оллеги
проявляли  особую  корректность,   но  неизменно   оказывались
чрезвычайно занятыми. Виккерс быстро уходил.
     Он   критически   оценил   свои   способности   в  умении
поддержать     беседу.     Они     показались     ему   вполне
удовлетворительными. Он  не играл  в гольф,  но знал множество
сальных анекдотов,  читал все  последние книги  и видел лучшие
фильмы  тех  лет.  Постиг  внутренние  интриги  и  мог не хуже
других  посплетничать  о  начальнике.  Он  читал газеты и даже
пару  еженедельников,  мог   рассуждать  о  политике.   Короче
говоря, способен был достойно поддерживать любой разговор.  Но
с ним никто не хотел беседовать.
     То  же  самое  происходило  и  в обеденный перерыв. И так
было везде, где бы он ни появлялся, теперь он это знал точно.
     Он  все  заносил  в  тетрадь,  расписал каждый день и вот
через пятнадцать  лет здесь,  на пустом  и враждебном чердаке,
сидя на  ящике, перечитывал  свои записи.  Уставившись в  одну
точку, он вспоминал сейчас о том периоде своей жизни, о  своих
чувствах  тех  дней,  когда  он  заметил  отчужденность. Вот и
вчера, когда он ездил в Нью-Йорк, рядом с ним никто не сел.
     Пятнадцать лет назад он  не нашел ответа на  мучивший его
вопрос.
     Теперь все началось сначала.
     Может, что-то в нем было  не как у людей? Может,  чего-то
не хватало в характере, что не располагало к дружбе с ним?
     Однако  дело  было  не  только  в  одиноких  поездках   в
автобусе или  обособленности на  службе.Были моменты,  которые
трудно  описать.   Так,  чувство   одиночества,  которое    он
постоянно испытывал, происходило от ощущения своего  "отличия"
от окружающих. Именно оно заставляло его
 сторониться  людей,   и,  наверное,   люди,  чувствуя    это,
сторонились  его.   Тут  было  и  неумение  завязать дружбу, и
повышенное  чувство  собственного  достоинства,  и   нежелание
подчиняться общепринятым обычаям.
     Именно  поэтому  он   выбрал  для  местожительства   этот
изолированный  от  мира  городок,  ограничил  до минимума круг
знакомых и начал карьеру писателя, человека-одиночки,  который
излагает на  бумаге свои  подавленные эмоции  и тайные  мысли,
ибо так или иначе он должен высказаться.
     Он построил свою жизнь на этой своей странности, и,  быть
может, благодаря ей к нему пришел относительный успех.
     Он  нашел  место  в  жизни,  а  теперь  вереница  событий
нарушила его привычное существование.
     Вечмобили  и  искусственные   углеводы,  Крофорд  и   его
истории о загнанном  в угол человечестве-  все это вызывало  у
него  смутное  ощущение  каких-то  общих  связей  и  вынуждало
сыграть свою роль в происходящих событиях.
     Его  раздражала  собственная  уверенность  в том, что ему
предстоит  сыграть  эту  неясную  самому  роль: у него не было
никаких оснований для такой уверенности.
     Так  было  всегда,  даже  в  самых  незначительных делах,
теперь он  понимал это.   Его угнетало  малоприятное ощущение,
что некая  истина сама  откроется ему,  стоит только протянуть
руку, и  в то  же время  он боялся,  что никогда  не осмелится
протянуть ее достаточно далеко.
     Было глупо  сознавать свою  правоту, не  зная, почему  ты
прав,  но  он  знал,   что  был  прав,  отвергая   предложение
Крофорда, хотя по  логике вещей его  следовало принять, как  с
самого  начала   знал,  что   не  удастся   отыскать   Гортона
Фландерса.
     Пятнадцать  лет  назад  он   оказался  лицом  к  лицу   с
проблемой,   которую   решил,   не   отдавая   себе  отчета  в
побуждениях,  вызвавших  именно  такое  решение.  Он отошел от
людей. Он отступил, укрылся и  на некоторое время обрел мир  и
спокойствие.  Но  теперь   интуиция-  чувство,  граничащее   с
предвидением, подсказала  ему, что  его затворничеству  пришел
конец. Ему некуда  отступать, даже если  бы он этого  захотел.
Однако удивительнее  всего, что  ему и  не хотелось отступать,
хотя  места  среди  людей  для  него  не существовало тоже. Он
больше не мог скрываться от человечества.
     В одиночестве  сидел он  на чердаке  и слушал,  как ветер
свистит в черепице.
