ным
желанием обеспечить сыну полноценную семью с двумя родителями. А может,  все
три причины одновременно? Однако и сын как-то завел разговор о том же.
  - Папа, -  поинтересовался он однажды  вечером,  когда наступил их "час
вопросов и ответов", - а где моя мама?
  - Умерла, - коротко ответил Морозов на кем-то, видимо, спровоцированный
вопрос.
  - А моя мама должна быть твоей женой? - не унимался Сашка.
  - Да, сынок.
  - Ну, так найди мне другую маму, - спокойно предложил ребенок.
  - Это не так-то просто! - пробормотал отец.
  -  У  вас, взрослых, все  непросто.  А вот  когда я  вырасту, то  сразу
женюсь. - Видимо, он кого-то имел в виду.
  В отличие от Сашки Борису Алексеевичу "сразу жениться" было вроде бы не
на ком. То есть были вокруг женщины и девушки,  вполне достойные того, чтобы
связать с ними  свою жизнь, но  ведь  нельзя же, в самом деле, жениться  для
того, чтобы... Чтобы  кто-то вел твое хозяйство, помогал воспитывать ребенка
или  для   других  насущных   целей.   Для  Мора-   зова  такая  мысль  была
неудобоварима. Все это должно было как-то само приложиться к Любви.
  Борис  Алексеевич  не  хотел  даже,  чтобы  его   полюбили  за  прочное
положение,  зарплату, квартиру. Он хотел, чтобы в  нем  полюбили "человека"
обычное  требование (заблуждение) холостых  мужчин, которые не понимают, что
для женщины  положение, как и  зарплата, есть следствие ума  и воли мужчины,
отражение его характера.
  По правде  говоря,  он присматривался  к  двум женщинам, с которыми ему
приходилось сталкиваться, еще не зная кому отдать предпочтение:  к дежурному
инженеру,   круглолицей,   сероглазой   Лидии   Ивановне   Федоровой,   даме
приятно-округлой,  стройной  и   при  этом   интеллигентной,  и  к   молодой
специалистке  из собственного  отдела Милочке  Поповой,  деве  удивительной,
сияющей молодостью и красотой. Реакции  обеих женщин на самого Морозова были
неодинаковыми. И если первое время Лидия  Ивановна вела себя  по отношению к
нему сдержанно агрессивно, то есть заговаривала с  ним о  неделе французских
фильмов, делала  замысловатые  прически,  носила просвечивающие  кофточки  и
узкие  обтягивающие  юбки,  чем   приводила  его  в  некоторое  мужественное
волнение, то позднее потеряла  к  нему интерес и, вообще, похоже,  что вышла
замуж, хотя обручального кольца носить не начала и фамилии не сменила.
  Милочка  же  вела  себя  тихо  и  ненавязчиво,  но  где  бы  в  большом
конструкторском зале, уставленном кульманами, Борис Алексеевич ни находился,
отовсюду  он  видел  устремленные  на   него  два  огромных  глаза.  Людмила
Михайловна  Попова была  девушкой  "с лицом", ростом  уже всяко  выше  метра
семидесяти, "крутая", как говорил  Семивласов,  брюнетка с черными  глазами,
точеным носиком  и как бы хорошей  кистью нарисованными бровями и ресницами.
Впрочем, ни рта, ни носа на лице, снабженном такими глазами, разглядеть было
никак невозможно.
  Неизвестно, делала  ли Милочка секрет  из  своих, может быть, чувств, а
может,  поползновений, но  мимо коллектива  это  незамеченным не  прошло. Во
всяком случае,  мимо  женской его части.  В зависимости от того,  кому  дамы
сочувствовали больше -  ему  или Милочке,  они или тонко  иронизировали, или
откровенно до  грубости пропагандировали  ее  прелести  и  черты  характера.
Прошли те  времена,  когда  ему  сватали симпатичных, тихих  разведенок  или
красивых провинциалок  тургеневского  типа,  но далеко  за тридцать.  Теперь
отдельные дамы  хлопотали о  самом лучшем,  с их точки  зрения,  для  своего
любимого начальника.
  И  хотя  все  радели  о  счастье  Милочки и Морозова,  всеобщий ажиотаж
благотворно сказался прежде всего на самом коллективе - дамы стали тщательно
одеваться, прошла эпидемия  проколки  ушей для серег, и пять месяцев от всех
пахло одними и теми же страшно дорогими французскими духами.
  Даже  мужчины включились  в общее движение. Семивласов, уже двудетный и
усталый от семейной жизни, как-то раз ему сказал:
  - Боря, кажись. Милочка на тебя положила глаз!
