с красными  цифрами  на  дисплее,  груды
исписанной бумаги, рулоны графиков, бумажные листы, разбросанные по  всему
полу...
     Потом он вытянул губы дудкой, задрал брови повыше,  словно  собирался
отмочить какую-нибудь шуточку, повернулся и  на  цыпочках,  но  решительно
направился в бывшую детскую.
     Лидочка мирно спала. Мигающий фонарь за окном выхватывал  из  темноты
контуры ее тела, закутанного в простыню,  бледное,  без  кровинки  лицо  с
поджатыми губами. Лицо это было  сейчас  таким  непривлекательным  и  даже
страшноватым, что Малянов, казалось, оставил свои решительные намерения  и
остановился на полдороге, неспособный решить, так ли уж ему нужно  то,  за
чем он сюда приперся.
     И  вдруг  давешний  гул  прокатился  за  окном,  снова  подпрыгнул  и
повернулся на месте огромный лидочкин чемодан, и фонарь  на  улице  сперва
замигал и задергался, словно  припадочный,  а  потом  вдруг  разгорелся  в
полную силу.
     Всю комнату залило ртутным мертвенно-синим светом,  и  в  этом  свете
Лидочка вдруг поднялась на постели, села, придерживая на груди простыню, и
уставилась на Малянова ясными, широко раскрытыми глазами. Будто и не спала
вовсе.
     - Трясет... - сказал Малянов, словно оправдываясь. - Кому-то мы очень
не нравимся...
     - Дмитрий Алексеевич, - сказала Лидочка негромко. - Идите  сейчас  же
спать.
     Голос у нее был, что называется, "железный", в опытное  ухо  Малянова
не улавливало в нем ни тени надежды. Само по себе это, может  быть,  и  не
остановило бы его, но... Все было не так, как должно быть и бывает  обычно
в  подобных  случаях.  И  резкий  беспощадный  свет  в   окно   -   словно
любопытствующий прожектор. И  подрагивающие  стены,  и  шорох  штукатурки,
осыпающейся где-то от подземных толчков. И женщина в постели... Не женщина
сидела там, выпрямившись, прижавшись  лопатками  к  стене,  -  ведьма  это
сидела, кутаясь в простыню. Сухая кожа туго обтягивала лицо, и  обнажились
верхние зубы - то ли в улыбке, то ля в оскале каком-то.
     - Так уж прямо и спать... - глупо сказал Малянов, переминаясь с  ноги
на ногу. - Рано еще спать. Пусть дети спят.
     Лидочка молча смотрела на него. Ведьма на допросе.
     - Ну что ты в самом деле! - сказал он, слегка приободрясь.  -  Лидия!
Отвратительная мидия!
     Лицо ее дрогнуло, она словно бы расслабилась мгновенно.
     - Что ты глядишь на меня, как ведьма на допросе? - он шагнул вперед и
оказался на краешке кушетки. Женщина снова напряглась и чуть отодвинулась.
- Ну ладно. Ну не буду. Как хочешь. Пойду  тогда  работать.  Сегодня  весь
день не давали работать. Как с цепи сорвались, честное  слово.  Сначала  -
телефонные  звонки.  Потом  этот  деятель  с  замороженным  омаром.  Потом
Вечеровский приперся...
     - Потом я, - сказала Лидочка тихо.
     - Потом ты, - согласился Малянов.
     - А кто это сейчас приходил?
     - Сосед.
     - Зачем?
     - Да так... Ерунда разная. Про тебя расспрашивал, между прочим.
     - И что ты ему сказал?
     - Сказал: это одна моя знакомая ведьмочка... -  промурлыкал  Малянов,
предпринимая кое-какие разведывательные действия.
     - А он?
     - А он... всякие глупости спрашивал... про общих знакомых...
     - А ты?
     Малянов не ответил.


     Он проснулся утром от выстрела. Выстрел ахнул у него прямо над  ухом,
так что он подскочил на тахте и сел озираясь.  В  комнате  все  было,  как
вчера, но  из  раскрытого  окна  доносился  какой-то  галдеж,  там  рычали
двигатели,  высокий  голос   повторял:   "Не   создавайте   препятствия...
Проезжайте... Проезжайте быстрее..." И какой-то смутный  галдеж  доносился
из-за входной двери, с лестничной площадки.