      17
     Кто-то колотил во входную  дверь, выкрикивая его имя,  но
прошло несколько мгновений,  прежде чем Виккерс  услышал стук.
Он  встал  с  ящика,  и  записная  книжка, выскользнув из рук,
упала на пол кверху исписанными страницами.
     - Кто там?- хотел спросить он.- Что случилось?
     Но голос отказал ему.
     - Джей,- крикнул кто-то.- Джей, где вы?
     Спотыкаясь,  он  спустился  вниз  в  гостиную. За дверьми
стоял Эб.
     - Что случилось, Эб?
     -  Послушайте,  Джей,-  заспешил  Эб,- вам надо уматывать
отсюда.
     - Зачем?
     - Говорят, что вы прикончили Фландерса.
     Виккерс ухватился за спинку кресла.
     - Я не спрашиваю вас,  так ли это на самом  деле,- сказал
Эб.- Я  уверен, вы  этого не  делали. И  поэтому решил  спасти
вас.
     - О чем вы говорите?- не понял Виккерс.
     - Все  собрались в  пивной,- объяснил  Эб,- и  набираются
храбрости, чтобы линчевать вас.
     - Кто все?
     -  Все  ваши  друзья,-  с  горечью  вымолвил  Эб.- Кто-то
настроил их против  вас. Не знаю  кто. У меня  не было времени
разузнать это. Я сразу же бросился сюда.
     - Но я любил Фландерса. Только  я и любил его. Я был  его
единственным другом.
     - У вас мало времени,- сказал Эб.- Вам надо уматывать.
     - Куда я поеду? У меня нет машины.
     - Я пригнал вам вечмобиль,- сказал Эб.- Никто не  узнает,
что вы воспользовались им.
     -  Я  не  хочу  скрываться.  Они  обязаны выслушать меня.
Обязаны!
     - Вы с ума  сошли! Ведь не шериф  же явится с ордером  на
арест. К вам ворвется толпа, вас и слушать не станут.
     Эб пересек комнату и крепко схватил Виккерса за руку.
     - Уезжайте, черт подери!- воскликнул он.- Я рискую  своей
шкурой,  предупреждая  вас.  Вы  не  должны  отказываться   от
возможности бежать.
     Виккерс высвободил руку.
     - Хорошо,- сказал он.- Я еду.
     - Как у вас с деньгами?- спросил Эб.
     - Есть немного.
     - Вот еще.- Эб вытащил небольшую пачку ассигнаций.
     Виккерс взял их и сунул в карман.
     -  Бак   заправлен  полностью,-   наставлял  Эб.-   Смена
скоростей   автоматическая.   Управление,   как   в    обычном
автомобиле. Я не выключал двигатель.
     - Не хотелось бы поступать так, Эб.
     - Знаю, что вам неохота  уезжать. Но, если вы не  уедете,
жители  нашего  городка  станут  убийцами,  так  что у вас нет
выбора. Идите,- он подтолкнул Виккерса к двери,- пора ехать.
     Виккерс быстро прошел по дорожке, слыша позади шаги  Эба.
Машина стояла у ограды. Эб оставил дверцу открытой.
     - Садитесь. Поезжайте налево и выскочите на автостраду.
     - Спасибо, Эб.
     - Ну, скорее.
     Виккерс выжал  сцепление и  нажал на  акселератор. Машина
тронулась  с  места  и  покатилась,  быстро  набирая скорость.
Вскоре он выехал на автостраду и повернул на запад.
     Милю за милей он  ехал вперед, рассекая тьму  лучами фар.
Он   вел   машину    в   каком-то   оцепенении,    потрясенный
происходящим; его, Джея  Виккерса, хотели линчевать  соседи, и
он бежал от них.  Эб сказал, что кто-то  подбил их на это,  но
он не знал кто. Зачинщик должен был ненавидеть его. Но  стоило
ему подумать об этом человеке,  как он понял, кто это  был. Он
снова  ощутил  то  же  чувство  страха,  которое  испытал  при
разговоре с Крофордом, когда отказался писать книгу.
     - Что-то  назревает,- сказал  ему Гортон  Фландерс, когда
они стояли перед магазином новинок.
     За его словами действительно что-то крылось.
     Налицо  были  предметы   первой  необходимости,   которые
производились    несуществующими    фирмами.    Налицо    была
организация  бизнесменов,  страшащихся  какого-то  неумолимого
врага. Налицо был Гортон  Фландерс с его непонятным  фактором,
удерживающим  мир  от  войны.  Налицо  были фантазеры, которые
бежали  от   повседневной  реальности,   забавляясь  игрой   в
прошлое.  И  наконец,  налицо  был  он сам, силою удивительных
обстоятельств держащий путь на запад.