  - Брось ты,  вечно тебе  мерещится! - ответил Борис Алексеевич, который
что-то чувствовал, но полного объема происходящего не представлял себе.
  - Я серьезно. А девочка, прямо скажем - "Ах-х"! - и Семивласов сглотнул
слюну. Лицо его ненадолго даже порозовело.

  Оказывается,  сосед  по  каюте  (или  купе? неизвестно  как  правильно)
все-таки  не против  общения.  Вначале он  принимал  какую-нибудь позу перед
телевизором и надолго замирал в ней, ни дать ни взять аксалотль в аквариуме.
Но когда первая видеолента закончилась, он повернулся к Морозову:
  - На Луну по делам летите?
  Как будто кто-то летает на Луну в очередной отпуск. Морозов кивнул.
  - Я тоже, - доверительно сообщил сосед. - Моя фамилия Чугуев, Александр
Павлович. Специалист по электростатическому обогащению руд, понимаете. А вы?
  - А я конструктор горнодобывающих и дорожных машин...
  - Постойте,  постойте! А  автоматическая шахтная лабораторная установка
АШЛУ-5 не ваша?
  - Моя.
  - Тогда я знаю вашу фамилию! Вы - Холодков... нет, Северов...
  - Морозов, Борис Алексеевич.
  - Точно. Морозов! Шикарные машины делаете,  Борис Алексеевич.  Года два
этак назад я эту  машину  наблюдал в работе и даже, понимаете, поуправлял ею
немного.
  В дальнейшем  выяснилось,  что  Александр Павлович --  доктор  наук,  в
прошлом  геолог, но  профиль  работы поменял и  теперь  специализируется  на
обогащении  руд в условиях дефицита воды.  Разработанный им  метод  оказался
пока что единственно возможным на безводной и  безвоздушной  Луне. В быстрой
речи  Александра   Павловича   большое  место  занимало  мусорное   словечко
"понимаете"   впрочем,  когда  он  волновался  или  просто начинал  говорить
быстрее, словечко сокращалось до "паите".
  -- Зачем летите? -- спросил он, с откровенным любопытством рассматривая
Морозова.
  -- Полевые испытания  моих машин в условиях... и  т. д.! Так, небольшие
неприятности, требующие устранения. Они там уже с полгода как работают!
  --  А  я,   понимаете,  для  повышения  эффективности  процесса  и  для
налаживания транспортировки на Землю партий грузов редкоземельных металлов!
  -- Ничего себе! Как же это будет делаться?
  --  Ну,  если точно,  то  я  и сам не очень знаю, паите! Известно,  что
главное -- оторвать груз от лунного притяжения, дальнейшее следование -- под
воздействием  притяжения  Земли,  а  потом  на орбите Земли, паите,  люди со
специального  поста монтируют на  грузе  управляемую  радиоволнами тормозную
установку!
  -- Целый пост на орбите для этого держать!--изумился Морозов.
  --  Во-первых,  не только для  этого. А во-вторых,  понимаете, если  не
таскать  на  Луну и не поднимать  с нее  тормозные установки, то  образуется
огромная экономия топлива.
  -- Остроумно!
  -- Да. А кроме того, я должен принять участие в поисках воды. Вроде бы,
понимаете, она там  есть,  линзами!  Найти бы  хоть для  замкнутого цикла на
двадцать-тридцать тысяч человек.
  -- А что, там сейчас разве людей нет? -- поразился Морозов.
  -- Есть. Пятьдесят три человека.
  Через   полчаса  попутчики  совершенно  освоились.  Иногда   они   даже
переходили на "ты".
  --  Забавно,   --  задумчиво  говорил  Александр  Павлович,  потихоньку
массируя  себе подбородок. Руки у него были  в  непрерывном движении: что-то
перебирали, осторожно ощупывали  предметы, как бы исследуя  их,  или гладили
лицо, волосы, рукава  куртки. -- Ты  говоришь  о  своих машинах как  о живых
существах,  паите,  поломки  --  травмы,  неправильное  функционирование  --
болезни.  Не  ты один  такой.  Я часто  слышал выражение "машина жрет  много
бензина" так и кажется -- автомобили взахлеб, с  чавканьем едят, пьют мазут,
бензин и даже электроэнергию, -- он улыбнулся.
  -- Люди исстари очеловечивали силы природы. В  этом и заключалась  суть
магии. Но ведь и вы, Александр Павлович, если покопаться, относитесь к Земле
как к живому организму,-- сказал Морозов. -- Тоже очеловечиваете, а кому бы,
как не вам, положено было бы относиться к ней как к неживому организму!