     Малянов спрыгнул с тахты и прежде всего высунулся в окно. У  подъезда
толпился народ,  стояли  неподвижно  и  ерзали,  пристраиваясь  поудобнее,
многочисленные автомобили: милицейская ПМГ  с  мигалкой,  "скорые",  газик
Снегового и еще четыре "Волги" - три пропыленные, жеваные, черные  и  одна
новенькая, ослепительно белая. Половина  проезжей  части  была  всем  этим
перегорожена. Проезжающие машины притормаживали, останавливались,  гаишник
с жезлом прогонял их прочь,  покрикивая  высоким  голосом.  Белая  "Волга"
вдруг  газанула,  из  выхлопной  трубы  вылетел  клубок   светлого   дыма,
выстрелило оглушительно, и "Волга" заглохла...
     Малянов кое-как оделся и выскочил на лестничную площадку.
     Здесь, оказывается, тоже было полно народу. Малянов  узнал  "кое-кого
из соседей, но были  и  незнакомые,  и  все  они  концентрировались  около
распахнутой настежь  квартиры  Снегового.  Были  там  среди  прочих  майор
милиции,  сержант  милиции,  двое  в  штатском,  врач  в  белом  халате  и
дворничиха...
     - Что случилось? - спросил Малянов давешнего старикашку  из  квартиры
снизу.
     - Смерть случилась, дорогой мой, - торжественно и  печально  произнес
старикашка. - Смерть, голубчик... Беда-то какая, а?
     - Кто?.. С кем?
     - Снегового,  Арнольда   Павловича,   знали   вы?   Из   одиннадцатой
квартиры...
     - Ну?!
     - Умер. Все. Ушел из жизни.
     - Не... не может быть... - пролепетал Малянов, холодея.
     - Увы. Уже и вынесли. Все. Финита ля комедиа.
     - Да что случилось?
     Старикашка приблизил горбатый нос к маляновскому уху и прошептал:
     - Застрелился он этой ночью. Вот сюда пулю послал...  -  он  постучал
себя по виску. - И ни записки, ничего...
     Малянов дико глянул на него  и,  оскользаясь  в  домашних  шлепанцах,
ссыпался по ступенькам. Внизу, в маленьком вестибюле,  опять  же  толклись
люди. Здесь был лопоухий мальчишечка-шофер - он  силился  отворить  вторую
половинку двери в подъезде.  Еще  один  сержант  милиции.  Какие-то  вовсе
бездельные, глазеющие люди и два санитара,  держащие  на  весу  носилки  с
длинным громоздким телом, укрытым простыней...
     Пока давались со всех сторон советы, пока  ковыряли  дверь,  пока  со
скрипом распахивали ее, Малянов стоял столбом, глядя  на  белое,  длинное,
мертвое... Он не в силах был ни уйти, ни подойти ближе.
     Потом дверь распахнулась, носилки понесли,  и  только  тогда  Малянов
протолкался к ним я пошел рядом. И вдруг он  увидел  глаз.  Простыня  была
продрана, и сквозь дыру смотрел на  Малянова  широко  открытый  мертвый  и
потому совсем незнакомый глаз...


     Вернувшись домой, Малянов сразу бросился к телефону, набрал  номер  и
долго слушал длинные гудки. Потом пробормотал: "Ну да, у него же лекции  с
утра..." и положил трубку. Он все еще не мог прийти в себя. Все еще  стоял
у него перед глазами огромный страшный Снеговой - как он  выволакивает  из
кармана пижамы и засовывает в стол черный  тусклый  пистолет...  И  звучал
мрачный голос: "Не имею права.." И мертвый глаз  сквозь  дыру  в  простыне
смотрел на Малянова, словно с того света...
     Малянова передернуло. "Жуть-то какая, господи!.. И глупо же,  глупо!"
Он бормотал эти слова, не замечая собственного бормотания, а сам  снова  и
снова набирал телефон Вечеровского, уже забыв, что тот с утра  на  лекции.
Телефон вел себя странно - то было  занято,  то  шли  бесконечные  длинные
гудки.
     Потом он швырнул  трубку  и  помчался  к  дверям  детской.  Постучал.