     В полночь он уже знал, что делает и куда направляется.
     Он  держал  путь  туда,   куда  советовал  ехать   Гортон
Фландерс.  Он  возвращался  туда,  куда  поклялся  никогда  не
возвращаться.
     Он направлялся в страну своего детства.
      18
     Люди  выглядели   именно  такими,   какими  он   их  себе
представлял.  Они   сидели  на   ящиках  перед    единственным
деревенским магазинчиком,  жевали табак  и, искоса  поглядывая
на него, говорили:
     - Жаль твоего отца, Джей. Хороший был человек.
     И еще они говорили:
     - Значит, ты пишешь книги. Надо бы почитать хоть одну.
     И еще они говорили:
     - Ты поедешь к своему дому?
     - Сегодня же,- отвечал Виккерс.
     - Там все переменилось,-  добавляли он.- Все стало  иначе
с тех пор, как там никто не живет.
     - Никто не живет?
     -  Никто.   Хозяйство  захирело,-   отвечали  они   ему.-
Заработков  нет.  Теперь  есть  углеводы,  многие бросили свои
фермы.  У  одних  земли  отняли  банки,  а другие продали свои
фермы  почти  задаром.  Из  полей  сделали пастбища- поставили
загородки  и  выпускают  туда  скот.  Никто ничего не сеет. На
западе  закупают  скотину  на  откорм,  все  лето  она пасется
здесь, а осенью ее забивают.
     - У нашей фермы такая же судьба?
     Они кивали головой.
     - Уж так получилось,  сынок. Парень, который купил  ферму
после твоего отца,  так и не  смог свести концы  с концами. Он
не  был  единственным.  Были  и  другие.  Ты помнишь хозяйство
старика Престона?
     Виккерс утвердительно кивнул.
     -  Его  постигла  та  же  участь.  А  у него было хорошее
хозяйство. Одно из лучших в округе.
     - Там кто-нибудь живет?
     - Никого.  Кто-то забил  досками окна  и двери. Непонятно
зачем.
     Из магазина вышел хозяин и присел на ступеньки.
     - Где теперь живешь, Джей?
     - На востоке,- ответил Виккерс.
     - Надеюсь, дела идут хорошо?
     - На еду хватает.
     - Уже  неплохо. Сегодня  стыдно сетовать  на жизнь  тому,
кто ест досыта.
     - А что за машина у тебя?- спросил кто-то.
     -  Это  новая  модель,-  ответил  Виккерс.-  Я  ее только
купил.  Вечмобиль.
     И они говорили:
     - Мы никогда не слыхали о такой марке.
     И они говорили:
     - Она небось стоит кучу денег.
     И они спрашивали:
     - А сколько бензина она жрет?
     Он сел в  машину и поехал  по пыльной захиревшей  деревне
со старыми автомобильными дорогами у ворот, с ее  методистской
церковью  на  холме,  с  ее  дряхлыми жителями, с ее собаками,
спящими в тени сиреневых кустов.
      19
     На  воротах,  у  въезда  на  ферму  висела цепь с висячим
замком,  поэтому  Виккерс  оставил  машину  на обочине шоссе и
четверть мили до дома прошел пешком.
     Дорога на  ферму заросла  травой, доходящей  до колен,  и
лишь  местами  видны  были  следы  колеи. Необработанные поля,
вдоль изгородей  разросшийся кустарник-  истощенные постоянным
возделыванием  одной  и  той  же  культуры  заросшие сорняками
земли.
     С  шоссе  постройки  казались  такими  же,  какими  он их
помнил. Они уютно жались друг  к другу, скрывая в себе  доброе
семейное согласие,  но, когда  он подошел  ближе, стали  видны
следы запустения. Двор, окружавший дом, зарос травой,  сорняки
скрыли  цветочные  клумбы,  от  пышных  кустов  роз  у крыльца
осталось несколько хилых веток. Сливовые деревья в углу  возле
изгороди  совсем  одичали,  да  и  самой  изгороди  почти   не
осталось.  Часть  стекол  была  выбита  скорее  всего местными
мальчишками.  Задняя  дверь  оказалась  открытой  и хлопала на
ветру.