  -- Ага. Все-таки организму!--оживился Чугуев. -- И вы туда же, паите!
  -- Это правда, --  тихо сказал  Борис  Алексеевич. --  А как иначе?  Не
поспишь  из-за нее,  заразы, не поешь вовремя, переругаешься с сотрудниками,
облаешь межведомственную комиссию, которая удивляется, почему наша машина не
поет и ногой при этом не притоптывает. И уж после этого на полигоне шепчешь:
"Ну, пошла, милая, хорошая, пошла. Покажи им, сволочам, что мы умеем делать.
Вот так.  От  валуна  вправо, валун нам  ни к  чему".  И  она вроде  бы тебя
слушает.  Твое  порождение.  Твое дитя. А  обернешься,  все,  до  последнего
сачка-чертежника, которому бы только отгул  в самое тяжелое для работы время
получить, глаз с нее  не сводят, вместе с  ней  по полигону ползут, а  сачок
даже  перед  ее  препятствиями  ножонкой  правой  дергает, как  будто  лезть
собирается.
  -- А что вы думаете? Мы как роженицы, паите! Не в физических муках, а в
умственных рождаем детей своих!
  -- А  ведь действительно детей! -- медленно сказал Морозов.-- Я  помню,
как были на первых  порах  огорчены создатели  ЭВМ,  что их  машины не могут
обыграть квалифицированного шахматиста. Просто  обижены и огорчены! Когда же
это очеловечивание началось?
  --  Я  думаю,  --озорно  улыбнулся  Александр  Павлович,--  первое, так
сказать, примитивное проявление чувств человека к машине мы наблюдали, когда
жаждущий инвалид  в ярости пинал ногой или  бил кулаком  по  автоматическому
сатуратору с газированной водой, проглотившему монету и не налившему, паите,
в стакан воды. Лупил он  его  с досады, которая все-таки тоже была чувством.
Честно  говоря,  людей длительное время машины раздражали и пугали  пожалуй,
до  тех  пор, пока не появились  компьютеры...  Я  смотрю, вы  глазами часто
хлопаете.  Кресла здесь  удобнейшие, паите.  Давайте,  минуток  сто двадцать
соснем! И я с вами за компанию!
  Спал Морозов  плохо. Во сне он  видел ожившие машины, которые в  разное
время он сам проектировал и строил. Машины  во сне вышли  из  повиновения  у
людей и дрались  между собой рабочими элементами. Стоял лязг и грохот. Потом
появился  маленький  Санька,  расчетных   лет  двенадцати,  поднял  руку,  и
наступила тишина. От этой тишины он и проснулся.
  Двигаться   не  хотелось.  Он  вспомнил  давешний   разговор.   А  ведь
действительно, с  древнейших  времен  и  всю  свою долгую  историю, нет, всю
долгую историю  своего сознания человек пытался связать материю с духом. Эта
мысль его  окончательно разбудила,  он  повернул голову  к соседу. Александр
Павлович не спал.
  -- Ага, проснулись! -- сказал он. -- Сладко вы спали, даже похрапывали.
А  я, вот, так и не  заснул.  Все думал! Мне кажется, паите,  что всю долгую
историю  человеческой мысли  люди  пытаются  связать материю с сознанием, --
сказал Чугуев,  и Морозов  поразился совпадению  их мыслей.  --  Сначала, во
времени первобытного человека явления природы материализовали, паите, в виде
богов и божков,  гениев  и чертей  в начале  двенадцатого  века  --  спириты
материализовали  духов, а в наше время одухотворяются машины,  приписывается
сознание компьютерам и злая  воля электрическим схемам! Мало того, паите, --
продолжал  он,  --  конструкторы  придают  машинам  зверообразный   и   даже
человекообразный  вид   самолетам  и  вертолетам,  например, вид  странных и
страшных хищных птиц.
  Морозов автоматически кивнул, он и сам был в этом грешен.
  --  А  гидротурбинам  на  электростанциях  дают человеческие  имена, --
спокойно  сказал  он.  --  Как и ураганам. Все эти бесконечные Лиззи, Бетси,
Элен...