Никакого ответа. Потряс дверь. То же самое.  Заглянул  внутрь.  Все  очень
чисто, все прибрано и...  пусто.  Ничего  и  никого.  И  исчез  громоздкий
чемодан, занимавший весь передний угол, где игрушки.
     В полном остолбенении Малянов прошел по квартире, заглядывая  во  все
углы. Никого и ничего. И все прибрано, вычищено, вылизано - ни  пылинки  в
доме. И только в ванной на бельевой веревочке  сиротливо  покачивались  на
сквознячке розовый лифчик и розовые же трусики.
     - Нет, отцы, это чушь какая-то, - громко сказал Малянов.
     Медленно, шаркая ступнями по полу, он вернулся в свой кабинет, присел
было за стол, но тут же сорвался в прихожую,  схватил  с  вешалки  пиджак,
обшарил карманы, вытащил бумажник, несколько скомканных кредиток,  оглядел
все это со стыдливым изумлением и сунул обратно.
     - Все равно, - сказал он громко. - Тут что-то не то. Что-то тут, отцы
мои, не получается...
     Он  вернулся  в  кабинет,  снова  набрал  номер  Вечеровского,  снова
оказалось занято Он бросил трубку, рассеянно взял несколько  листочков  из
папки, пробежал их  глазами,  нашарил  в  столе  фломастер  и  старательно
вычеркнул из рукописи очередное "легко видеть, что..."
     И в этот момент в кухне звякнула ложечка.


     Малянов вздрогнул и уронил листки.
     В кухне кто-то был. Кто-то двигался там  -  шаркнули  подошвы,  снова
брякнул металл о стекло, чиркнула спичка... Малянов слез с  края  стола  и
осторожно двинулся в направлении кухни.
     Там спиною к Малянову стоял теперь низкорослый странный  человек.  Он
колдовал с чайником над газовой плитой и, когда повернулся к  Малянову,  в
одной руке держал заварочный чайник, в другой - распечатанную пачку чая.
     Это был огненно-рыжий горбун в душном  черном  костюме.  Сорочка  под
пиджаком у него была тоже  черная,  а  галстук  белый.  И  лицо  -  белое,
длинное, а борода клином, рыжая и ухоженная.
     Малянов только рот раскрыл, чтобы рявкнуть: "Кто вы такой,  черт  вас
побери совсем!", как горбун быстро заговорил:
     -  Здравствуйте,  Дмитрий  Алексеевич.  Меня  зовут   Губарь,   Захар
Захарович Губарь... Нет-нет, меня не Лидия сюда к вам пустила, нет, ее  уж
не было здесь... Я сам зашел, ибо дверь была настежь... Нет-нет,  это  вам
показалось только, что  кухня  пуста,  я  вот  тут  стоял,  видите?  А  вы
заглянули и сразу же ушли. Вот  я  и  решил,  покуда  вы  звоните  Филиппу
Павловичу, дай-ка я чайку заварю... Но Снеговой, а? Какой кошмар!  Тут  уж
поневоле голова кругом пойдет и всякое  начнет  мерещиться...  Но  нельзя,
нельзя, Дмитрий Алексеевич! Нельзя! Поддаваться  никак  нельзя,  крепиться
надо, держаться... Да  вы  садитесь,  садитесь,  я  уж  у  вас  тут  успел
разобраться, где что, к вас обслужу по первому разряду, и себя не  забуду,
правильно?..
     Он  говорил  быстро,  весело,  но  в  то  же  время  как   бы   и   с
приличествующей печалью, он  отвечал  на  незаданные  вопросы  Малянова  и
упреждал  его  инстинктивные  действия.  И  стоило  Малянову  подумать  (с
некоторым испугом): "Губарь?.. Это ведь  Снеговой  что-то  там  говорил  о
Губаре...", как горбун уже подхватывал:
     -  Губарь,  Губарь  моя  фамилия.  И  Снеговой  вас  имение  обо  мне
спрашивал, мы с ним были знакомы... познакомились в свое время...
     Какая-то  неприятно  угрожающая  интонация  прорвалась  у  горбуна  в
последней фразе, но он тут же спохватился:
     - А вот и чаек! Прошу вас, Дмитрий Алексеевич. Сейчас, сейчас  я  все
вам расскажу, зачем я у вас оказался, и почему, и с какой  целью...  Тогда
вы сами убедитесь,  Дмитрий  Алексеевич,  насколько  все  это  серьезно  и
важно...