     Он  продрался  сквозь  заросли  кустарника,  обошел  дом,
удивляясь тому,  сколь живучи  следы былой  жизни. Он различил
на задней стене дома отпечатки своих ладоней, которые  оставил
в  свежей  глине  десятилетним  мальчуганом;  на   подоконнике
подвального окна  виднелись царапины  от поленьев,  которые он
сбрасывал вниз, чтобы топить старую дровяную печь. Возле  дома
он  нашел  старую  ванночку,  в  которой его мать каждую весну
высаживала  настурции;  ее  почти  съела ржавчина. На переднем
дворе по-прежнему стояла  рябина, он вошел  в ее тень,  глянул
сквозь  листву  на  небо,  погладил  гладкую  кору  ствола   и
вспомнил, как  его, мальчишку,  распирало от  гордости, что он
вырастил дерево, какого не было ни у одного из соседей.
     Он  не  стал  открывать  дверь, было достаточно осмотреть
дом  снаружи.  Он  знал,   что  внутри  он  увидит   множество
навевающих  печаль  вещей,  и  дыры  в  стенах  от  крюков, на
которых висели картины,  и след на  полу, где когда-то  стояла
печь, и  стертые ступеньки  лестницы, ведущей  на второй этаж,
которые все еще хранили  следы любимых людей. Стоит  ему войти
в дом, как сердце его наполнится горечью при виде  распахнутых
шкафов и опустевших комнат.
     Он обошел другие строения. Несмотря на то же  запустение,
они меньше будоражили его  память. Птичник давно обрушился,  в
свинарнике  дуло  изо  всех  щелей,  а  в  глубине  сарая, где
хранились машины, он нашел старую сноповязалку.
     В коровнике было  прохладно и темно,  но он больше  всего
напоминал ему дом.   Стойла были пусты,  между балками  висела
паутина, в  которой запутались  соломинки, но  до сих  пор тут
ощущался острый запах животных.
     По приставленной доске он поднялся на чердак. Из-под  ног
с  писком  метнулись  мыши.  Мешки  для  зерна лежали стопкой,
чтобы не загромождать проход, на кpючке висела pваная  упpяжь,
и тут  в конце  пpохода он  увидел предмет,  который буквально
приковал его к месту.
     Это  был  детский  волчок,  помятый  и  выцветший детский
волчок. Но он  помнил его блестящим  и ярким. Когда  он пускал
его, волчок  со свистом  крутился на  полу. Он  получил его  в
подарок на рождество. Это была его любимая игрушка.
     Он  поднял  с  пола  этот   старый  кусок  металла  и   с
неожиданной нежностью  сжал его  в ладонях.  Волчок был частью
его прошлого, немой и лишенной смысла для всякого, кроме  того
мальчугана, каким он был когда-то.
     Волчок был  расписан цветными  полосками, свивавшимися  в
спираль, и  стоило его  запустить, как  они сходились  в одной
точке-  полоска  бежала  и  исчезала,  за ней исчезала другая,
затем третья.
     Он  мог  часами  смотреть,  как  появляются  и   исчезают
полоски, пытаясь понять,  куда же они  уходят. Ведь должны  же
они  были  куда-то  уходить.  Не  могли  они  быть здесь в эту
секунду  и  исчезнуть  в  следующую.  Они  должны были куда-то
уходить.
      И они действительно куда-то уходили!
     Теперь он вспомнил.
     Держа этот старый волчок в  руках, он вернулся в один  из
дней своего детства, словно и не было долгих последующих лет.
     За  полосками  можно  было  последовать,  уйти туда, куда
уходили они, но для этого  надо было быть совсем юным  и иметь
богатое воображение.
     Место  походило  на  сказочную  страну,  хотя и выглядело
слишком реальным, чтобы  действительно оказаться ею.  Там была
аллея, словно сотканная из стеклянных нитей, там были птицы  и
цветы, деревья и  бабочки. Он сорвал  цветок и, крепко  сжимая
его  в  руке,  двинулся  по  аллее. Он увидел небольшой домик,
приютившийся  среди  кустов,  испугавшись,  попятился  назад и
вдруг очутился снова дома- волчок  валялся на полу, но в  руке
у него был зажат цветок.
     Он пошел к матери и все рассказал ей. Она вырвала  цветок
из  его  руки,  словно  испугалась.  Ее  можно было понять- на
дворе стояла зима.
     Отец расспросил его об всем, взял волчок и ушел с ним,  а
на  следующий  день,  когда  он  захотел  поиграть  с  любимой
игрушкой,  ему  не  удалось  ее  отыскать.   И  еще  долго  он
втихомолку оплакивал ее.
     И вот  волчок, старый  выцветший волчок  снова оказался у
него в руках и, хотя от ярких красок не осталось и следа,  это
был волчок его детства.