  -- Ну, что касается летательных аппаратов или, скажем, плавающих --  то
это,  паите, благодаря  бионике, -- сказал Александр Павлович. -- Считается,
что обводы или контуры рыб  и птиц наилучшие для их конструкций. Правда, это
не основание  для возвращения к  примитивной магии  каменного века. Не повод
для того, чтобы делать им два фонаря, имитирующих два глаза, и так далее! --
он  энергично  потер  себе  шею.  --  Но  вполне  основание  для тебя, Борис
Алексеевич,-- он повернулся к Морозову, -- обращаться к машине  как к живому
существу!
  "Если бы ты только  знал..."  --  подумал Борис  Алексеевич,  выходя из
каюты (или все же из купе). Разговор перестал интересовать его.

  А  жизнь скакала в сумасшедшем галопе -- Санька перешел в шестой класс,
первая из  лунных машин сверлила и дробила  скальные породы, хотя  никак  не
могла  аккуратно положить керн в контейнер для  анализа,  а  дамы его отдела
вскладчину праздновали  все,  что  можно и  что  нельзя. После сдачи  первой
машины  последовал пикник субботним днем в Солнечном. Кстати, безалкогольный
-- сотрудники  знали, что  начальник  не пьет.  Потом  праздновали  успешное
прохождение опытно-конструкторской разработки автономной шахтной комбайновой
установки  (АШЛУ) через приемную комиссию,  и,  наконец, наступили уборочные
работы в  совхозе. Из  совхоза он вернулся  уже  мужем  Милочки. Последовало
знакомство с  родителями (причем мама Милочки  оказалась всего  на  пять лет
старше Морозова  и вполне еще  ничего сама). Затем  запись в районном ЗАГСе,
кое-какие  закупки  и  прекрасный,  веселый  пир  в  пельменной,  специально
украшенной по  этому  поводу  шутливой  стенгазетой  из  совхозной  жизни  и
лозунгами типа "Ведь можешь, если захочешь!". И Милочка переехала к нему.
  Санька  воспринял новость положительно, встретил ее дружелюбно  и долго
тряс новобрачной руку. Милочка, в свою очередь, оказалась старше пасынка  на
восемь расчетных лет и  потому на Санькин вопрос: "Как мне вас называть?" --
она кокетливо стрельнула в него глазами  и ответила: "Зови меня, пожалуйста,
Милочкой!"
  Она еще не знала, что подросток механический.
  Парень был очень доволен появлением в семье женщины, которую он  упорно
вне  дома и в  разговорах с отцом называл  "мамой". К шестому  классу многие
ребята остались без  отцов, и  только он один без матери. Мама нужна была не
для одного лишь комплекта, но и для престижа. О престижности он знал  больше
отца.
  Вначале Милочка не то чтобы побаивалась мужа, нет, она его уважала. Она
перенесла это уважение с работы  в свой дом и даже называла его часто "Борис
Алексеевич".  Саньке  это нравилось  -- формулы и знаки  уважения в  людском
обществе он давно усвоил, но Морозова такая официалыцина раздражала и мешала
освоиться с неожиданно возникшей семейной жизнью.
  Но постепенно тонкие пальчики жены обколупали  позолоту со статуи мужа.
Как у каждого идола, у него под тонким слоем драгметалла оказалась основа из
материала  близкого к  деревяшке. И вот тогда-то с недостатками и неудобными
привычками он оказался родным и близким -- с ним можно было ругаться, с него
можно было  требовать,  его  можно  было  осчастливить. Сама же  Милочка  по
характеру  своему  оказалась  добрым  и  незлопамятным  ребенком, а  подолгу
ссориться, вообще, ни с кем не могла.
  На восьмой день их совместной  жизни Борис Алексеевич .позвонил домой и
сказал:
  -- Милочка, я сегодня, детка, не приду!
  -- Почему это? -- она была возмущена.
  -- Испытания на полигоне! -- кратко ответил он. Это была удача, что они
успели   вовремя   подготовить   машины   к   испытаниям,   ведь   собрались
заинтересованные  руководители  и  главные  инженеры  предприятий из  разных
городов.
  -- Боренька! -- крикнула  она в трубку, но оттуда уже  неслись короткие
гудки отбоя.
  Это  был  тоскливый  вечер.  Она  не  знала,  куда  себя  девать и  как
отделаться от страхов  за мужа. Утром она встретила  его слезами облегчения.
Может  быть, тогда  и родилась у нее шикарная идея  украсить быт, да и  весь
свой новый дом.
  Дело в том, что у Милочкиной мамы было увлечение -- комнатные растения.