     Малянов молча принял свою любимую чашку - большую цветастую - и отпил
из нее. Ему по-прежнему не удавалось вставить ни одного слова,  но  ответы
на большинство своих вопросов он уже получил.
     - Знаю, Дмитрий Алексеевич, -  продолжал  между  тем  горбун,  орудуя
чайником, - сам знаю - странно. Все странно. И мое появление тут  странно,
и мое поведение, и сами слова, коими я ваши вопросы заглушаю. Однако же  -
терпение. Терпение, Дмитрий Алексеевич, и скоро все разъяснится.  Ситуация
складывается не совсем обычная, вот почему так странно все и необычно...
     В паузах горбун не забывал отхлебнуть чайку. Он и чай даже пил не как
все. Редко  кто  пьет  сейчас  чай  так  -  из  блюдца,  поставив  его  на
растопыренные пальцы, с шумом и подсасыванием, через кусочек рафинада.
     - Нам с вами надобно разрешить  всего  лишь  одну  проблему.  Дмитрий
Алексеевич, но  проблема  эта...  как  бы  это  выразиться...  мучительная
проблема, Дмитрий Алексеевич. И для меня мучительная, и в особенности  для
вас... А для начала позвольте вопросик, всего  один:  над  чем  вы  сейчас
работаете?
     Вопрос этот показался Малянову не менее странным  и  неуместным,  чем
все прочее. Он представить себе  не  мог,  что,  собственно,  понадобилось
этому удивительному горбуну в его, Малянова, доме.  Скорее  всего,  что-то
связанное с исчезновением Лидочки, но, может быть, и не  с  этим...  может
быть, с кончиной Снегового... В  самом  деле,  не  маляновская  же  работа
привела его сюда!
     - Над  чем  работаю?  -  повторил  Малянов,  растерявшись.  -  Что-то
последнее время все интересуются, над чем - я работаю...
     - А кто еще? - сейчас же спросил горбун. - Кто еще интересовался?
     Он  сидел  напротив  Малянова,  далеко  отведя  в  сторону   руку   с
растопыренными пальцами, на которых картинно дымилось  блюдце  с  чаем,  и
смотрел пристально и недобро, как  смотрят  на  противника,  а  не  просто
собеседника.
     Впрочем, выражение лица его тут же переменилось на приятное.
     - Ну да, ну  да!  -  проворковал  он,  заговорщически  подмигивая.  -
Снеговой же и спрашивал... Естественно! Что ему оставалось  делать?  Никак
он не мог поверить, что все это - никак не случайное совпадение...
     - Что "не случайное совпадение"? - спросил Малянов резко. - О чем это
вы все время говорите?
     Торжество и неприязнь почудились ему в голосе  горбуна,  и  он  вдруг
почувствовал   приступ   страха.   Пусть   пока    еще    необоснованного.
Инстинктивного. И как всегда в  такие  минуты,  голос  его  слегка  сел  и
захотелось откашляться. Он откашлялся.
     - Да все - не случайное совпадение, - небрежно сказал  горбун,  вновь
принимаясь  отхлебывать  и  причмокивать.  -  Неужели  же  и  вы,  Дмитрий
Алексеевич, ученый, интеллигент,  неужели  и  вы  считаете,  что  все  это
случайные совпадения? И  что  вам  директорство  предложили,  филиал...  в
прошлом году и кандидатуру вашу обсуждать не стали, а в этом - бац! -  без
всякого обсуждения взяли и предложили? И что телефонные звонки вам жить не
дают? И омаров вам на дом поставляют... и женщин... Причем очень  недурных
женщин, согласитесь!..
     Страшная и отвратительная мысль поразила Малянова, но горбун снова не
дал ему раскрыть рта.
     - Нет, нет и нет! - очень громко и очень напористо вскричал он. -  Ни
в коем случае! И думать не могите, Дмитрий Алексеевич! Вы же и сами должны
понимать, что это смехотворно. Ну какой же я агент  иностранной  разведки?
Ну  сами  же  посудите:  агент  должен  быть  человек   тихий,   скромный,
малоприметный... А я? Да на меня же любая лошадь на  улице  оборачивается!