     Он  спустился  с  чердака,  с  нежностью прижимая к груди
свою  старую  игрушку,  подальше  унося  ее от этого неуютного
места, где она пробыла так долго.
     "Забвение",-  решил  он,  но  это  было  нечто   большее-
блокировка памяти,  которая заставила  его забыть  и волчок, и
путешествие в сказочную страну. Долгие годы он не вспоминал  о
них и даже  не знал, что  воспоминание хранится в  его памяти.
Но  теперь  вместе  с  волчком  вернулось и воспоминание о том
дне,  когда  он  последовал  за  цветной спиралью и оказался в
сказочной стране.
      20
     Он решил, что не будет останавливаться у дома  Престонов.
Только  медленно  проедет  мимо  и  посмотрит  на него. Он уже
заглянул в  пустую раковину  своего нереального  детства и ему
не хотелось вспоминать еще и о пустоте своей юности.
     Нет,  он  не  остановится  у  дома Престонов. Он медленно
проедет мимо, бросит взгляд  на дом, а потом  наберет скорость
и уедет, и их разделят многие мили.
     "Я не остановлюсь",- говорил он себе.
     Но все же остановился.
     Он сидел в машине, смотрел на дом и вспоминал, как  гордо
тот выглядел и  какая гордая семья  жила в нем,  и гордость ее
была  столь   велика,  что   она  не   могла  позволить   себе
породниться  с  местным  парнем,  уроженцем  бедной  фермы, на
полях которой росла лишь чахлая пшеница.
     Но  дому  не  удалось  сохранить  свой гордый вид. Кто-то
захлопнул ставни  и набил  сверху длинные  доски, закрыв глаза
гордому дому,  осыпалась штукатурка  с величественных  колонн,
облупилась  краска  со  стен,  брошенный  кем-то камень разбил
полукруглое окно над входной дверью. Осела ограда, двор  зарос
дикой  травой,  а  красная  кирпичная  стена  между  оградой и
верандой исчезла под буйной порослью диких вьюнков.
     Он  вылез  из  машины,   миновал  полуупавшую  ограду   и
приблизился к веранде.   Поднявшись по ступенькам, он  увидел,
что доски пола совсем сгнили.
     Он остановился там, где  когда-то они стояли вдвоем,  где
впервые  поняли,   как  неистребима   их  любовь.   Он   хотел
восстановить  ощущение  тех  мгновений,  но  оно не вернулось.
Прошло слишком много времени,  миновало слишком много лет,  но
только боль по-прежнему  щемила грудь. Он  пытался представить
себе, как в ту ночь выглядели луга, поля, двор, на которые  он
смотрел с веранды, как лунный свет отражался от белых  колонн,
как дурманил тонкий  запах роз, впитавших  в себя жар  солнца.
Он помнил все, но не мог оживить и ощутить свои воспоминания.
     Позади дома  размещались конюшни,  по-прежнему окрашенные
в белый  цвет, но  теперь это  не был  белый цвет  тех лет. За
конюшнями и амбарами начинался  спуск в ту долину,  по которой
они гуляли во время последней встречи.
     Он помнил ту  заветную долину с  ее цветущими яблонями  и
пением жаворонков.   Долина оказалась  заколдованной в  первый
раз, но  во второй  чары ее  развеялись. Может,  на третий раз
волшебство вернется.
     Он убеждал себя, что сошел с ума и гонится за  призраком,
но ноги  упрямо несли  его вперед,  мимо конюшен  и амбаров, к
спуску  в  долину.  Однако  прежде  чем  начать спускаться, он
остановился и  посмотрел вперед.  Долина не  была той заветной
долиной, однако он  вспомнил ее, как  вспомнил лунный свет  на
колоннах,- ведь долина, как  и колонны, все так  же оставалась
на прежнем месте, и деревья росли там, где и прежде, и так  же
среди лугов змеился ручей.
     Он хотел  вернуться, но  не смог-  его неудержимо  влекло
вниз. Он увидел заросли  диких яблонь, которые давно  отцвели,
и только  жаворонки по-прежнему  взлетали из-под  ног прямо  в
небо.
     Наконец он повернул  назад. Все выглядело  так же, как  и
во  второй  раз.   Третье  посещение  ничем  не  отличалось от
второго.  Она,  только  она  своим присутствием делала обычную
долину  волшебной.  А  может,  чары  существовали  лишь  в его
воображении.
     Два раза  он попадал  в сети  волшебных чар,  два раза  в
жизни он покидал родную землю.
     Два раза. Один раз  благодаря