А  в  холостяцком  доме  Морозовых  не  водилось никаких  цветов.  И Милочка
приступила  к  озеленению  квартиры.  Как  опытный военачальник  она создала
плацдарм на  квартире у  родителей. Здесь она  рассадила имеющиеся у  матери
цветы  и  зеленые  растения  по керамическим декоративным горшкам, взрастила
новые растения, по  большей части водяные. Ей очень нравились висячие спаржи
и плавающие водяные лилии. Из родительской квартиры она и высадила цветочный
десант в свой дом.
  -- Тебе нравится? -- спросила она у пасынка.
  -- Не знаю, -- ответил Санька.
  --  Какой-то  ты  бесчувственный!  --  сказала Милочка  огорченно.  Она
перевезла  сюда даже  горшки  с цветущими азалиями, которые  мама с великими
трудами достала для себя. Откуда ей было знать, что красоту Саньке надо было
объяснять. То, что для  человека  зелень  в  дом  --  это красиво, надо было
сказать.
  Потом  пришел  Морозов,  к  счастью  не затурканный делами,  сразу  все
увидел, сразу все похвалил, и в доме наступил радостный мир.  Когда он через
день спросил у Саньки:
  -- Ну, как, сынок, нравятся тебе цветы? Сын ответил:
  -- Да, папа!  К ночи качество  кислорода в  квартире повышается за счет
"зеленого друга" на полтора процента!
  "Зеленого друга" он взял из какого-то учебника или из газет.
  Но больше Бориса Алексеевича насмешила другая оценка сына.
  Через месяц после свадьбы он спросил Саньку:
  -- Ну, как тебе нравится твоя новая мама?
  -- Папа,  она отличная  мать, -- как всегда серьезно ответил  сын. -- У
нас стало чище, и тебе нравится, как она готовит.
  -- А тебе нравится, как она готовит? -- машинально спросил отец.
  -- Нравится. Ты готовил красненькое, а у нее больше зеленого и желтого.
  Морозов сначала  даже не понял,  что он хотел сказать: Потом догадался.
Вкусовых пупырышков у Саньки не было,  и он оценивал пищу  по цвету  Морозов
любил  томат и  пихал его в большинство блюд, Милочка предпочитала  украшать
еду зеленью и вареными яйцами.
  --  Кроме того, она тебя  любит, --  было совершенно  не  Тут Морозов вспомнил, что с неделю назад при нем был разговор Саньки  с
Милочкой  о моде и о том, как  должна  одеваться женщина. То  была  одна  из
любимейших тем у нее. После этого разговора сын заявил:
  -- Папа, а  ты  не все знаешь о творческой стороне  жизни, На следующий
день он  застал Сашку  за  просматриванием  метровой  стопы модных журналов,
которые молодая жена перевезла из  прежней  жизни  в их  общий дом  в первую
очередь. И  он  не мог  пока сказать  ей, чтобы она  не забивала электронные
мозги всякой чепухой. А надо было. К одежде относилась и единственная шутка,
которую Милочка внесла в их быт:
  --  Каракулевая  шуба,  -- сказала  она задумчиво глядя  в  витрину, --
сохраняет красоту дольше, чем женщина, которая ее носит!
  Милочка даже не знала, что она сострила.
  Главные  события  навалились  на  молодую  семью  внезапно.  Бывают же,
однако, такие совпадения!  Однажды  вечером на скромный призыв мужа заняться
домашним хозяйством, дел накопилось много, Милочка дерзко ответила:
  -- Может, ты меня и рожать...?
  -- А что, -- согласился он, -- мысль недурна!
  Но Милочка не поддержала этого разговора. И вот на тебе -- через неделю
она прибежала прямо к нему  на  работу  вся залитая слезами. Когда смысл  ее
речей прорвался сквозь рыдания, ему стало ясно,  что она ждет ребенка.  Хотя
слово "ждет" могло быть здесь употреблено лишь в традиционном смысле.
  -- Я влипла! -- плакала Милочка. -- Теперь все!.. Буду баба бабой!.. Ни
тряпок не надо, ни радостей! Машина для кормления!
  Морозов, озадаченный,  но радостный,  как  мог ее утешал. Объяснял, что
ничего  не кончено, что все только начинается, что без детей женщине нельзя.
Она  ушла,  вытерев  слезы и  кое-как  подкрасив глаза.  А  Морозов сидел  и
переживал,  что вот за свою любовь  все же получил... Что его не обманули. У
него  появилась   нежность  к   Милочке.  "Возвратная  форма,--   неожиданно
саркастически подумал он.
  Она переживала случившееся три  дня, после чего примирилась с мужем. На
четвертый день  вечером  она  подошла к  нему, когда он  смотрел  "последние
из