Каждый, можно сказать, верблюд! Нет, нет и нет!.. Да  вы  ведь  и  тайн-то
никаких не знаете. Может быть, вы думаете, что нам неизвестно, над чем  вы
сейчас работаете? Да прекрасно известно! Вы же в прошлом году на  семинаре
сообщение делали, а в феврале догадались, что надо преобразования Гартвига
применить, вот у вас дело сразу и сдвинулось с мертвой точки, пошло как по
маслу... Я ведь вам вопрос о работе только потому задал,  что  проблема  у
нас с вами, повторяю,  мучительная...  Ее  не  то  что  решить  -  даже  и
подойти-то к ней трудно. Надо же было мне как-то завязывать разговор,  вот
я и начал с вашей работы - для плавности, так сказать...
     - Ну вот что... - начал было Малянов и даже поднялся почти,  упираясь
кулаками в столешницу, но горбун вдруг сказал  ему:  "Сядьте!"  -  да  так
жестко, что Малянов сразу же сел.
     - Давайте без истерик! - продолжал горбун все так  же  жестко  и  без
всякого уже ерничества в  голосе.  -  Никакой  измены  Родине  от  вас  не
потребуется. Выкиньте этот бред из головы. Речь будет идти только о вас  и
о вашей работе. Больше ни о чем. Никаких государственных и  военных  тайн,
никаких подписок, ничего подобного. Все дело в  вашей  работе,  точнее,  в
вашей последней статье, еще точнее - в вашей  теореме  о  макроскопической
устойчивости. Нам это мешает, и мы самым убедительным образом  просим  вас
дальнейшие   размышления   в   этом    направлении    прекратить.    Самым
убедительнейшим  образом,  Дмитрий  Алексеевич!  -  он   постучал   ногтем
указательного пальца по крышке стола для вящей убедительности, что  ли,  и
продолжал все так же жестко, словно гвозди вонзал: - К сожалению, скрытыми
средствами отвлечения вас остановить не удалось. Администратором вы  стать
не пожелали,  даже  крупным.  Обыкновенные  житейские  помехи  на  вас  не
действуют. Женщина вас по-настоящему ни отвлечь, ни увлечь не в состоянии.
Даже смерть  Снегового...  -  горбун  резко  и  словно  бы  с  отвращением
отодвинул от себя блюдце с недопитым чаем.  -  Даже  смерть  Снегового,  к
сожалению... - он снова не закончил фразы. - Впрочем, об этом  у  вас  еще
будет время подумать... Сейчас  вы  должны  ясно  понять  следующее.  Ваша
работа нам мешает. Следовательно, она вредна. Следовательно,  ее  надлежит
прекратить. Следовательно, она и будет  прекращена.  Настоятельно  советую
вам проявить благоразумие, Дмитрий Алексеевич!
     Малянов  слушал  все  это,   холодея.   Неправдоподобность   и   даже
иррациональность происходящего возбудила в нем  животный  страх,  какой  у
нормального добропорядочного человека бывает разве что  в  тяжелом  душном
кошмаре. И, как  в  кошмаре,  он  испытывал  дурное  оцепенение,  язык  не
слушался его и руки-ноги тоже.
     А горбун - опять же ни с того ни с сего, словно  его  переключили  на
другую программу, - вдруг засуетился, замельтешил почти угодливо.
     - А как насчет еще чайку? А? Свеженького? Понятно! Айн момент! - и он
мигом принялся за дело, вновь и  вновь  опережая  Малянова  в  вопросах  и
движениях. - Кто такие "мы", чтобы требовать от вас  чего-то,  советовать,
угрожать и так далее? Какое мы на то имеем право и откуда  у  нас  на  это
власть? Резонно, резонно, но вы уж поверьте мне, Дмитрий Алексеевич,  есть
у нас и такое право, и такая власть... Ах, почему не живем  мы  с  вами  в
благословенном  девятнадцатом  веке!  Представился  бы  я  вам   генералом
какого-нибудь таинственного ордена или жрецом Союза Девяти... Слыхали  про
Союз Девяти? Он учрежден был в незапамятные времена легендарным  индийским
царем Ашокою и существует  до  сих  пор.  Чудесно,  тайно,  авторитетно...
Девять почти бессмертных старцев